Я подергала Фран за рукав:

— Смотри-ка… Николас.

Фран оглянулась.

— Козел, — отрезала она.

Не обзывай она козлом каждого парня, которого мы поминали последние полтора часа, я, может, и прислушалась бы, избавив себя тем самым от душевной травмы. Но я вместо этого замахала Николасу, как ветряная мельница.

— Николас! — И я захихикала.

Он тотчас примчался и чмокнул меня с разбега. Ну да, мы же старые приятели.

— Мелани, до чего классно, что я тебя встретил! А мы тут с ребятами из бухгалтерии оттягиваемся.

Я прищурилась, пытаясь разглядеть, кто же там на другом конце бара, но, похоже, вся компания таинственным образом улетучилась.

— У нас тут совсем крыши съехали. Понятия не имею, как добраться домой, не нарвавшись на полицию. Гы-гы-гы.

— Николас, угости нас. Да ты же пьян!

— Само собой, детка!

И он нас угостил — со всем пылом человека, хорошо знающего, насколько нужно напоить женщину, чтобы она с ним переспала.

При нормальных обстоятельствах я бы куда глаза глядят удрала от Николаса, с которым как-то случайно завалилась в постель на одной вечеринке — все потому, что он был, гм, очень высокий. С тех пор Николас постоянно названивал мне, и я поняла, что при всем своем росте был он самым занудным дурнем, вернее, самым занудным бухгалтером, который только существовал в этом мире. После бури, устроенной Фран, когда Николас забежал за мной в застиранных джинсах и розовых ковбойских сапогах, я целый месяц заставляла Линду подходить к телефону. И вот Николас появился снова. Он жаждал меня, я жаждала внимания — сочетание смертоубийственное.

Николас устроился в уголке рядом с Фран, которая, несмотря на полусонный вид, готова была в случае чего кого угодно укусить за морду, и принялся рассказывать о последних проделках, которые затевал со своими фантастическими дружками-бухгалтерами. К моменту, когда он дошел до того, как они решили поглазеть на Брайана Адамса и взгромоздились на специально нанятый экипаж, мне уже хотелось руки на себя наложить. По железной пьяной логике я рассудила, что лучший способ заткнуть Николаса — это его поцеловать. Задача оказалась не из легких: то же самое, что карабкаться на дерево. Упившись в стельку. И, добравшись до верхушки, я там и решила остаться — до тех пор, пока дерево не заснуло. А сама я проснулась на следующее утро в полном раздрае.

— И что мне теперь делать? — сетовала я. — В моей спальне храпит здоровый вонючий тип, которого я ненавижу, а если я его разбужу, он опять заведет свои бредовые байки про налоги.

— Ну и?

— Ну и… гм… не могла бы ты пойти и… скажем, попросить его убраться?

— Я? Почему я? Это ты вся в его слюнях! И потом — а вдруг он там голый?

— Да ладно, ты что, голого мужчину никогда не видела?

— Не в шесть футов семь дюймов длиной. Я сразу своего сэндвича с колбасой лишусь.

Дверной звонок затрезвонил так внезапно, что мы обе подскочили. Я с сумрачным видом заковыляла к дверям — прекратить этот адский шум.

Опля! Из моей спальни выскочил в чем мать родила амбал шести футов семи дюймов и в панике налетел на меня. Похоже, он даже отдаленно не представлял, в какой галактике находится.

— Что, пожар?

С минуту мы таращились друг на друга, словно кролики, ослепленные светом фар. Затем, под влиянием обстоятельств, я превратилась в заботливую мамочку.

— Нет, Николас, какой пожар? Иди и оденься. Сию минуту! До того, как я открою дверь.

Николас моргнул и ретировался, не говоря ни слова. Сначала он было направился в спальню, но вдруг сделал резкий вираж в туалет, и я услышала, как он пускает там мощную струю. Как будто ненароком к нам забрела лошадь. Итак, одна проблема разрешена — Николас вымелся из моей спальни, — но возникла новая. Может, запереть его в ванной к чертовой бабушке, а в душ будем к соседям бегать?

Наконец я отворила дверь, состроив гостеприимную мину. Но толстяка-почтальона это не колыхало.

— Посылка.

Я расписалась, стараясь не выдать своего волнения — ведь это оказалась по-настоящему большая посылка. А вдруг у меня завелся тайный поклонник, который шлет мне драгоценные подарки, и все потому, что он несметно богат и бесспорно знаменит?

Мимо прошла Фран, которой понадобилось в туалет. Ее-то толстяк-почтальон заметил — ее все мужчины замечают. Даже гомики норовят чтить ее как икону.

— Привет, толстый почтальон, — сказала Фран и тут заметила посылку. — Эй, это тебе, что ли?

Я перевернула сверток в предвкушении…

— Нет! Линде. Вот черт, черт, черт!

— Это что — коллекция тарелочек со «Звездными войнами»?

— Вряд ли, слишком тяжелая.

Почтальон резво затрюхал прочь. Мы по привычке уставились друг на друга, гадая, как человек, отмахивающий каждый день десяток миль, мог ухитриться так разжиреть.

— Книги?

— Линда книги не читает. Она их ест.

— Правда ест или ты ее просто не любишь?

Я уставилась в пол.

— Я ее просто не люблю.

— Так, может, откроем?

— Нет, ты что!

— А почему нет? Она наверняка не станет возражать.

— Знаешь, Фран, думаю, станет.

Если честно, я понятия не имела, станет Линда возражать или нет. Я вообще знала о ней только то, что она работает в банке — не помню, в каком именно, — в семье единственный ребенок и получила от бабушки в наследство сумму, достаточную для того, чтобы купить эту милую квартиру и украсить ее пастельными кружавчиками. Все это я узнала на собеседовании, когда искала квартиру, и постаралась выразить неподдельное восхищение. Благодаря этому притворству я сюда и переехала, к своему неимоверному облегчению: из прежней квартиры в Эгбастоне меня выкуривали соседи — шайка психотерапевтов. Об этом периоде своей жизни я, как правило, вспоминала лишь в четыре часа утра, просыпаясь в холодном поту.

Словно прочитав наши мысли (а скорее всего, подслушав у двери наш разговор), Линда вывалилась в коридор из своей просторной спальни в задней части дома; она ухитрилась ни одной из нас не взглянуть в глаза, даже когда выхватывала у меня из рук посылку. Линда была маленькая, кругленькая, с пробивающимися усиками, кожа у нее всегда казалась поцарапанной. Когда она утопала обратно в свою комнату, мы с Фран обменялись привычным «Линда» — взглядом.

— Эй, ребята… ха-ха, — послышался сдавленный голос. — А можно мне… э-э… выйти из ванной?

Фран закатила глаза к потолку.

— В любой момент, дорогуша. Мы будем на подхвате.

Я хихикнула.

— Ладно, хорошо, ладно. — Последовала пауза, во время которой мы и не подумали ретироваться на кухню.

Наконец дверь распахнулась, и нашим взорам явился Николас, прикрывающий гениталии кипой салфеток. Кроме шуток — кипой.

— Ба! Веселенькая ночка выдалась, да, леди? — загорланил Николас. Держался он, надо признать, неплохо. — А что у нас на завтрак?

— Для тебя — автобус номер тридцать восемь, — сказала Фран. — Скоро уходит.

— Ха-ха-ха! Сейчас надену свои бальные штанишки и буду с вами! А ты как, дорогая моя?

Мы озирались по сторонам, пока я не сообразила, что это он обо мне.

— Да так, в некотором роде фантастически. — Я ссутулилась в своем полотенце. — В негативном плане. — И тут я увидела на полу нечто, чего не заметила прежде. Открытка. И на этот раз — мне.

— Фра-ан! — Мой голос дрожал, когда я шла следом за подругой в гостиную. — Это открытка.

— Вижу. Ой, Николас, ты только посмотри: дверь!

— Гы-гы! — донеслось из соседней комнаты. — Погодите, я еще парням на работе расскажу!

Я вздохнула.

— Смотри! Смотри, от кого это!

На открытке красовался Эмпайр-стейт-билдинг, почти полностью затененный женским бюстом. На обороте было написано только: «Дорогая! Мне очень жаль — большая ошибка. Я возвращаюсь домой. Алекс.

Воцарилась долгая драматическая пауза. Вернее, воцарилась бы, не ввались в комнату Николас в пурпурных штанах (я и не заметила, что они пурпурные! Эффект — как от взрыва на фабрике вишневых консервов) и не заори:

— Эй, а я знаю, что можно сделать отпадного! Давайте французские тосты приготовим!

Фран устремила на него суровый взгляд паддингтонского медведя.

— Сходи-ка за шоколадом, Николас.

Я все еще пребывала в шоке и толком не заметила ни как Николас исчез, ни как послушно вернулся с дюжиной шоколадных рулетов. Я была слишком занята: тупо пялилась в пространство, и в голове вертелось: «Алекс, Алекс, Алекс, моя единственная настоящая любовь». Алекс, Алекс, Алекс, Алекс, низкопробный ублюдочный крысеныш (определение Фран) — в моих глазах, а также, возможно, в глазах всего остального мира.

Увидев Алекса в первый раз, я тотчас подумала: залезть бы к нему в штаны. А он смотрел на меня и думал то же самое. Это было подлинное родство душ. Ох эти говенные вечеринки в Западном Лондоне, уж я-то должна была знать им цену (хотя та вечеринка оказалась единственной, оправдавшей все ожидания).

Я тогда искала пиво подороже — хозяева припрятали его в глубине холодильника.

— Я один такой, — проворчал высокий голос, — или тут у всех вид, будто им в задницу что-то не то засунули?

— Это модно, — прошипела я. — Им типа завидовать надо. Они только прикидываются, будто им не весело.

— Ох-ххх. Усек. Точно. Значит, мне остается сделать ноги из Западного Лондона или…

— Не получится, — заметила я, оборачиваясь.

— Верно. Или съехать с катушек и сотворить нечто такое, за что я потом откажусь нести какую бы то ни было ответственность.

Это было столь недвусмысленно, что я поперхнулась и повнимательнее взглянула на темноволосое, диковатое на вид существо шести футов двух дюймов, с карими глазами и самыми тяжелыми веками и самыми длинными ресницами, какие мне только встречались.