В том, как это по-шотландски раскатистое «дорогая» скатилось с его языка, было нечто такое, что навело Аннабел на мысль, что она никогда не сможет сказать ему «нет», если он назовет ее так. Факт, который явно следовало утаить. Поэтому она притворилась, что размышляет над его словами.

– Рейф будет счастлив, узнав, что ты выполнил свои обязательства до конца, – сказала она.

–Да, и только вообрази: чем больше времени проходит, тем выше вероятность, что я потеряю интерес и сбегу в горы. Она невольно улыбнулась, увидев выражение его глаз.

– Это серьезное соображение, – согласилась она.

– Конечно, дядя Пирс скорее всего вмешается и женится на тебе, просто чтобы спасти честь семьи.

– Я всегда считала зрелость превосходным качеством в супруге.

– Проклятие, Аннабел, – простонал он, пробежав рукой по волосам, так что они встали торчком. – Выходи за меня прямо сейчас! Пожалуйста, а? Я погибаю.

– Я думала, тебе все равно, на ком жениться.

– Теперь нет, – решительно заявил он.

– Тогда я выйду за тебя, – сказала она. – И это честный ответ.

Улыбка на его лице поразила ее в самое сердце.

– Я приберегаю свои поцелуи для сегодняшней ночи, – сообщил он. – И, Аннабел… я предупреждаю тебя прямо здесь, что я отменяю то дурацкое правило не целоваться в спальне.

Ты моя. Я буду считать, что попросил твоей, руки в этот момент, и напрочь позабуду ту историю в Лондоне. Она сглотнула.

– Я попрошу Мака послать записку отцу Армальяку, – сказал Эван. – А после я поеду верхом снаружи кареты, потому как иначе я не смогу сберечь свои поцелуи до вечера.

Аннабел была удивлена тем, как сильно у нее полегчало на сердце при виде протяженных темных лесных массивов. Было нечто восхитительное в том, чтобы смотреть из окна кареты на крутой холм, покрытый густым ельником. Огромные птицы – коршуны? ястребы? – парили, описывая широкие круги над темно-зелеными верхушками деревьев. Эван скакал верхом напротив ее окна с развевавшимися на ветру волосами: рыжеволосый, загорелый – шотландец до мозга костей.

Сердце Аннабел пело.

Вечером того же дня они находились в гостинице, столь старой и величественной, что она могла похвастаться тем, что в ней некогда останавливался на ночлег король Яков VI, перед тем как направить свои стопы дальше в Англию. Они по-королевски поужинали и наконец остались одни. Круглые бока фруктов в серебряных вазах тускло поблескивали в свете свечей. Аннабел задумчиво разглядывала Эвана поверх крошечной рюмки, наполненной золотистым коньяком. – Сколько лет тебе было, когда твои родители погибли от половодья?

– Семь.

– Стало быть, ты помнишь своих родителей? Мои воспоминания о маме можно пересчитать по пальцам.

Глаза его заслонял свет свечи, поэтому ей толком не было их видно.

– Мать я помню, а вот отца – нет.

Было в том, как он это сказал, нечто такое, из чего следовало, что Эван очень сожалел о том, что не может вспомнить отца.

– Прости, – сказала она. – Имоджин вообще не помнит маму, и я знаю, что она горячо желает, чтобы это было не так. Когда мы были маленькими, она все время выспрашивала у меня истории о ней.

– В этом скорее всего отчасти и заключается проблема твоей сестры.

– Что ты хочешь этим сказать? – нахмурившись, спросила у него Аннабел.

– Она взбалмошная девчонка, которая когда-нибудь попадет в беду, если удача ей изменит, и тебе это известно, дорогая. В конце концов, сначала она сбежала со своим бедным мужем – и у меня такое чувство, что, вероятно, она сама заставила его переступить черту, – а потом набросилась на меня. Опасная женщина.

– Кто бы говорил! В конце концов, это ты пригласил Имоджин к себе в отель.

– Но сначала я предложил ей выйти за меня замуж.

– Ты хочешь сказать, что для тебя не было никакой разницы, кого привезти домой в качестве своей невесты: меня или мою сестру? – У нее в животе появилось странное ощущение пустоты.

Но адресованная ей ухмылка Эвана была столь же веселой, как и всегда.

– Вообще-то, как я припоминаю, я полагал, что твоя сестра будет лучшей женой, нежели ты.

Аннабел сердито воззрилась на него.

– Ты женщина, способная свести мужчину с ума от желания. А я этого не хотел.

Он даже не пошевельнулся, но было в его глазах нечто, отчего на нее накатило то обжигающее, вызывающее истому чувство, которое она испытывала, когда он целовал ее.

– Ты относился к Имоджин как к какой-то несчастной, которую надобно облагодетельствовать?

Он выгнул бровь.

– А разве это не так? Бедняжка грозилась переспать с графом Мейном. А он не из тех мужчин, с которыми можно играть в игрушки. У него явно было великое множество любовниц, и я полагал, что ей не следует позволять себе такие выходки с ним.

– Поэтому ты попросил ее выйти за тебя замуж…

– Что не помогло, потому что девица была решительно настроена на распутство.

– Поэтому ты пригласил Имоджин к себе в номер, – сердито насупив брови, сказала Аннабел.

– Только для того, чтобы разубедить ее. И мой план сработал, как по волшебству.

– И как же ты это сделал?

– Я сказал, что ей придется спать со мной обнаженной. Что между нами не будет никаких ночных сорочек.

От выражения его глаз волна желания прокатилась по телу Аннабел. Никаких ночных сорочек!

– Ты хочешь сказать, что распутные женщины не…

– Никогда, – заявил он, покачав головой. – Разве ты этого не знала, барышня?

– Нет, в сущности, теперь, когда я…

– Никогда. Не более чем надевают на себя муж с женой, ложась вместе в постель. А потом я выразил надежду, что ей известно, как ублажить мужчину.

Аннабел хмуро посмотрела на него.

– Не очень-то любезно было говорить такие вещи!

– А я и не хотел быть любезным, – старательно выговорил он. – Я хотел, чтобы эта глупая девчонка выкинула из головы мысль о том, чтобы позабыть своего мужа, рискуя при этом своей душой. И тогда я сказал кое-что еще, и думаю, именно это последнее и заставило ее передумать.

– И что это было? – осведомилась Аннабел. Эван посмотрел на нее.

– О, ну хорошо, это вопрос, – сказала она.

– Я сказал ей, что мне особенно нравится кроличий поцелуй. Моргнув, она уставилась на него.

– Что-что?

Он покачал головой.

– Столько всего надобно узнать… и на все про все нам дана только одна жизнь.

Он снова над ней смеялся, но Аннабел снедало любопытство.

– Имоджин знала, что это за поцелуй? Поверить не могу! Именно Аннабел разговаривала с женщинами из деревни, поскольку она заключала все сделки от имени их семьи. Имоджин сидела дома, грезя о Дрейвене. Как могла она знать, что это за поцелуй, если Аннабел слыхом о нем не слыхивала?

– Мы уже так целовались? – требовательно спросила она. Он рассмеялся еще громче.

– Нет. Мне жаль тебе это говорить, Аннабел, но ты узнала далеко не все, что можно было узнать из деревенских сплетен. А теперь, полагаю, ты должна мне кучу поцелуев. – Он оказался возле ее кресла так быстро, что она даже не заметила, как он переместился.

Когда поцелуй закончился, она чувствовала себя так, будто у нее помутился рассудок – помутился от влечения к нему.

– Что такое «кроличий поцелуй»? – спросила она, плюхнувшись обратно в кресло.

Он лишь ухмыльнулся.

– Не скажу. – Он взял с каминной полки колоду карт. – Хочешь сыграть? Я научу тебя играть в спекуляцию, чтобы дядя Пирс мог обчистить тебя без чувства вины. Не то чтобы он когда-либо обнаруживал признаки столь достойного чувства…

– Я умею играть в спекуляцию, – сказала Аннабел, подумав, что им следует избегать разговоров, которые ведут к поцелуям. – Это любимая игра Джоузи.

– В таком случае, – молвил Эван с лукавым блеском в глазах, – мы будем играть на фант.

Аннабел улыбнулась:

– Пять конов, и выигрывает сильнейший?

Он выиграл первую партию, она – вторую; он выиграл третью партию, она – четвертую.

– Я выиграю этот кон, – заявил Эван, бросив взгляд на свои карты. – Видишь ли, – он поднял на нее глаза, и в его облике сквозила необузданность, от которой кровь внезапно начала гулко пульсировать в ее венах, – я хочу выиграть у тебя фант.

Аннабел взглянула на свои карты, но Эван подорвал ее самообладание. Когда он смотрел на нее с этим огоньком в глазах, ей казалось, что другой Эван заступил место прежнего. Тот, что вынуждал ее думать о спальнях и сокровенных вещах. Она положила карту наугад.

Он протянул руку и провел пальцем по ее щеке. Она задрожала и положила на стол еще одну карту, не думая о последствиях.

– Похоже, я проиграла фант, – заметила она пару минут спустя. – Что ты попросишь?

Эван медленно улыбнулся, и внезапно она почувствовала, как его взгляд, устремленный на нее из-под тяжелых век, опалил ее огнем.

– Ты так не похож на себя сейчас, – неожиданно сказала Аннабел.

– И в чем же разница?

– Обычно ты смотришь на меня так, будто я тебя забавляю. В сущности, ты, похоже, на весь мир взираешь как на занятный спектакль.

– Ты меня не забавляешь, – сказал он; озорная усмешка изогнула его губы.

Она почувствовала, как кожа ее розовеет.

– Только не тогда, когда я желаю тебя так сильно, как сейчас, – молвил он. И словоохотливо прибавил: – Я с трудом могу думать о чем-либо ином, ты знаешь.

Она порозовела еще больше.

– Вот ты сидишь здесь, в темно-голубом платье – не самый подходящий для путешествия цвет, но в сочетании с твоими волосами он смотрится довольно эффектно, – и я могу по памяти перечислить каждую деталь твоего туалета, от парчовой оторочки на рукаве до этой трогательной маленькой кисточки на плече.

– Это платье мне подарила Имоджин, – поведала Аннабел, пытаясь перевести разговор на другую тему. Она подсознательно чувствовала, что он выходит из-под ее контроля.

Но отчего-то его улыбка только стала шире.

– Все, о чем я могу думать, это как его снять.