Рука Дафны сжалась чуть крепче.

— Не надо, пожалуйста, не надо. Дорогая Виола, не упрекай себя за прошлое. Не терзай себя тем, чего нельзя изменить.

Виола повернулась и взглянула в фиолетово-синие глаза Дафны, глаза, пленившие Энтони всего три года назад. В том, что они поженились, была и ее доля участия, и Виола пришла в восторг, узнав, что брат и подруга влюблены. И все же иногда она невольно завидовала невестке. Как это чудесно — знать, что у тебя есть искренняя, глубокая любовь порядочного человека! Сама Виола всегда мечтала о таком. И когда-то думала, что ее мечты сбылись. Как же она ошибалась! Виола заставила себя улыбнуться.

— Тебе лучше спуститься вниз и сделать все, чтобы Энтони не убил Хэммонда, — посоветовала она, вставая. — Сама понимаешь, они не слишком друг другу симпатизируют.

Дафна чуть поколебалась, не желая оставлять ее одну, но все же кивнула:

— Мы не позволим насильно забрать тебя отсюда. Будем бороться за тебя всеми силами, если ты этого хочешь.

После ее ухода Виола подошла к окну. Стоял чудесный апрельский день, теплый и солнечный. Она увидела стоявший внизу экипаж Хэммонда и вдруг вспомнила другую весну, девять лет назад. Вспомнила, сколько раз стояла у этого самого окна в разгар сезона, глядя на Гросвенор-сквер, ожидая приезда Хэммонда, сгорая от нетерпения. Напуганная, исполненная надежд, безумно влюбленная.

Боже, до чего же мучительно думать о тех днях! О том, какое счастье охватывало ее при виде его экипажа. Она не могла дождаться, когда услышит голос Джона. В те времена он одним взглядом умел наполнить ее сердце сладкой болью.

«Ты любишь меня?»

«Конечно. Я тебя обожаю!»

До чего же она была невинна! Как свято верила ему! И сейчас старые раны открываются, стоит только вспомнить собственную уязвимость и слепую преданность, с которой она доверила ему сердце, душу и будущее.

Виола прижалась лбом к стеклу.

Что с ней творилось, когда она поняла, что его слова, объяснения в любви, благородные поступки — сплошная фальшь, что Энтони с самого начала был прав и на самом деле Джон любил только ее деньги. И хотел другую женщину. Недаром повернулся к жене спиной, даже не пытаясь понять ее чувства. Осознать, что наделал. Просто покинул ее и утешился в объятиях другой. Потом еще одной. И еще одной…

Тоска и досада Виолы внезапно сменились слепящей яростью, которая, как она до сих пор считала, была давным-давно преодолена.

Лжец!

Виола отошла от окна и постаралась выбросить из головы горькие воспоминания о человеке, предавшем ее. Она давно уже не та девчонка, больше не любит мужа, и уж конечно, теперь ее не одурачить. Должен быть выход из всего этого ужаса, и она намерена этот выход найти.


Глава 3


Джон, человек дружелюбный и уравновешенный, всегда держал себя в руках, но если его выводили из себя и открыто провоцировали, результаты могли оказаться плачевными. Обычно он с легкостью сохранял хорошее настроение, зная по опыту, что остроумным замечанием можно разрядить обстановку скандала. Правда, в редчайших случаях это не помогало и сохранение мира требовало гигантских усилий. Как правило, это случалось при общении с членами семейства Тремор.

— Весьма тронут вашей заботой о моих финансах, дорогой герцог, — бодро объявил он, — и благодарен за ваше предложение ссудить меня деньгами, но, поверьте, в этом нет необходимости. Я крепко стою на ногах.

Произнося все это, он с тайным злорадством наблюдал, как играют желваки на скулах Тремора, предложившего зятю взятку, если тот уберется восвояси. До чего же приятно вывести из себя высокомерного сноба!

— Такое отсутствие интереса к моему бумажнику изумляет меня, Хэммонд. А ведь вы так открыто проявляли его в те дни, когда готовились к свадьбе с моей сестрой.

— Ну кто осудил бы меня?

Джон обвел рукой роскошную гостиную, отделанную в бирюзово-золотисто-белых тонах.

— Вы так хорошо умеете показать свое богатство!

— Хэммонд! — раздался с порога исполненный безмятежности голос.

Мужчины разом обернулись. В комнату вошла герцогиня.

— Спасибо, что навестили нас.

Джон втайне обрадовался приходу ее светлости, но отметил, что Виолы с ней не было. При малейшей трудности Виола всегда бежала за помощью к брату, и тот никогда не отказывал сестре.

Джон приготовился к неизбежной схватке. Богатый и влиятельный Тремор был грозным противником, а теперешняя ситуация ничего хорошего не сулила. Виола знала, как ненавидит муж подобные вещи, но если воображала, будто он отступится, значит, сильно ошибалась.

— Герцогиня, — приветствовал Джон, с поклоном целуя ее руку. — Какое наслаждение снова видеть вас! Впрочем, для меня это всегда наслаждение.

— Скорблю о смерти вашего кузена. Пожалуйста, примите мои соболезнования.

Джон на миг оцепенел: слишком свежи были раны, чтобы оставаться невозмутимым при упоминании о Перси. Горло свело судорогой, и поэтому он не сразу ответил.

— Спасибо.

Джон видел герцогиню Тремор всего несколько раз, но она неизменно казалась ему тонкой, восприимчивой, глубоко чувствующей натурой и, должно быть, понимала его страдание. Дафна, как всегда, сумела свести беседу к самым обычным темам, и, к облегчению Джона, герцог покорился воле жены.

Они уселись на позолоченные стулья, обитые дамастом, и чинно обсудили погоду, события сезона и общего знакомого, Дилана Мура: его женитьбу прошлой осенью и грядущее исполнение его новой симфонии в «Ковент-Гарден». Но прошло полчаса, Виола не появилась, и терпение Джона лопнуло.

— Простите меня, ваша светлость, — обратился он к герцогине, — но нам с виконтессой нужно срочно уехать. Буду очень благодарен, если вы прикажете лакею снести ее сундуки вниз.

— Пойду узнаю, уложены ли вещи Виолы, — пробормотала герцогиня, и Джон насторожился.

Его подозрения оправдались. Главное сражение еще впереди!

Герцогиня поднялась, и джентльмены последовали ее примеру, вежливо поклонившись на прощание. При этом они разошлись по разным сторонам, словно заключили молчаливое соглашение держаться как можно дальше друг от друга. Никто не сел. Никто не произнес ни слова. Напряжение между ними было таким же густым, как духота августовского полудня перед грозой.

В последний раз Джон был в этой комнате девять лет назад. На окнах по-прежнему красовались шторы с золотистыми ламбрекенами. Стены выкрашены в белый цвет. Все та же изысканная лепнина, все те же позолоченные панели. Все те же бирюзовые с зеленым гобелены на стенах, все тот же бирюзово-золотистый с темно-красными завитками аксминстерский ковер на полу. Тремор придерживался традиций и старался ничего не менять.

У Джона появилось странное ощущение, что он вернулся в прошлое.

Он повернулся к высоким узким окнам, выходившим на Гросвенор-сквер, и невольно залюбовался овальным парком, экипажами, катившимися по улице среди старых вязов. Леди и джентльмены в этих экипажах, несомненно, возвращались домой после обязательных визитов. Значит, сейчас около шести вечера.

Его собственное ландо стояло под окнами дома, такое же роскошное, как и те, что проезжали мимо. Но так было не всегда. Девять лет назад и его экипаж, и обстоятельства разительно отличались от нынешних. Он прекрасно помнил, кем был тогда — человеком, унаследовавшим не только титул и поместья отца, но и его огромные долги. Человеком, на которого были возложены бесчисленные обязанности и обязательства. Человеком, не имевшим средств выполнить эти обязательства.

Раньше Джон ничем не отличался от большинства своих приятелей, таких же молодых джентльменов — беспечных, глупых и безответственных. Таких, кто тратил деньги направо и налево, не задумываясь, откуда эти деньги берутся. Джон даже не подозревал, что деньги, присылаемые отцом, тоже были взяты в долг.

Джон прислонился лбом к оконному стеклу. Тогда, девять лет назад, в самый разгар лондонского сезона, он испытал настоящее потрясение, узнав, что и у аристократов тоже есть обязанности, которыми отец так бессовестно пренебрегал. Необходимо было платить по счетам. Канализация требовала ремонта, потому что по жилищам арендаторов разгуливал тиф. Животных нужно было кормить, семена сеять, чтобы получить урожай. Слуги уже много месяцев не получали жалованья.

Джон отлично сознавал, что и арендаторы, и слуги цинично усмехаются при виде нового хозяина, считая, что тот ничем не отличается от предыдущего.

Джон никогда не забудет охватившего его отчаяния от того, что так много людей от него зависит, а сам он ничего не может для них сделать.

У него не было выхода.

Кроме одного.

Услышав звук приближающихся шагов, он обернулся. В дверях гостиной стояла Виола. Солнечный свет играл в ее забранных наверх волосах и на лице, рождая все новые воспоминания.

Девять лет прошло, а кажется, он только вчера был здесь в последний раз.

Непонятное чувство возврата в прошлое еще усилилось, ибо Виола выглядела такой же прелестной и походила на бронзовую статуэтку, как и девять лет назад. Неудивительно, что в тот далекий сезон поклонники толпились у ее дверей. Та девушка в дверях всегда загоралась, как свечка, при виде Джона. В отличие от теперешней Виолы. И в этом, по его мнению, были виноваты они оба.

Войдя в комнату, она обратилась к брату:

— Энтони, я бы хотела поговорить с Хэммондом с глазу на глаз.

— Разумеется.

Герцог, не глядя на Джона, вышел из гостиной. Виола прикрыла дверь и, не тратя времени на учтивую беседу, без обиняков заявила:

— Я никуда с вами не поеду.

Итак, битва началась.

— К счастью я на целых семь стоунов[4] тяжелее вас, — любезно ответил он.

— Так вы намереваетесь на руках унести меня отсюда? — пренебрежительно бросила Виола.