– Думаю, не стоит жалеть средств для того, чтобы представить страну в выигрышном свете, – улыбнулась Рита. – Здесь должны понимать, что наше государство должным образом обеспечивает своих людей.

Крыть было нечем, завистники и недоброжелатели прикусили языки.

– Ну ты даешь! Не побоялась, что в демагогии обвинят, – сказал вечером Вадим.

– И не собираюсь бояться, – отрезала Рита. Здесь, в Амстердаме, она вдруг стала резкой, требовательной, не терпящей возражений. Вадим опять на это посмотрел сквозь пальцы. Ему по-прежнему не очень было интересно, что думает, чем живет эта женщина. «Только бы не мешала работать и не трепала нервы!» – говорил он сам себе. Отношения у них были ровными, жизнь – разлинованной на столбцы. Работа, прогулки, гости, магазины. Рита заботливо подчеркивала, что все это соблюдать обязательно и отступление от режима может привести к нежелательным последствиям.

– Слушай, ну все уже, даже «посольские», привыкли к тому, что по пятницам у нас «пивной вечер»! Нельзя нарушать, пусть все знают, что мы оплот постоянства и стабильности. Пусть назначают у нас встречи. Я сама слышала, как кто-то говорил: «Вы будете у Сорокко? Тогда там и поговорим обо всем!» Понимаешь, у нас – место важных встреч, а не просто квартира, где пиво пьют.

Вадим посмотрел на нее с удивлением – откуда у этой женщины, которая до этого ни разу не выезжала дальше Московской области и нигде, кроме как в Книжной палате, не работала, такая сметка и такая практичность?!

– Ну и что дальше? – Вадим с улыбкой посмотрел на жену. – Что дальше? Что следует из того, что в нашей квартире кто-то что-то будет обсуждать?

Вадим отлично знал ответ на этот свой вопрос. Он был прост – это значит, что чета Сорокко, так или иначе, в курсе всего, что происходит в посольстве, в голландском отделении Внешторга. Они в курсе всех разногласий или возможных союзов. Может, Сорокко и не влияют на все происходящее, не такой пост занимает Вадим, но они явно близки к тем, кто это в состоянии сделать. А потому к этой паре надо относиться особенно уважительно и внимательно. «А уважение – его и монетизировать можно». Это уже Вадим произнес по себя.

– Ну как?! – растерялась всегда находчивая Рита. – Это… это важно. Это для тебя важно, в конце концов, для твоей карьеры!

– Слушай, ты не Анна Павловна Шерер. И живем мы в другое время, оставь эту затею. Это смешно, – бросил Вадим. Именно последний пассаж жены его почему-то разозлил. Он чувствовал, что в его гневе больше вздорности, чем здравого смысла. Ей здесь просто заняться нечем. Все жены скучают, начинают деньги на тряпки спускать, ссориться с мужьями. Рита же так жила, словно работала. Работала не покладая рук. Она «строила» быт, отношения, связи. Как бы теперь сказали, работала над имиджем. Вадим сознавал, что это не так плохо, а главное, у нее получается, она не выглядит смешной и ни разу не поставила его в дурацкое положение. Но все равно он сейчас разозлился.

– Как скажешь, дорогой, – внезапно спокойно произнесла Рита. – Как скажешь, так мы и сделаем.

Она умерила пыл. Во всяком случае, так показалось Вадиму. В их доме по-прежнему собирались люди, велись разговоры, о чем-то спорили. Рита по-прежнему была активна и по-прежнему вперед выдвигала Вадима, но делала это мягче, тише. Их пара заняла то место, о котором мечтала Рита, – место людей неброских, но влиятельных.

Например, ей звонила подруга и говорила:

– У Игоря проблемы. Что-то никак не решится вопрос о ставке. Риточка, что делать?

– Приходите во вторник, будет нужный человек, я дам возможность Игорю переговорить с ним, – отвечала Рита. И она действительно приглашала нужного человека, развлекала его беседой, дарила какой-то сувенир и очень незаметно, очень искусно сводила с ним мужа подруги.

Подруга благодарила и всем рассказывала о влиянии Сорокко.

Рита была довольна, а мужу она опять говорила:

– Это только ради твоей карьеры!

Вадим слушал и не спорил: с Ритой спорить было невыгодно – она умела поворачивать дело так, что ты же еще оставался в дураках. Вадиму было проще вести себя как обычно – не обращать внимания. Позже, вспоминая эти годы, он удивлялся сам себе. Откуда были силы для этого равнодушия?! Это ведь только кажется, что не обращать внимания – просто. Вадим знал, что это очень сложно, а порой бывает просто не под силу. Не реагировать, не удивляться, не вникать – это титанический труд, который выжимает из тебя все соки.

Именно в то время Вадим стал вспоминать Москву. У него было любимое занятие, скрывшись за книгой и делая вид, что читает, мысленно представлять себе, как идет от метро до Ордынки, до булочной, где были калорийки, до того самого табачного киоска, который был вершиной равнобедренного треугольника – дом сестер, школа сестер, киоск. Он представлял, кого бы он увидел, как выглядит улица, в какой цвет покрасили фасад старой усадьбы, с которой все время воровали мемориальную табличку. Это времяпрепровождение доставляло ему массу удовольствия. Иногда Вадим вспоминал Толю Лукина и Старшенькую. Но в этих воспоминаниях не было поздних лет. А были те самые беззаботные годы, когда они были в шестом-седьмом классе, когда, по сути, еще были детьми, и им не приходилось задумываться о соперничестве.

В Амстердаме он вспоминал Москву как человек, которому суждено вернуться, который рано или поздно увидит то, о чем думает, по чему скучает. Много позже он уже не позволял себе травить душу «картинками». Он вспоминал прошлое скупо и сухо. Это были воспоминания человека, которому вернуться не суждено.

Семь лет пролетели незаметно. За это время он был на родине всего пару раз. Рита экономила отпускные.

– Нужна машина хорошая. Нечего деньги тратить на билеты и подарки! Ты пойми, еще год-другой – и нам придется вернуться навсегда. Ты посмотри, что происходит.

Вадим переживал, но как-то вяло – хотелось встретиться с матерью, однако и машина хорошая не помешает. А собирать вещи, брать билеты, встраиваться на короткий период в московскую жизнь, а потом опять возвращаться и привыкать большого желания не было. Вадим согласился с женой – тем более что самым сильным аргументом были перемены в стране.

Перестройка застала их в Амстердаме за планированием московской квартиры. Они по вечерам чертили схемы и расставляли мебель в своем новом кооперативном жилище, которое они купили, но пока не видели. За кооператив деньги внесли в один из приездов, а через полгода им сообщили, что дом сдан, можно получать ордер. Рита опять была против:

– Сейчас ехать смысла нет. Ну, приедем, посмотрим, а дальше что? Надо же мебель покупать, технику. А поездка за ордером сожрет накопления. Нет. Ордер есть, квартира уже никуда не денется. Вот вернемся и сразу туда, и сразу займемся делами.

Вадим опять согласился.

Между тем обстановка на работе была нервозной. В Москве Горбачев произносил почти революционные речи и встречался с трудящимися, держа жену за руку. Голландская пресса вдруг стала млеть от первой леди. Вадим, который очень внимательно следил за новостями, за местной и европейской прессой и анализировал тенденции и настроения, был немало удивлен этим. Ему казалось, что Голландия, равно как и любая другая страна старой Европы, живет исключительно своими узкими интересами, а отношения с СССР стоят в ряду других международных отношений. Специфический интерес к личности нового руководителя страны Вадим отнес за счет контраста. Предыдущие лидеры удивляли своим внешним одиночеством.

– Что ты думаешь по этому поводу? – спросил как-то Вадим Риту, когда жена Горбачева в одной из сводок теленовостей что-то объясняла женщинам-колхозницам.

– Я думаю, что жена политика должна беспокоиться о фигуре. Это очень важно для самого политика, – ответила Рита. – Но если ты спросишь меня, что я думаю о происходящем, то я ничего не отвечу. Надо выжидать, смотреть, как далеко заведет этот новый курс. И на работе помалкивай больше.

Вадим пропустил мимо ушей указание жены. Он и без нее понимал, что времена наступили смутные, только он не мог предположить, что это только начало.

А ухо надо было держать востро. По углам посольства шушукались – никто не понимал, что делать и как работать. Нет, технически все осталось как прежде, но вот новый курс… Новый курс вызывал много вопросов – было не очень понятно, насколько далеко можно здесь заступать. А потому осторожные чиновники вообще ничего не делали. Они замерли, как замирает насекомое при порыве ветра. Все разговоры привычно и осторожно велись на кухнях, среди своих. В представительстве просто бросили работать – дисциплинированный Вадим с ужасом наблюдал, как рабочий день начинался с просмотра всех новостных каналов, потом это все обсуждалось, потом начинали звонить в Москву и опять обсуждать услышанное. Можно было подумать, что уже все развалилось и никто не спросит про выполненную работу. Между тем голландцы ждали контрактов, ждали документы. Вадим на правах небольшого начальника пытался подгонять людей, но в мозгах у многих уже были суета и эйфория, непонятно с чем связанные. Вадим махнул рукой и начал делать все сам. В конце концов, отвечать пришлось бы ему и готовую работу голландцы принимали из его рук. Конечно, европейские партнеры тоже выжидали, тоже пытались понять, куда заведет курс Горбачева, но для них стопка листов, озаглавленных «Контракт», была Библией. И никакие ветры перемен не могли повлиять на сроки подписания. В какой-то момент Вадим почувствовал растерянность, но уже очень скоро махнул на все происходящее рукой. Он не преследовал какие-то далеко идущие карьерные цели, он не боялся внезапных ревизий и проверок, его совесть чиновника была чиста, а возможности специалиста огромны. Он за время работы в Амстердаме научился очень многому. Пока другие наслаждались «заграницей», он учился всему тому, что знали и умели голландцы. Их опыт ведения дел показался ему эффективным, и он с удовольствием перенимал его. И теперь, пока остальные тратили рабочее время на просмотр телепередач из Москвы, на выпивку и споры о политике, Вадим работал. Работал за всех.