– Устал? Что-то случилось? – воскликнула Мила и, не дождавшись ответа, помчалась на кухню. Оттуда она прокричала: – Мой руки, все уже на столе!

Илья положил кожаную папку на стол, снял ботинки, сунул ноги в тапочки и прошел в ванную. Несколько секунд он любовался своим отражением, потом вымыл руки, взял со стеклянной полочки флакончик, понюхал его. Запах был слабее тех, что доносились из кухни. В груди Ильи шевельнулась признательность. Ему было хорошо у Милы. Здесь всегда вкусно пахло. Здесь было тихо, уютно, здесь никогда его не ждали в плохом настроении, не донимали капризами, не выговаривали претензии. Здесь было очень хорошо, почти как дома. Илья еще на мгновение задержался у зеркала, а потом громко произнес:

– Знаешь, хотел купить тебе духи. В магазине приглядел. Такой большой флакон, темный, почти черный.

– Да что ты! – донеслось радостно из кухни.

– Ну! Классный такой флакон. Красивый. А потом подумал, что у тебя могут такие быть. Или другие, лучше, – сообщил он Миле, войдя на кухню, причем тон у него был такой, словно он уже собирался вручить ей этот подарок.

– Садись, – пригласила Мила его к столу.

Разочарования в голосе Милы Илья не заметил. Он был доволен собой. Он был добр и великодушен. Он был благополучен. Он сам был почти подарком для этой не очень красивой девушки.

– Так, супчик! – Он придвинул к себе большую тарелку. Мила быстрым движением присыпала наваристую жидкость рубленой петрушкой.

– Вот, теперь можно есть. – Она опять встала к плите.

– Вкусно, – кивнул Илья.

– Вот и отлично, – просто сказала Мила, но довольная улыбка задержалась на ее лице. – Как у тебя на работе? Что-то случилось?

– Почему?

– Ну, ты никогда не приезжаешь в среду. Вот я и подумала…

– Соскучился, – бросил Илья значительно.

– Я тоже. – Мила обернулась. – Я тоже очень скучаю в середине недели. Именно в среду мне кажется, что выходные никогда не наступят.

Мила и Илья встречались по выходным. В ночь с субботы на воскресенье Илья оставался у нее. В эти дни маму Ильи навещали подруги, и она не могла упрекнуть сына в невнимании.

– Ну, ты же знаешь… – Илья сосредоточился на супе, однако и за разговором следить успевал.

– А на второе – рыбные котлеты. И салат. Я решила, что ты обойдешься без картошки. Вон рубашка на животе не сходится. Ты прибавил в весе. – Мила озабоченно оглядела Илью.

– Будет тебе. – Тот притворно оборвал ее. Но было видно, что он доволен такой заботой.

– Нет, нет, я, пожалуй, меню тебе составлю. Будем придерживаться.

– Не знаю, отчего это я поправляюсь. У меня-то пообедать не получается иногда!

– Надо думать! – поддакнула Мила. – С такими нагрузками.

Мила точно не знала, какая работа у Ильи. То есть она знала, что он каждый день ездит в какой-то комитет, где занимает пост директора по развитию, ведет безостановочную борьбу с неким Бородачевым, который «не желает учитывать интересы всех». Так почти каждую неделю говорил Илья. В глубине души Мила желала, чтобы Илья подробнее описывал свою деятельность, но вслух никогда этого не произносила. И сейчас Мила еще раз засвидетельствовала свою лояльность:

– Понимаю, у тебя столько дел, такой напряженный график. Ну а если взять обед на работу? На машине ведь ездишь!

– Ну да кто… – Тут Илья замолчал. Тут они оба зашли на запретную территорию – разговоры об Илюшиной маме, как правило, приводили к ссоре.

– Ты пойми, достаточно яблока и кусочка сыра. Перекусил – и уже легче. И уже не будешь набрасываться на еду…. Ваши походы по ресторанам совершенно не помогают здоровью. – Это была разведка со стороны Милы. Она боялась, что в будни, когда Илья предоставлен сам себе, когда он подвержен влиянию матери и коллег, тогда-то и может случиться нечто, что приведет к их расставанию.

– Ты же знаешь, рестораны – это редкость. Это раз-два в неделю!

«Господи! Это же никаких нервов не хватит! Два раза в неделю!» – Мила разволновалась не на шутку. Илья был такой статный, такой красивый, такой добропорядочный! Все его жесты барчука, баловня, москвича в сотом поколении представлялись ей сейчас верхом аристократизма. Ей так страшно было потерять его, а вместе с ним и надежду на свадьбу, семью, детей.

– Я так переживаю… – вдруг просто сказала Мила и присела рядом с Ильей.

– Да ты что? Что ты? Максимум, что мне грозит, так это гастрит! – Илья, занятый собой, понял ее по-своему.

Мила, несмотря на мелодраматизм ситуации, не могла не улыбнуться. В этой последней фразе был весь Илья, с его самомнением и уверенностью, что на свете есть всего несколько человек, заслуживающих пристального внимания. И в это ограниченное число входит он сам и его мама. Мила не разубеждала его в этом.

– Гастрит – тоже приятного мало, – ответила она и подложила Илье добрую порцию салата.

Пока Илья обедал, она пошла в комнату, чтобы прикрыть балконную дверь. Илья любил свежий воздух, но терпеть не мог сквозняков. А после обеда он обычно ложился на большой диван, брал телевизионный пульт, требовал от Милы, чтобы она прилегла рядом и, завладев ее рукой, засыпал. Мила, как правило, мучилась от неудобной позы, от вынужденной неподвижности, но терпела. Она знала, что Илье достаточно получаса, чтобы выспаться.

Сегодня действительно день был необычный – Мила даже с тревогой ждала какой-нибудь новости, которая могла повлиять на их жизнь. «Ну, если бы что-то случилось, он бы позвонил. И сказал бы по телефону. Или с порога выложил бы. Нет, что-то другое. А может, действительно соскучился. И потом, разве здесь плохо ему? Ему у меня хорошо. Я же вижу». Мила относилась к себе довольно критически, но была наблюдательной и неглупой.

Мила Переверзева, молодая женщина двадцати девяти лет, была некрасивой. Некрасивой в самом прямом смысле этого слова. Ее лицо, состоящее из неплохих черт, было лишено гармонии, баланса и чего-то еще, что обеспечивает совместимость несовместимого. И лоб высокий и чистый, и нос прямой и некрупный, и щеки с небольшим румянцем, и подбородок остренький, кокетливый – все было в пределах нормы, все было по отдельности хорошо. Но вместе черты образовывали плоское, лишенное изюминки, некрасивое из-за своей невыразительности лицо. Ситуацию могли бы спасти губы и зубы. Губы у Милы были пухлыми, а зубы белыми и ровными. Но губы Мила поджимала, а зубы почти не показывала. Улыбалась она редко. Ее подростковый опыт подсказал ей, что лучше быть серьезной, не ставить себя в глупое положение бесполезным кокетством.

Милу выручала фигура – высокий рост в сочетании с весьма приятными формами и грацией.

– На тебя приятно смотреть, – как-то сказал Илья. – У тебя движения волейболистки, которая принимает сложную подачу.

Комплимент был вполне в духе Ильи, но Мила все поняла и приняла похвалу. Она вообще была очень сообразительной и обладала отличной реакцией. Эти качества она воспитала в себе, чтобы восполнить недостатки внешности.

«В шахматы не пробовали играть? У вас получится. Потрясающее умение сконцентрироваться!» Это ей сказал в ее институте руководитель кафедры астрономии. Мила занималась звездами. Невзрачная молодая женщина была ученым, изучающим проблемы холодных планет.

– Ты где нашел эту астрономшу?! – в минуты гнева восклицала Илюшина мама. Она не понимала своего красивого и успешного сына, который вот уже несколько лет ездил к этой невзрачной женщине, занимающейся чем-то абсолютно недосягаемым. Сама же мама Ильи была милой, приятной, образованной женщиной, любила литературу, театр, музыку. Она всегда владела собой, кроме тех случаев, когда речь шла о ее сыне. Доброжелательность и здравый смысл не приходили ей на помощь, когда разговор шел о Миле. По всему было видно, что не такой жизни она хотела для сына. Не такую девушку она видела в невестках.

– Пойми меня правильно, она очень достойная девушка, очень. Она умная, образованная, но… Но вот о чем с ней говорить?! Она же, кроме этой своей холодной науки, ничего не знает. И денег бы платили! Илюша, все Илюша! Все он ей делает, все покупает! – делилась она с подругами и, конечно же, лукавила – с Милой можно было говорить о многом. Мила зарабатывала мало, но умела управляться с этими деньгами. И Мила нравилась Илье, она сумела показать ему себя так, что вот уже долгое время они оставались вместе. И это, последнее, больше всего нервировало Илюшину мать и вносило диссонанс в их отношения.

Материнское счастье – штука сложная. Оно – как шкатулка с драгоценностями. Запер ты туда богатство и доставать не хочешь, но ведь хочется и похвастаться! А вытащишь на белый свет свое богатство – его сразу кто-нибудь и сцапает. Есть один выход – поделиться. Поделиться добровольно, с улыбкой, которая саму тебя и убедит в правильности сделанного, в полезности сделанного, в справедливости сделанного. От этой твоей щедрости станет всем легче. Как ни старался Илья продемонстрировать матери нужные качества своей подруги, мама не смогла оценить ее. Она смогла только смириться с тем, что сын каждую неделю ночует у Милы.

При этом, надо признаться, Илья был сыном прекрасным. Он был внимателен, заботлив, участлив и предан матери, как редко какой сын. Их маленькая семья была больше похожа на экипаж космической одиссеи, члены которого в безвоздушном пространстве могут рассчитывать только друг на друга. Эта преданность дому воспитывалась в сыне долго и упорно. И к тому времени, как Илье исполнилось двадцати пять, можно было признать, что мать добилась своего. Сыну не надо было делать выбор – дом или игра в футбол, мать или друзья. Однозначно он выбирал дом и мать. Им вместе было хорошо и гулять, и смотреть телевизор, и ездить в отпуск, и встречать Новый год. Конечно, Илья не был домоседом – у него была своя компания, где к нему хорошо и с пониманием относились. Но эти люди, эти друзья занимали незначительное место в его жизни. Со стороны было удивительно, как при таких обстоятельствах Илья сделал карьеру. Все-таки продвижение по служебной лестнице требует определенных усилий и умения общаться, требует душевных затрат. Но на самом деле успех Ильи был закономерным. Его мать сознавала, что привяжет сына еще крепче к себе, если станет советчиком в его служебных делах. А советы родительница давала толковые.