— Oh, des Amepicains! — как будто это разъясняло все.
Кроме того, мистер Скоф, коммерсант, который поддался очарованию фрау Шульц, привел в этот вечер своего приятеля, который был проездом в Женеве. Вследствие особого его положения, как посетителя одного из ее гостей, м-м Бокар поместила его на верхнем конце стола между фрейлейн Клинкгард и госпожой Попеа, вместо того чтобы посадить его у конца, рядом с собою, куда усаживали вновь прибывших, и откуда они по правилам пансиона передвигались вверх в зависимости от продолжительности пребывания. В этот вечер за столом сидел двадцать один гость. Госпожа Бокар поворачивала к ним свое красное сияющее лицо, за улыбками скрывая сердитые повелительные взоры, которые она бросала постоянно на гарсона и его помощника. Воздух был полон разноязычного жужжания, среди которого выделялись громкие голоса старых солдат и резкий акцент американцев, оживленно делившихся впечатлениями от Шильонского замка. Однако, во главе стола, где собралась старая публика, было не так шумно. Мистер Четвинд и Фелиция молчали. Рейн тихо разговаривал с Екатериной об Америке, где она провела большую часть своей молодости. Она редко упоминала о некогда усыновившей ее национальности, предпочитая, чтобы ее считали англичанкой, но Рейн рассказывал о своих впечатлениях во время недавней поездки в Нью-Йорк, и ее замечания по поводу его критики были необходимы. Кругом них гвоздем разговора был венецианский праздник на озере. Фрау Шульц в преувеличенном виде рисовала его мистеру Скофу, который никогда на нем не бывал. Мистер Уэнлесс, седоватый загорелый господин средних лет, с лорнетом, и закрученными вверх усами, который, видно, исколесил весь свет, с пренебрежением относился к празднику, как к детской забаве, и в противовес ему среди общего гула описывал госпоже Попеа какой-то дикий танец. Этот пансионный обед как будто ничем не отличался от обычных. Сотни таких обедов имели вообще место в ту минуту по всей Швейцарии, и отличаются они друг от друга не больше, чем пассажиры двух лондонских омнибусов, едущих один за другим по одному и тому же маршруту. Однако, для многих из присутствовавших он остался памятным навсегда.
Маленькая мисс Бунтер, сидевшая возле Фелиции, за последнее время чувствовала себя лучше. Лето согрело ее кровь. Притом она получила недавно письмо в восемь страниц из Бирмы, которое сильно ее утешило. Предвиделась возможность, давало оно понять, что свадьба состоится весною. Она уже советовалась с Екатериной о приданом и делала вырезки из Modern Society, где описывались великосветские свадьбы за последние два месяца. Имея в душе эту надежду, а на себе одно из платьев, выбранных Екатериной, она в этот вечер смотрела значительно свежее. Ее рыжие волосы казались не столь безжизненными, ее цвет лица не столь болезненным. Она говорила мало, будучи робкой по природе. Мнения ее представляли собою нечто в такой степени хилое и хрупкое, что она не решалась пускать их в суровый свет. Но она прислушивалась с живейшим интересом к разнообразным разговорам. Разговор Рейна ее особенно занимал. У нее было смутное представление, что она совершенствует свой ум.
— Меня поразило, — говорил Рейн, — что культура Америки находится преимущественно в руках женщин… даже больше чем в наших строго деловых кругах. А почти весь Нью-Йорк не более, как одно деловое общество.
— Вы долго были в Штатах, сэр? — спросил мистер Скоф.
— О, нет, — отозвался Рейн, взглянув на него, — только несколько недель. Мои замечания исключительно плод поверхностных впечатлений.
— Это великолепная страна, — заметил мистер Скоф.
Рейн вежливо согласился.
— Мне не нравится эта страна, — заявила фрау Шульц, сделав, таким образом, Америку темой общего разговора. — Там жизнь не в семье. Женщины праздные. Они не в моем вкусе.
— Какое блаженство! — пробормотала Екатерина тихо, на что Рейн отозвался незаметной улыбкой. Но вслух она сказала:
— Я не нахожу, что американки праздны. Они отдают хозяйству свой ум, а не душу. Так, они заказывают обеды для своих мужей и смотрят, чтобы дети их были вымыты, не хуже других женщин, но они полагают, что это такие обязанности, которые способно выполнить каждое разумное существо, не отказываясь от всех остальных интересов в жизни.
— Обязанность женщины быть хорошей хозяйкой, — поучительным тоном отчеканивала фрау Шульц. — В Германии, по крайней мере, так.
— Но разве прогрессивная часть общества в Германии не старается улучшить положение женщины? — спросил мистер Уэнлесс, схватившись за свой лорнет.
— Его нельзя улучшить, — проговорила фрау Шульц.
— Это вопрос спорный, — заметил мистер Уэнлесс. — Если элегантным дамам преподносится специально написанное для них дамское чтение, а крестьянки запрягаются в телегу рядом с коровой, в то время как муж шествует сзади с сигарой во рту… я нахожу, что некоторое улучшение во всяком случае необходимо.
Он говорил ясным, уверенным голосом, привлекающим внимание.
— Вы были в Германии? — спросила фрау Шульц.
— Я был всюду… беспрерывно путешествуя в течение двадцати лет. Положение женщины, в известной мере, меня интересовало. Это показатель общественных условий жизни страны.
— Какая страна из известных вам наиболее интересна с этой точки зрения? — спросил старик Четвинд, следивший за разговором.
— Бирма, — ответил мистер Уэнлесс. — Это — аномалия востока. Германия может многому у нее научиться.
— А женщины там занимают очень высокое положение? — спросила робко мисс Бунтер, которую упоминание о Бирме так заинтересовало, что она вмешалась в разговор.
— О, да! — смеясь, ответил мистер Уэнлесс. — Жена там полная хозяйка и владычица.
Слабая краска появилась на щеках мисс Бунтер.
— Это не относится, однако, к живущим там англичанам, не правда ли?
Мистер Уэнлесс уверил ее, среди всеобщих улыбок, что англичане привозят туда собственные законы и обычаи. Мисс Бунтер, смутившись, но все же успокоившись, снова умолкла. Разговор продолжался, разбился и снова перестал быть общим. Мисс Бунтер больше не слушала, но собиралась с силами для великого подвига. Наконец, когда разговор затих, она выпила немного вина и, наклонившись через стол, постаралась обратить на себя внимание путешественника.
— Вы долго прожили в Бирме?
— Да, я только что приехал оттуда после полуторагодового пребывания там.
— Не встречали ли вы там мистера Доттереля?
— Я знаю человека с такой фамилией, — сказал, улыбаясь, мистер Уэнлесс. — Но Бирма, знаете ли, занимает такую колоссальную площадь. Мой приятель, некий Джон Доттерель, правительственный чиновник, живущий в Бамо.
— Это он! — крикнула мисс Бунтер с подавленным и трудно выразимым волнением. — Как необычайно, что вы его знаете! Это мой большой друг.
— Очень славный парень, — отозвался мистер Уэнлесс. — Жена его и он отнеслись ко мне очень радушно.
— Простите, — сказала мисс Бунтер. — Его жена? Это не тот… мой друг не женат.
— О, да, это он, — весело рассмеялся путешественник. — На государственной службе в Бамо имеется только один Джон Доттерель. Женился там же, имеет трех или четырех славных малышей.
С минуту мисс Бунтер с побелевшими устами смотрела на него диким взглядом. Вследствие отлива крови лицо ее сжалось и помертвело. Она пыталась что-то сказать, но из горла выходили немногие нечленораздельные звуки. Водворилось напряженное молчание, все окружавшие ее поняли, что случилось. Затем она качнулась на бок и упала на руки Фелиции.
Она лишилась чувств. Сидевшие за столом в смущении поднялись. Среди всеобщего шума можно было разобрать голос госпожи Попеа, разъяснявшей Уэнлессу значение его слов.
— Я перенесу ее в ее комнату, — заявил Рейн, подняв ее тщедушное тело на руки. — Идите, помогите мне, — кивнул он головой Фелиции и Екатерине.
Они пошли за ним из столовой и поднялись по лестнице. Он положил ее на кровать.
— Вы знаете, что нужно делать или нет? — обратился он к Екатерине, оставляя их двоих с лежавшей в обмороке женщиной.
— Бедняжка. Это разобьет ее сердце, — шепотом сказала Екатерина, раздевая ее.
— Я не особенно верю в хрупкость женского сердца, — отозвалась Фелиция.
— Почему вы так говорите, Фелиция? — ласково спросила Екатерина. — Вы знаете сами, что вы этого не думаете.
— О! — протянула Фелиция с известным оттенком надменности. — Я всегда говорю то, что думаю.
Екатерина ничего не ответила, прекрасно понимая ее душевное состояние, благодаря своему знанию человеческой природы. Мы часто противоречим собственному здравому рассудку и лучшим побуждениям ради бесполезного удовольствия противоречить своему врагу.
Поэтому, когда бедная мисс Бунтер открыла глаза и пришла в себя, чувствуя слабость, головокружение и дрожь, и, взяв Фелицию за руку, разразилась жалобным плачем и всхлипываниями, Екатерина решила, что разумнее будет оставить их вдвоем и не предлагать больше Фелиции ухаживать за больной.
Когда она несколько позже вошла в салон, она нашла большую часть компании собиравшейся идти смотреть иллюминацию. Небольшая трагедия все еще служила предметом разговора, и Екатерину засыпали вопросами. История любви маленькой мисс Бунтер давно уже была общим достоянием пансиона, так как каждой из дам она рассказывала ее под строжайшим секретом.
Жильцы пансиона начали расходиться. Госпожа Попеа выбежала из комнаты больной и быстро повернулась в сторону Екатерины.
— Мадмуазель Гревс не пойдет, — сказала она, застегивая перчатку. — Не возьметесь ли вы переубедить ее?
— Боюсь, что это будет бесполезно, — заметила Екатерина. — Я попрошу мистера Четвинда.
— А, тогда она пойдет, — рассмеялась Попеа и поспешила за Пернишонами, которые звали ее с собой.
Екатерина прошла мимо немногих оставшихся постояльцев, главным образом — дам, стоявших в шляпах и накидках, навстречу Рейну, который только что вернулся с балкона, где он курил.
"Сумерки жизни" отзывы
Отзывы читателей о книге "Сумерки жизни". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Сумерки жизни" друзьям в соцсетях.