Но вечером на другой день пришло письмо Рейна. Она сидела у окна, читая его с бьющимся сердцем. По временам слова плыли перед ее глазами. До настоящего момента она ясно не представляла себе цельность и истинное благородство его любви. Для нее это было нечто большее, чем письмо возлюбленного. Это было обнаружение сильной и высокой души, которая отдавалась ей, чтобы вести ее с собою и освещать остаток дней ее на земле. Она, в порыве самоунижения перед ним чувствовавшая себя недостойной целовать край его одежды, видела себя окруженной уважением, почетом, заполняющей святое святых его сердца. Ей предстояло сделаться его женой.

Она внимательно прочитала письмо два раза. Тогда великий страх заставил ее похолодеть. Предчувствие этого страха явилось ей еще в тот вечер на озере, как раз перед тем, как грянул гром, и со смутной угрозой носился перед ее воображением во все время наступившего затем опьянения. Только воля ее отталкивала его прочь. Теперь этот страх держал ее в своей лапе.

Стать его женой. Слова эти глядели ей в лицо, вновь и вновь повторяемые со всей заключающейся в них страстью, нежностью и преданностью. Ей стало холодно. Истерический клубок подкатывался к горлу. Она прошла через комнату, выпила стакан воды и снова села. Мечты, иллюзии, радость, — все исчезло. Великое страдание было в ее глазах, когда она поглядела ничего невидящим взором прямо перед собой.

Пока она так смотрела, искушение коварно заползло в ее сердце, ослабило и успокоило на минуту ее напряженные нервы. Зачем рассказывать ему то, о чем он, — она знала его благородный характер, — никогда не спросит? Все ее будущее на вечные времена принадлежит ему. Какое значение имеет прошлое?

Глаза ее упали на его письмо, лежавшее на ее коленях, и уловили несколько случайных фраз. Тут всю ее пронизала дрожь, словно волна презрения к себе и отвращения и, наклонившись вперед, она скрыла лицо свое в руках и заплакала.

Он был слишком благороден, чтобы обманывать его… чтобы поймать его в ловушку, как это сделала бы простая авантюристка. Мысль эта обожгла ее. Молчание было слишком дешевым металлом для расплаты за чистое золото его любви. В миллион раз лучше говорить и потерять его, чем сохранить его при помощи лжи. Все, что в ней было чистого, искреннего и женственного, возмутилось против этого искушения.

Долгое время оставалась она с опущенной головой, и мысли ее вихрем носились вокруг тех средств, которыми она собиралась нанести смертельный удар своему счастью. Время незаметно проходило, и тени сгущались, по мере того как день переходил в вечер. Посланный от госпожи Бокар с вопросом, спустится ли она к обеду, первый дал ей заметить, как уже поздно. Она послала сказать, что нездорова. Тарелку супа, вот все, что она просила прислать ей наверх. Затем она вновь вернулась к своим безнадежным мыслям. Восклицание, вырвавшееся из глубины души Денизы жужжало в ее ушах, пока не превратилось в бессмысленный напев. С той ночи в январе, когда она смотрела эту пьесу вместе с Рейном, она болезненно применяла это восклицание к себе.

„Я принадлежу к тем, которых любят, но на которых не женятся".

Слабый луч надежды мелькнул в окружавшем ее мраке. Он рассказал ей свою собственную историю. Для него память о ней была священна. Девушка, которую он любил, мать его ребенка, в его глазах была самой безупречной женщиной. Разве это не смягчит приговор, который ему придется произнести над нею? Она ухватилась за раскрывшуюся перед ней надежду, и сжимавшие ее тиски разжались. Он не станет ее презирать. Он будет продолжать ее любить. Она будет для него тем же, чем была та. Ее мысли становились истеричными.

Усилие, которое она вынуждена была сделать, когда явился слуга с заказанным блюдом, и физическое подкрепление, принесенное горячим супом, вернули ей спокойствие и привели в порядок ее мысли. Она еще раз внимательно прочитала письмо Рейна. Оно вдохновило ее грустным, безнадежным мужеством. На время она стала Екатериной прежних дней, отчаявшейся, покорной, фаталисткой. Прежде чем лечь, надломленной и обессиленной, в постель, она написала ему длинное спокойное письмо, в котором все рассказала. Она не щадила себя, не скрывалась за софизмами, но и не чернила себя, словно кающаяся Магдалина. Она писала кровью своего сердца, как подсказывало ей ее лучшее я. Быть может, только раз в жизни удается человеческому существу вдохновиться такой силой, чтобы обнажить свою душу, так, как будто она являлась на суд перед небожителями. Екатерина, писавшая письмо, была возвышеннее той Екатерины, какую она знала.

Однако, когда утром земная женщина, молча жаждавшая счастья, взяла в руки письмо, написала адрес и запечатала его, сердце ее замерло. С минуту стояла она, в нерешительности держа его в руке, и спрашивала себя, не сорвать ли конверт и вновь прочитать. Быть может, неуверенно подумала она, кое-что могло бы быть лучше выражено. Пальцы ее механически скользнули по краям конверта, и она медленно его разорвала. Затем она вновь улеглась с письмом в постель. Ничего нельзя было изменить. Она снова напишет адрес и сегодня же пошлет его.

Одеваясь, она постояла перед своим изображением в зеркале; сердце ее сжималось тревогой, свойственной женщинам. Она выглядела бледной, старой, поблекшей, — подумала она; едва заметные морщинки появились около глаз; черты лица ее как будто сжались. Она слегка вздрогнула… наивно поспешила прикрыться волосами, чтобы избавить себя поскорее от необходимости видеть свое лицо.

— Какое это в конце концов имеет значение, — с горечью сказала она себе. — Когда письмо уйдет, кто на свете будет интересоваться тем, стара я на вид или молода?

Ей казалось, что жизнь ее прекратится с той минуты, когда письмо из рук ее попадет в почтовый ящик. Она хранила его при себе весь день, не в состоянии будучи сама наложить на себя руки. Ничтожное усилие, нужное для того, чтобы написать адрес на новом конверте, исчерпало всю имевшуюся у нее энергию, необходимую для выполнения подобного подвига. Не раз в течение дня она бросалась в постель, готовая разрыдаться. Она не может послать его. Это испортит его поездку. Она подождет, пока он вернется, пока она еще раз не увидит, как глаза его засветятся при взгляде на нее, и не услышит последний раз трепет его голоса, который больше слышать ей уже никогда не придется. Еще хоть один час счастья. А затем она отдаст ему письмо, и в наказанье за свое теперешнее малодушие будет стоять около него, пока он будет читать. Чувствуя себя страшно виноватой, но вместе с тем радуясь отсрочке, она написала ему то второе письмо, которое он получил. Другое, которое она собиралась послать, она хранила при себе в кармане, пока не загрязнился и не помялся конверт.

Это были невеселые дни. При встрече, однако, с обитателями пансиона она держала себя внешне спокойно и невозмутимо, показывая всем свое обычное лицо. Упреки по отношению к себе за свое малодушие прекратились. Она покорилась своей участи. Один взгляд на его лицо… а затем конец всему. Она знала тем самопознанием, которое дается годами одиночества и самообуздания, что перед исполнением последнего решения она не отступит.

Так как мысли ее таким образом были сосредоточены на трагической стороне ее отношений к Рейну, она не обращала никакого внимания на возможность сплетен. Ни одна из них не дошла до нее. Ее долго выдержанная сдержанность, личное превосходство, достоинство манер и поведения приобрели ей, если не любовь, то уважение пансиона. Даже фрау Шульц, которая ненавидела ее, находила невозможным позволить себе презрительный намек, который жег ее уста. Но госпожа Попеа, патентованная вольная особа пансиона, благодаря своей любезной и бесцеремонной манере выражаться, набралась однажды храбрости и вступила на эту скользкую почву.

— Боже мой, — сказала она, как бы призывая божество в помощь своему предприятию, — снова стало скучно. Я хотела бы, чтобы вернулся мистер Четвинд.

— Его отсутствие чувствуется, — ответила спокойно Екатерина, продолжая шить.

Госпожа Попеа явилась к ней с явным намерением уязвить. Это была ее манера заниматься шитьем.

— Я полагаю, что, если милый профессор почувствует себя хуже, он скоро вернется. Они относятся друг к другу, как женщины, эти два… персонажа из семейных романов. Я слышала, что профессору сегодня значительно хуже.

— Кто вам сказал это?

— Мисс Гревс. Она ухаживает за ним. Какая очаровательная девушка! Ее привязанность к нему трогательна. Это было бы совсем похоже на роман, если бы monsieur Рейн женился на ней. Он так красив.

Екатерина посмотрела на эту пухлую легкомысленную даму с невозмутимой серьезностью.

— Похоже на то, что вы интересуетесь романической стороной их отношений…

— Бог мой, да. Все, что касается любви, занимательно, особенно любви идиллической. Но вы, разве вас поразило бы, если бы по его возвращении они оказались помолвленными?

— Никогда не следует ничему удивляться, — процитировала Екатерина хладнокровно.

— Я как-то думала, что он питает нежные чувства к вам, — рискнула лукаво госпожа Попеа.

— О, — рассмеялась Екатерина, — вы знаете, что собой представляют мужчины… и нам, женщинам, никогда не следует передавать друг другу о своих впечатлениях. Если бы я сообщила вам те лестные замечания, какие мне приходилось слышать на ваш счет в течении последних двух недель, у вас бы голова вскружилась.

— Ах, кто говорил обо мне?

Екатерина поднялась, вынула шляпку из комода и, несколько демонстративно разворачивая вуаль, весело отозвалась:

— Я достаточно стара, чтобы научиться хранить тайны. Это мой единственный недостаток.

И госпожа Попеа, убедившись, что Екатерину трудно захватить врасплох с какой бы то ни было стороны, помешкала еще немного, а затем распрощалась. Екатерина, ясно читавшая в ее мыслях, грустно про себя улыбнулась. Но сообщение посетительницы о старом профессоре дало ей материал для размышлений. Если его отцу стало хуже, Рейн может вернуться немедленно. Мгновение она готова была чуть ли не пожелать, чтобы возвращение его отдалилось. Сердце ее больно сжималось, когда она представляла себе, что ее ждет.