Эван налил ей еще вина.

– Советую тебе съесть что-нибудь, прежде чем снова пить вино, – сказал он. Казалось, эта ситуация его забавляет.

Эта его неизменная манера держаться так, будто его все забавляет, была довольно утомительной, решила Аннабел. Наконец она обратила на него взор. Естественно, вид у него был такой спокойный, словно ничего не случилось. Аннабел начинала думать, что ничто не в силах смутить покой Эвана. Она пораскинула умом, пытаясь придумать какой-нибудь пристойный, безобидный вопрос – такой, который покажет, что она тоже нисколечко не беспокоится из-за… из-за этого.

– Сколько дней, по твоим подсчетам, осталось до конца нашего путешествия? – осведомилась она и осознала свою ошибку, как только он рассмеялся.

Щеки ее пошли алыми пятнами, но Эван только и сказал:

– Восемь.

Она кивнула и съела сандвич.

– Теперь я боюсь задавать тебе вопросы, – словоохотливо признался он.

– Смелей! – ответила она. – Я не стану отвечать искренне, и никаких оснований для тревоги не будет.

– Ну что ж, очень хорошо, – сказал он. – Тебе понравился мой поцелуй, Аннабел?

От одного звука его замедленного голоса мурашки побежали у нее вдоль позвоночника. Это было умопомрачительно.

– Полагаю, ты раз от разу набираешься мастерства. Ардмор разразился хохотом.

– Единственная хорошая новость, которую я могу сообщить тебе по поводу твоего ответа, – это то, что я не заслуживаю еще одного поцелуя.

Аннабел прикусила губу, пытаясь не чувствовать себя глупо.

– Я бы не отважился еще на один подобный поцелуй. Я не отвечаю на вопрос, поэтому я не прочь сказать правду. Я никогда не чувствовал ничего подобного во время поцелуя с женщиной и никогда не думал, что почувствую. И, – прибавил он, – я отчасти обеспокоен тем, что когда этот набор клятв наконец исчезнет с нашего пути, то наши чувства самовоспламенятся от перегрева. Я слышал, такое случается.

Улыбка покалывала ее губы, но она не смела посмотреть на него. Не могла.

– Раз уж я так честен, – продолжил он, – то я также немного обеспокоен тем, что ты ненавидишь меня теперь, когда я дотронулся до твоей груди. Я не хотел. – И вот он уже не сидит на другом конце одеяла для пикника, а стоит прямо перед ней на коленях. – Ты простишь меня, Аннабел? Я знаю, что мне вообще не следовало касаться тебя в подобной манере, прежде чем мы сочетаемся браком, а уж тем более на открытом воздухе. Я… я потерял самообладание, и ты, вероятно, думаешь, что это потому, что я неотесанный мужлан, но…

В его голосе звучала настоящая мука.

– Эван, – молвила она.

– Да?

– Тебе нравится целовать меня?

– Бог свидетель, барышня, я только об этом и думаю с утра до ночи.

– Я только что выиграла поцелуй, – дабы помучить его, сообщила она, наконец-то встретившись взглядом с его зелеными с золотистыми крапинками глазами. То, что она увидела в них, заставило ее улыбку дрогнуть от абсолютной силы этого нечто. Она потянулась вперед и притянула его к себе, и откинулась назад, увлекая за собой его тяжелое тело. Казалось, они никогда и не переставали целоваться – до того стремительно вернулся их пыл. Менее чем через секунду она уже была не в силах перевести дух, не в силах мыслить, но она все-таки сделала одну вещь.

Она отняла его руку от своей щеки и передвинула ее. Эван застонал в голос, когда рука его накрыла ее грудь, округлость которой была словно создана именно для этой цели и ни для какой иной. Но он не стал снова трогать ее сосок. Он просто целовал ее; все это необузданное желание смягчалось надеждой и искренностью между ними.

И когда он на сей раз убрал голову, она улыбнулась, глядя на него снизу вверх.

– Кажется, моя рука примерзла к месту, – сообщил он ей.

– Что ж, Мак будет весьма удивлен, – ответила она, заливаясь смехом.

Эван нехотя скатился с нее и сел.

– Больше никаких вопросов.

– Никаких.

– По крайней мере не сегодня, – исправился он.

Вино на вкус было словно вода, сдобренная цветами; от него она чувствовала себя естественной и раскрепощенной.

– Разумеется, – продолжил он, – ты действительно можешь задать мне один вопрос, так сказать, на свое усмотрение.

– И что же это за вопрос?

– Ты победила в состязании лучников. Ты выиграла у меня фант. Помнишь? – Глаза его были темными и бесстыдно обольстительными. – Ты можешь попросить меня о чем угодно, Аннабел, и мне придется исполнить твою просьбу.

Аннабел открыла было рот, чтобы задать вопрос, но они ведь условились: никаких вопросов.

– Вообще никаких вопросов? – спросила она.

– Может статься, я смогу угадать, что ты хотела бы узнать, – сказал он, игриво поглядывая на нее.

– Вполне вероятно, – парировала она.

– В дебрях Клэшиндаррохского леса не так-то много кандидаток на мою нежную привязанность, – сказал он, не отрывая от нее своих глаз. – Когда я был юношей, я действительно некоторое время оттачивал свое мастерство на покладистой юной леди из деревни. Но потом дядя Пирс отвел меня в сторонку и сказал пару крепких словечек о сути ответственности и о том, что произойдет, если женщина понесет. Видишь ли, я их граф.

Она кивнула.

– Я обучался дома, и при надлежащем развитии событий я очутился бы в университете и там познакомился бы со множеством юных барышень, но… К сожалению, прежде чем я смог это сделать, ко мне послали Роузи по условиям соглашения моего батюшки с ее отцом. Роузи должна была прожить у нас несколько лет, прежде чем мы скрепили бы брак любовной близостью, в то время как я находился бы в университете. Видишь ли, ей было всего тринадцать.

– Тринадцать! – охнула Аннабел. – Ужасно. Бедная, бедная Роузи!

Рот его превратился в напряженную, тонкую линию.

– Я не мог оставить ее, особенно когда мы узнали, что она носит ребенка.

– Она хотя бы понимала, что происходит?

– Не совсем. А в ту ночь, когда она рожала… – Взгляд его выражал муку. – К тому времени она уже могла выносить мое присутствие. Я ей даже нравился. Но когда начались схватки, она где-то в глубине своего помраченного ума решила, что, должно быть, я был тому виной. И хотя я убрался с ее глаз долой, она все равно вырывалась из комнаты, где ее расположили, и искала меня. Наконец бабуля решила, что лучше дать ей возможность излить свои чувства. Поэтому я вошел в родильную комнату.

Отодвинув принадлежности для пикника в сторону, Аннабел уселась подле распростертого на одеяле тела Эвана. Она запустила пальцы в его красивые густые волосы и попросила:

– Расскажи мне.

– Все то время, пока она могла стоять, она колотила по моей груди кулачками, – голосом, лишенным всякого выражения, молвил он. – Потом, когда она уже не могла стоять, она кричала. И кусала меня за руку.

– Кусала тебя за руку? – ошеломленно повторила Аннабел. Он перекатился на спину и вытянул вверх правую руку. Под большим пальцем располагался глубокий шрам.

– Бедный! И бедная девочка… это ужасно. Она имела хоть какое-то понятие о том, что происходит?

– Да мы и сами не поняли. Она, очевидно, думала, что это я причиняю ей боль.

Аннабел сглотнула.

– А ребенок?

– Родился вполне здоровеньким. Не скажу, что присутствие при его рождении оставило у меня очень приятные впечатления, но Грегори был отличным крепким мальчуганом, который орал так, что весь побагровел. Вот так я и лишился возможности пройти университетский курс по искусству обольщения женщин.

Внезапно искушение заструилось по ее венам, точно цветочное вино, придавая ей храбрости и вызывая любопытство.

– Ты должен мне фант, – сказала она. – Все, о чем мне вздумается попросить.

– Верно.

Весь залитый солнцем луг, казалось, затаил дыхание, ожидая, что она скажет. Ленивое жужжание пчел и то умолкло.

И тем не менее она не лишилась чувств. Сладость этого томного дня была оттеснена бурным потоком желания, тугой струной натянувшегося между ними.

– Тогда мне бы хотелось, чтобы ты снял сюртук, – молвила она, отбросив всякую осторожность. – И рубашку тоже.

Он окинул ее неторопливым взглядом, в котором явственно читался призыв.

Испустив шутливый вздох, Ардмор сел и стянул с себя сюртук. То была превосходно сшитая вещь, плотно облегающая фигуру, и Аннабел едва не наклонилась вперед, чтобы помочь ему, но ей показалось, что это чересчур интимный жест. Она осталась там, где была.

Эван улыбнулся ей, но ничего не сказал, расстегивая пуговицы у ворота. Проделав это, он медленно встал и стянул рубашку через голову. На мгновение та вздулась колоколом, точно паруса огромного корабля, и упала в сторону.

– Ну и что вы думаете, мисс Аннабел Эссекс? – вопросил он. Веселье и желание смешались в его голосе в вино более пряное, чем то, что было у них в бокалах.

Он стоял, возвышаясь над ней, испещренный тенями шафрановых дубовых листьев. И память ее не обманула: грудь его являла собой гору мышц – прекрасную, обтянутую кожей, которая напоминала толстый атлас, исцелованный солнцем.

Одним плавным движением он опустился подле нее на колени.

– Когда ты так на меня смотришь, – сказал он, – я действительно чувствую себя одним из созданий Божьих.

При тщательном рассмотрении на животе его не было ни грамма лишней плоти – только бугристые мышцы, которые вызывали у нее острое желание дотронуться до него.

– Посланным на эту землю единственно для того, чтобы преклоняться пред тобой, – молвил он. – Известны ли тебе строки, которые мы произносим во время шотландского обряда бракосочетания: «Телом своим тебе я поклоняюсь»?

Улыбка расцвела на губах Аннабел.

– Разве это не отдает язычеством для такого ревностного христианина, как ты?

– Ничуть. Поклоняясь тебе, я поклоняюсь Богу. В конце концов, ты одно из самых прекрасных его творений.

Аннабел пришелся по душе комплимент, но на ее вкус он был несколько перенасыщен теологией. Он мог называть это как угодно – она видела острое желание в его глазах. Он желал ее.