– Ну да? – удивился Паша. – Это еще почему?

– Извращенец хренов, – прошипел Стасик тихо, и никто этого не услышал, а Зайцев даже облизнулся, вспоминая эти упоительные моменты.

– А мне казалось, что я с инопланетянкой сексуюсь, так меня эти ее глазищи за стеклами заводили! – продолжил он мечтательно. – И еще я свет какой-нибудь, зеленый там или лиловый, в спальне включал – и он в этих ее окулярах посверкивал. Улет! Я сколько хочешь мог… Сколько хочешь!

Зайцев махнул рукой и взялся за баллон светлого.

– Извини, Валера, а что же такого ужасного случилось, пока ты в Питере умный вид на семинарах делал? – наступал Паша вежливо, но упорно, еще и сосредоточенно наблюдая, как Стасик наполняет стаканы.

– А то, что Дианка, пока меня не было, взяла на работе пару недель за свой счет и легла в клинику, где дефекты зрения лазером исправляют. Ага… Один день – и ты зришь, как горный орел с вершины. Потом недельку на реабилитацию, ни читать, ни писать, и все! Прощай, очки! – Он шумно вздохнул. – И весь кайф тоже… Вот и вся история. Довольны?

Никто не ответил. Они сыто, лениво чокнулись, выпили, помолчали, хмуро созерцая столик с остатками трапезы.

– И чего ты ей сказал? – решил все-таки уточнить Голубев.

– А чего тут скажешь? Она ж из лучших побуждений. Сказал, что так лучше. Она и рада.

– Нет, ну она же знала, что тебе ее окуляры нравятся, заводят по полной?

– Не-е, – завертел головой Валера, – она-то как раз думала, что я так говорю, потому что утешить ее хочу, а на са-а-амом деле мне ее бинокли не нравятся.

– Ох уж мне эта женская логика! – хлопнул себя по щеке Стасик.

– М-да, с этим у них хило, – подвел черту в дискуссии авторитетный Паша. – Хотя если разобраться… Ведь все это они учудили-то для нас, а? Въезжаете, пацаны, нет?… Они же для нас старались, девчонки-то наши, разве не так? На мучения, прикиньте, пошли! Мы-то их, типа, за дурочек держали! Денег им дай – они рты разинут и по лавкам пойдут, про все на свете позабудут. А они для нас старались! Лучше хотели стать, для нас, любимых, – или как?

– Ну, в принципе так, – согласился за всех Валька Голубев, для которого как раз никто ничем и не расстарался.

– А это, – Паша воздел указательный палец, – означает, что женки наши нас любят, ценят и уважают! И осуждать их за эти выкрутасы, претензии всякие предъявлять у нас нет никакого морального права.

– Ну, это-то однозначно, – охотно согласился Стасик. – Ксанка у меня – она ж как огонек… вся. Опять же натуральный шестой размер! Это вам не хухры-мухры… силиконовые. А словечки от бабули… а, привыкну! Почти привык уже, если по правде.

– А Диана моя… У нее и так глазищи – во, четырнадцать дюймов по диагонали! И враскос… Как у марсианки… зеленые! И руки красивые… пальцы длинные, как щупальцы, да! – гордо добавил Зайцев, поскребышив перед собой влажный банный воздух.

– Да, и как я, муж и отец, могу осуждать родную жену, мать моего ребенка, за то, что она спортом заниматься начала? – Паша гордо распрямился, и его живот, вальяжно, как домашний кот, лежавший у хозяина на коленях, лениво отполз от края пропасти. – Мне б и самому, честно говоря, не мешало… А? Как ты говоришь, Вальк, та процедура называется? Потом на бумажке напишешь? Или эсэмэской на мобилу зашли, о’кей?

– Нам всем бы не мешало, пацаны, того… коррективы внести, – согласился Валера, берясь за последний нераспечатанный баллон. – А давайте за девок наших? И за любовь!.. А потом по домам, а то они уж там заждались, поди…

– Во, и за дядьку того, что дельный совет дал, – подсказал Стасик. – За него тоже стоит… Ветераны – это же наше всё!