Георг Борн - Султан и его гарем

Знатный, гордый, молчаливый мушир невольно возбуждал в ней недоверие, которое еще более возросло с тех пор, как она оставила дворец.

Реция села на дерновую скамью в тени дерева близ дороги, откуда она хорошо могла видеть ворота, вделанные в стену, окружавшую двор и парк дворца.

У проходившего мимо разносчика она купила несколько фиников, утолила голод и предалась своим мыслям. Тоска о Сади гнала ее прочь из Константинополя, она должна была следовать за ним, она должна была непременно увидеть его.

Несколько часов спустя ворота открылись, Реция поспешила туда. У подъезда стоял экипаж. Из него вышел довольно полный господин лет тридцати с черными жидкими бакенбардами и усами, в европейском костюме, только на голове была надета пунцовая чалма. На лице его заметно было страдание. Это, должно быть, был принц Мурад. За ним следовал тот господин, который взял от нее ребенка и которого слуги называли муширом Чиосси.

Реция подошла к карете. При виде ее мушир побледнел и взорами искал слуг, чтобы приказать им прогнать ее.

– Принц Мурад! – воскликнула закрытая покрывалом Реция.

Изумленный принц повернулся к девушке и, приняв ее за просительницу, бросил ей несколько золотых монет. Но Реция не подняла их и продолжала:

– Принц Мурад! Дочь Альманзора сегодня привела к тебе во дворец сына твоего, принца Саладина, и отдала его этому муширу, – прибавила она, указывая на Чиосси.

Принц Мурад удивленным и вопросительным взглядом обратился к Чиосси.

– Где мой сын? Правду говорит эта девушка? – вскричал он.

– Точно так, ваше императорское высочество, – отвечал с поклоном мушир, меняясь в лице. – Маленький принц находится во дворце.

– И никто не известил меня об этом? Никто не привел ко мне принца Саладина?

– Об этом, вероятно, забыли, ваше императорское высочество.

– Как! Забыли передать отцу его ребенка? – запальчиво спросил всегда хладнокровный, почти флегматичный принц и немедленно вернулся во дворец. – Я тоже когда-нибудь забуду награждать своих слуг! Это неслыханное дело! Где мой сын?

Чиосси был вынужден отвести маленького принца к отцу. О Реции более никто не заботился. Но она достигла своей цели – отдала Саладина принцу и, успокоенная, покинула дворец. Когда через некоторое время принц Мурад вспомнил о дочери Альманзора и Саладин с несколькими слугами бросился во двор, чтобы позвать Рецию к своей матери, кадыне, жене принца, она была уже далеко.

Она велела лодочнику перевезти себя на другой берег и отправилась в путь отыскивать своего Сади. Но ноги ее скоро устали, и к вечеру, пройдя значительное расстояние, она почувствовала, что слишком поздно пришла ей мысль следовать за мужем: невыразимая усталость одолевала ее. Она была на холме, далеко за предместьем Скутари. Поблизости было разбросано несколько бедных хижин. Здесь жили обнищавшие или выселенные из города мастеровые. Они сами построили себе эти жалкие, покривившиеся набок деревянные хижины и занимались кто выделкой циновок, туфель, кто починкой посуды. Работу свою они сбывали в город и тем обеспечивали себе скудное пропитание.

Реция взглянула на хижины – ее так и влекло туда, она нуждалась в людской помощи перед наступлением холодной ночи. Но она не могла идти далее и упала возле дороги. Начинало быстро темнеть. Смертельный страх овладел несчастной женщиной, она была одна в этом уединенном месте, вдали от людей.

Она звала, но никто не приходил, бедняжке казалось, что она умирает, она плотнее завернулась в свою теплую одежду и прислонилась к дереву. Темнота совершенно скрывала ее, слышны были только ее тихие вопли и стоны.

В это позднее время одна горбатая старуха возвращалась из города, где она продала работу своего мужа, старого башмачника Гафиза, и выручила за это немного денег. В веселом расположении духа, гордо побрякивая монетами, шла она к своей покривившейся хижине, где вела свое жалкое существование вместе с мужем.

Старая Макусса и Гафиз были родом из Персии, но уже с давних пор жили в Константинополе. Сначала они были довольно зажиточны, имели отличный дом, но всевозможные несчастья мало-помалу разорили их, и старый Гафиз сделался башмачником.

Но это нисколько не уменьшило его добросердечия, веселого нрава и страсти к стихотворству. Сидя в своей жалкой хижине и молотком вколачивая сапожные гвоздики, он сочинял в такт какие-нибудь стихи. Когда же Макусса бранилась, что случалось очень часто, так как она никак не могла привыкнуть к своей бедственной жизни, Гафиз сейчас же сочинял на нее стихи и был очень доволен, если они ему удавались.

Эта странная чета была еще самая почтенная между обитателями маленьких хижин, хотя старая Макусса в последнее время и не пренебрегала никакими средствами для приобретения денег. Гафиз был и малым доволен, он никогда не говорил ни о своей прежней зажиточности, ни о своем несчастии и терпеливо переносил свою участь, не ропща даже в тех случаях, когда ему приходилось голодать. В свое утешение он сочинил на этот случай опять-таки стихи:

Итак, старая Макусса возвращалась этой дорогой и, услышав тихие стоны, пошла к месту, откуда они выходили, чтобы узнать, в чем дело. Не будь она в веселом настроении благодаря полученным деньгам, она не сделала бы этого и равнодушно прошла бы мимо, так как чувство сострадания к ближнему она потеряла с тех пор, как сама стала бедна.

Как бы то ни было, она подошла к деревьям и там нашла Рецию, которая только что произвела на свет мальчика.

– Здесь, на дороге! – в ужасе воскликнула старуха, оказав необходимую помощь молодой матери. – Что это значит? Как попала ты сюда?

Реция рассказала ей, как она собиралась следовать за благородным и храбрым Сади-беем, но внезапно, охваченная болью, упала здесь, на дороге.

– Сади-бей? – спросила старуха с возрастающим интересом. – Так ты жена Сади-бея?

– Да, но он далеко отсюда! И теперь мне негде даже преклонить голову!

– И еще с ребенком! Этого быть не должно, ты будешь иметь приют! У тебя будет что поесть, и малютке сделано все необходимое, – продолжала Макусса, рассчитывавшая на богатую награду от молодого офицера. – Я сейчас схожу за Гафизом, чтобы он помог мне довести тебя вместе с ребенком в нашу хижину!

– О, неужели ты это сделаешь? – спросила Реция со слезами радости и надежды, что ее новорожденный ребенок не останется на дворе в эту холодную, неприветливую ночь.

– Непременно! Иначе и быть не может, – отвечала старуха и хотела идти в свою хижину за Гафизом.

– Постой, – попросила Реция, с трудом поднимаясь на ноги. – Я могу идти, я пойду с тобой.

– Тем лучше! Дай мне ребенка, Реция, я понесу его.

По дороге Макусса рассказала Реции, как зовут ее и мужа, упомянула, что он башмачник, и была очень довольна, когда та сунула ей в руку остаток своего небольшого капитала в награду за ее услуги.

– Это лишнее. Сади, вернувшись, может заплатить мне за все издержки, – сказала она, однако охотно взяла деньги.

Реция рассказала ей, что она дочь Альманзора, что, кроме Сади, у нее нет никого на свете, и через четверть часа Макусса так хорошо ознакомилась со всеми обстоятельствами жизни Реции, как будто бы знала ее в продолжение многих лет. Она заботливо несла ребенка, завернув его в свое платье, а Реция, собрав последние силы, следовала за нею. Свою странную находку на дороге старуха считала счастливым случаем: она была твердо уверена, что вернувшийся офицер сторицею вознаградит за все ее труды и заботы.

Наконец кое-как добрались они до хижины, где было уже тихо и темно. Старый Гафиз, соблюдая экономию в освещении, уже лег спать. Дверь оставалась незапертой.

– Пойдем, пойдем же, Реция! – кричала старуха и первая вошла в хижину, состоявшую из двух комнат. В первой на соломенной постели лежал Гафиз и при виде посетителей удивленно поднялся с места.

– Опять гости? – спросил он, но в темноте никак не мог разглядеть, кто там пришел с его женой. – Кого еще ведешь ты с собою?

Макусса в коротких словах рассказала ему о случившемся. Тогда Гафиз поспешно оделся в свой старый кафтан и засветил огонь.

– Милости просим! – приветствовал он Рецию и, улыбаясь, смотрел на маленького новорожденного мальчика, для которого Макусса тотчас же стала приготовлять ванну. – Славный маленький мальчик. Этого я и не представлял! Свари молодой госпоже супу, Макусса!

– Да, да! Одно за другим! – отвечала та и принялась стряпать на плохом очаге, стоявшем в углу комнаты.

– Я же покамест приготовлю для молодой мамы постель из свежей маисовой соломы, – хлопотал Гафиз. – И то благодать, что удается и на соломе спать! – проговорил он про себя в рифму.

– Ах, да, пожалуйста, приготовьте мне постель, я так устала! – созналась Реция, которая едва стояла на ногах, да к тому же держала ребенка, кричавшего своим нежным голоском.

Гафиз отправился в соседнюю комнату и там приготовил постель для Реции. При этом он качал головой от удивления на свою жену, которая вдруг стала так сострадательна, что приняла к себе молодую мать с ребенком. Этого с ней никогда еще не случалось.

Присутствие Реции с ребенком в доме старого башмачника, нарушив вечное однообразие его жалкой жизни, приносило ему развлечение и удовольствие. Он сам устал, была уже поздняя ночь, однако он не ограничился устройством постели; когда Реция уже легла, он послал жену покормить бедную, слабую мать, а сам принялся делать ванну ребенку. С трогательной заботливостью взял он его на руки и выкупал сам.

– Старик и дитя – близкая родня, – бормотал он, улыбаясь, так как мальчик спокойно выносил всю эту процедуру, как будто бы добрый старик доставлял ему удовольствие. И действительно, трогательную картину представлял старый башмачник, возившийся с малюткой.

Наконец мать и сын успокоились, и тогда только легли Гафиз и Макусса.