– Таков этот мир – все начинается с задницы и все ею же заканчивается, – меланхолически констатирует она.


Я дремала (а что еще можно было делать, лежа в тюремном госпитале), когда послышались шаги. Ее шаги. Она уселась на табуретку рядом с кроватью, с улыбкой, которая столько раз вставала перед моим мысленным взором и проходила в моем каталоге под рубрикой: «улыбка Изы».

– Вот, пришла навестить больную, – сказала она, тряхнув волосами.

– Спасибо, – прохрипела я.

Воцарилась тишина. В ее улыбке явно сквозило смущение. На этот раз наша встреча носила иной характер – она пришла меня навестить по собственной инициативе, неофициально.

– Я прочитала твою книгу, – наконец сказала она.

– Какую?

– Ту, которая о матери. Книга произвела на меня сильное впечатление… правда-правда… Эти сцены в морге, как героиня смотрит на тело матери после вскрытия, ну, у меня прямо мурашки по спине бегали… А под конец слезы сами собой полились из глаз… – Она нервным жестом поправила волосы. – Так и было в действительности?

– Нет… ведь это только литература.

– Но откуда ты все это знаешь? Эти описания…

– У меня умерла бабушка. Я описывала свою боль.

– Бабушка лежала в морге?

– Нет, в морге она не лежала. Бабушка умерла дома в своей постели.

Иза понимающе покивала головой.

– Я дала бы себе руку на отсечение, что сцена с этим моргом – правда.

– Это и есть правда, только литературная.

Кажется, она поверила мне не до конца. Иза встала, однако медлила, не уходила. Я чувствовала, что она хочет меня о чем-то спросить.

– И тот роман я бы тоже почитала, да вот забыла автора.

Я не поняла, какой роман она имеет в виду.

– Ну тот, о бывшей любовнице, которая плетет интриги…

– «Опасные связи» Шодерло де Лакло.

После ее ухода я еще долго думала о ней.

Иза прочитала мою книжку. Она хотела узнать, как я пишу. Ее желание прочитать книгу неизвестного автора, фамилию которого она даже не запомнила, указывало на то, что она хотела побольше узнать обо мне. Меня она тоже интересовала, мне хотелось узнать о ней как можно больше. Пока я могла рассуждать только о ее телесной гармонии. В этом смысле у нее все было отлично: узкие продолговатые ладони с длинными пальцами, округлые колени совершенной формы, тонкие щиколотки, осиная талия. Нет, это вовсе не означает, что Иза привлекает меня только физически. Я не Маска, которая входит в раздевалку и столбенеет при виде полуобнаженной девушки, все происходит совсем по-другому. В ней в первую очередь меня привлекает необыкновенная гармония составляющих элементов, Иза близка к совершенству…

Здесь, в тюрьме, она служит для меня как бы заменой того, чего я лишилась в силу обстоятельств: моей музыки, моих книг, тишины моего кабинета, кресла с высокой спинкой… Как же я любила сидеть в нем, подвернув под себя ноги и накрывшись пуховым платком! Уютно устроившись в этом кресле, я воспринимала намного проще окружающий мир… здесь у меня нет моего кресла… Зато есть Иза. Только как определить, кем она для меня является? Не знаю. Спрошу ее, в какой книжке мне искать похожий на нее персонаж. Себя я ей уже назвала. Ответит ли она мне?

А если да, то что дальше? Моя игра с мужчиной закончена. Неужели теперь я хочу начать такую же игру с женщиной? А может, это одна и та же игра? Физическая привлекательность Изы имеет значение, потому что подсознательно, по привычке, я оцениваю ее глазами Эдварда. Я знаю, что она произвела бы на него впечатление. Если бы я знала Изу раньше и подсунула ее Эдварду, возможно, она бы стала моим козырным тузом и побила карту той женщины, которую я вытянула из колоды как пресловутую Пиковую даму. Эдвард дал объявление в газете, что ищет партнера для занятий разговорным английским. Он назначил собеседование сразу нескольким претенденткам, но, как обычно, из-за цейтнота не довел дело до конца и все свалил на меня. Девушек было много, но выбрала я именно ее. Мне и в голову не пришло, что эта девушка могла бы заинтересовать Эдварда – слишком вульгарная, с обесцвеченными волосами и довольно пышными формами. Она, хоть и преподавала уже в университете, выглядела совершенным подростком. А Эдвард не переносил молодых девушек. Он утверждал, что от них за версту несет молоком и инфантильностью. Может, поэтому я и выбрала ее. В женщине должно быть что-то такое, говорил Эдвард, какая-то своя тайна, только тогда стоит прилагать усилия, чтобы ее завоевать. После нескольких занятий он констатировал, что она та еще штучка, но английский знает хорошо. Было бы еще о чем говорить с ней на этом языке… Все это привело к тому, что я не воспринимала ее всерьез, ломая голову над тем, кем может быть эта таинственная мадам де Турвель. Где он с ней познакомился и что его так очаровало? Во время нашего последнего с ним общего отпуска мы много гуляли. Эдвард понуро тащился рядом со мной, был рассеян и явно думал о своей подружке. Это меня ужаснуло. Впервые я почувствовала, что могу потерять его, что моя власть над ним кончается. Складывалось впечатление, что он включил меня в длинный ряд своих женщин, которые отдавали ему часть себя, не получая ничего взамен.


Я поправилась и вернулась в камеру. А вот с Маской дела обстояли хуже – она получила осложнения после гриппа, а все потому, что вовремя не отлежалась, и теперь подхватила воспаление легких. Любовница, едва вернувшись с работы, сразу отправляется к ней и просиживает у ее постели до самой вечерней поверки. А иногда ей позволяют сидеть с больной и дольше, разумеется, в обход тюремного распорядка. В коммунистические времена об этом и подумать было страшно, а сейчас все распустились окончательно, даже в тюрьме не соблюдается режим. Если в течение нескольких дней не спадет температура, то Маску переведут в больницу в Варшаве. Теперь по вечерам мы часто остаемся с пани Манко одни в камере. До сих пор она тоже не отличалась разговорчивостью, только изредка возражала против того, что здесь творится по ночам.

– Таких извращенок, как они, следует обходить стороной, – говорила она. – Ну откуда нормальному человеку знать, что у них на уме? Еще со злости какого-нибудь яду подсыплют в еду.

– А откуда они его возьмут?

– Ох, чего здесь только ни творится, говорить не хочется. Поживете здесь подольше, сами убедитесь.

Я воспользовалась случаем и спросила, кому принадлежит снимок генерала Ярузельского.

– Этой, Агате. Насочиняла себе, что благодаря ему встретила любовь всей своей жизни: она сидела во время военного положения вместе с одной активисткой Солидарности. С той самой, которая недавно вышла на свободу. А у той, надо сказать, под влиянием нашей уродины вся политика из головы вылетела. Кажется, у нее и муж был, приходил к ней на свиданки. И вдруг великая любовь к нашей Агате. За ворота вышли уже вместе. Ну и теперь время от времени вместе сюда попадают.

– А вы-то видели эту великую любовь Агаты?

– Видела, в голове не умещается. Представляете, красивая девка, ну прямо с рекламных плакатов или из телевизора. Стройненькая, мордашка симпатичная. В жизни бы не поверила, что она такая испорченная. И вдобавок ко всему, из хорошей семьи, родители образованные. Отец дает взятки, чтобы ее раньше выпускали. Лучше бы увез ее куда-нибудь за границу, если есть деньги лишние… А тут до меня слухи дошли, что они обе – наркоманки. Совсем теперь пропадет девчонка.

И пани Манко разговорилась.

Рассказывает пани Манко

Когда началась безработица, ее и мужа уволили по сокращению. Живут они в маленьком городке на Мазурах, в районе нет никакой промышленности. При коммунистах у каждого должна была быть работа. И была. Мало получали, но на жизнь-то хватало. А тут начали людей увольнять, и в их городке половина населения осталась не у дел. Да и чему тут удивляться, маленькие предприятия разорялись одно за другим. В последние годы банкротств стало совсем много. Она работала на овощеперерабатывающем предприятии бухгалтером, а мужа, инженера, в это время сняли с должности директора совхоза. Совхоз распустили, крестьянам позволили выкупать землю в собственность. – Вся жизнь его пошла псу под хвост, – печально проговорила пани Манко. – Он иногда вкалывал по шестнадцать часов в сутки, и хозяйство процветало, приносило прибыль. А теперь – все разворовали, а техника ржавеет под дождем. Вот вам и вся политика… Стали с мужем думать, что делать. До пенсии далеко, ей еще десять лет, а мужу и того больше. Но оказалось, что для новых правителей Польши они слишком стары. Теперь ведь всюду требуются люди предприимчивые, с идеями. Охотней всего берут после окончания гостиничных техникумов и со знанием иностранных языков, потому что руководство страны теперь нацелилось на развитие туризма. Ничего не поделаешь. Посоветовались, взяли кредит на квартиру и открыли магазинчик. Она встала за прилавок, муж занялся добыванием продуктов и товаров. Часть кредитных денег пошла на оплату пикапа – товар надо было как-то доставлять. Тут им подфартило – купили двухлетний «фольксваген». Работали не покладая рук, всей семьей – дети, возвратившись из школы, старались им помочь. Младший сынок, семилетний Адам, своими ручонками таскал из пикапа товар и раскладывал на полках после закрытия магазина. Потом надо было садиться подсчитывать выручку да сводить дебет с кредитом. Жаль ей было мальчонку, у него уж глазки закрывались – дело к ночи шло.

– Иди домой, сынок, – просила она Адамчика.

А он только качал головой:

– Нет, мамочка, помогу тебе магазин закрыть.

Отец первым шел спать – ему приходилось подниматься в четыре утра и ехать к оптовикам. А она считала доходы и расходы и следила, чтобы проценты по кредиту выплачивались вовремя. Но как раз эти проклятые проценты их и съели. Они не успевали их платить, долг рос, задолжали оптовикам. В конце концов магазинчик пришлось закрыть. Долги остались, проценты росли, счет уже шел на миллионы. Она села дома, муж нанялся садовником к одному типу, у которого дела шли в гору. Товарищ из бывшей номенклатуры, ему и тогда было хорошо, а теперь стало еще лучше. Богач, ездит на шестисотом «мерседесе». Отпуска с женой проводят на Гавайях. А ее муж, человек с высшим образованием, стал у номенклатурщика слугой – подстригает кусты вокруг его поместья, потому что у богача не просто вилла, а поместье, совсем как ранчо на Диком Западе. Однажды муж вернулся домой весь побитый, глаз заплыл, губа рассечена. Оказалось, это его один оптовик отделал, которому они больше всего были должны. Он нанял двоих из русской мафии, и те мужа избили. А потом на них подали в суд, прокурор обвинил их в том, что они умышленно обманули банк. Стали они с мужем прикидывать, кому из них выгоднее всю вину на себя принять. Вышло, что в тюрьму идти ей. Дети, правда, остались без матери, а если бы муж пошел, то им бы не на что жить было. Только он имел работу. Кроме того, у него с сердцем не все в порядке, давно жаловался. Болезнь сердца заполучил на государственной службе, когда был директором совхоза – и в дождь, и в слякоть по полям мотался в резиновых сапогах. Возвращался домой промерзший, аж синий от холода. Заболели суставы, а потом и сердце.