Георг Борн - Султан и его гарем

Мансур-эфенди дрожал от злобы; никто еще никогда не осмеливался обращаться к нему с подобными словами! Он, которого боялись все, даже султан и великий визирь, стоял теперь перед женщиной, называвшей его лжецом!

– Если я никому не говорю о местопребывании этой личности, виновной в гнусном обмане, на то моя воля – и воля эта непреклонная! – отвечал он дрожащим голосом. – Впрочем, за этими сведениями я должен посылать всех к мудрому и справедливому кади Стамбула и Скутари, – продолжал он, указывая на Гамида. – Эта девушка, допускавшая называть себя чудом, подлежит его суду и вполне зависит от его воли.

– Я спрашиваю вас обоих, вы ведь действуете заодно: назовете ли вы мне место, куда вы заключили пророчицу?

– Я не вижу никакого основания исполнить твое требование, светлейшая принцесса, – отвечал Гамид-кади.

– Так вы не дадите мне никакого объяснения?

– Никакого! – сказали в один голос Мансур и Гамид.

– Так другой потребует его у вас! – грозно воскликнула принцесса, при этом насмешливая улыбка скользнула по губам Мансура. – Бойтесь меня: теперь я ваша противница.

И с этими словами она отвернулась от них и направилась к выходу.

Был уже вечер, когда она оставила Башню мудрецов. Вышедши из развалин, она увидела старого полунагого укротителя змей, который стоял на дороге у дерева и просил милостыню.

Увидя принцессу, он сложил на груди свои худощавые руки и опустился на колени.

Рошана бросила ему несколько монет и при этом ясно расслышала слова, которые успел шепнуть ей старик;

– О принцесса, не ищи Сирру здесь, она у палача-черкеса Будимира!

Удивленная принцесса только хотела обратиться с вопросом к старику, как вдруг возле своей кареты заметила Лаццаро. Тут она сразу поняла, что присутствие ее слуги побудило старика так тихо произнести свое таинственное известие.

Она быстро подошла к карете, и Лаццаро открыл дверцы.

Он стоял у кареты в смиренной, раболепной позе, ожидая принцессу.

– Что тебе здесь надо? – спросила Рошана в сильном негодовании.

– Твоей милости, высокая повелительница! Сжалься надо мной, выслушай меня! – отвечал грек и бросился на колени.

– Прочь с глаз моих, негодяй! – закричала на него принцесса.

– Прости, выслушай меня! Смилуйся, светлейшая принцесса!

– Для тебя у меня нет более снисхождения! Не теряй слов понапрасну. Двери моего дворца заперты для тебя. Никогда более не пытайся проникнуть ко мне, не то мои слуги плетью прогонят тебя, изменник!

И, отвернувшись от него, она поспешно вошла в карету.

Лаццаро поднялся и отскочил назад, страшно сверкнув глазами.

– Это твоих рук дело, Сади-паша! – пробормотал он, скрежеща зубами. – Я мешаю тебе в твоих любовных похождениях. Этого Лаццаро никогда не простит тебе! Раз уже я поклялся в твоей смерти, когда ты похитил у меня Рецию, теперь чаша переполнилась. Хорошо же, паша, ты прогоняешь меня из дворца принцессы, за это я проткну твое сердце кинжалом, где бы я тебя ни встретил!

Теперь вернемся к Реции и принцу.

Реция отправилась к старой служанке Ганнифе и с радостью поселилась у нее, чувствуя себя здесь в безопасности. С материнской заботливостью ухаживала добрая старуха за дочерью Альманзора и маленьким принцем; и те дни, которые Реция провела в этом доме, были отдыхом для измученной физически и морально девушки. Здесь впервые, благодаря старой, верной и заботливой Ганнифе, она узнала кое-что о Сади. Она услышала, что он давно уже не в Стамбуле, а в Аравии, и теперь ей было понятно, почему он до сих пор не нашел ее: это немного успокоило Рецию, хотя, с другой стороны, она была полна тревоги за жизнь любимого.

Тоска и беспокойство все более и более мучили бедняжку и довели ее до того, что она не могла уже более оставаться у Ганнифы, несмотря на все заботы и ласки старухи. Она решилась оставить Константинополь и разыскать Сади. Но предварительно она должна была отвести в безопасное место маленького принца; оставить его у Ганнифы она не хотела, не желая подвергать старушку опасности, которая некоторым образом угрожала всякому, кто давал приют принцу или ей.

Старая служанка ни за что не хотела отпускать Рецию, но все ее просьбы и убеждения были тщетны. В особенности она беспокоилась о здоровье Реции и употребила все усилия, чтобы удержать ее, но ничто не помогло. Реция простилась с нею, поблагодарила за всю ее доброту и в один пасмурный вечер оставила дом Ганнифы, ведя за руку Саладина.

Ночь была холодная и дождливая. Наступила зима, которая принесла пасмурные, холодные дни с дождем и изредка даже и снегом. Куда девались прекрасные весенние дни, те блаженные часы, в которые она впервые увидела Сади и отдала ему свое сердце, когда она переехала в его дом как нежно любимая жена и вкусила все блаженство взаимной любви!

От этих прекрасных часов, от лучезарных дней не осталось в ничего, кроме одних воспоминаний, тоски и бесконечной любви.

Куда было ей идти? Где должна она была искать убежище?

Ночь была так страшна, она дрожала от холода и все далее и далее брела по грязным улицам. Ни от кого не могла она получить известия о Сади, никто не принимал участия в ней и в мальчике!

Она хотела бежать из Стамбула. Одно намерение, казалось, всецело овладело ею: ей хотелось во что бы то ни стало быть с Сади, если бы даже для этого пришлось ей пройти тысячи миль! Мысль о свидании с Сади была так прекрасна – ради нее можно было перенести все.

Но Саладин не мог следовать за нею. Где должна была она оставить его?

– Ах, Реция, милая Реция, я так устал! – жаловался он. – А мы все еще должны блуждать ночью. Лучше бы нам остаться у старой Ганнифы.

– Успокойся, мой милый Саладин! Послушай-ка, что я тебе скажу. Не хочешь ли, я сведу тебя к твоему отцу?

– К нашему отцу, Альманзору?

– Нет, мой милый мальчик, к твоему отцу.

– Я больше не знаю никакого отца!

– Вот видишь, – сказала Реция, выйдя на набережную и садясь с мальчиком в пустую лодку, чтобы немного собраться с силами, – добрый отец Альманзор в действительности не был твоим отцом, он только взял тебя на воспитание от твоего настоящего отца, принца Мурада.

– Ты уже раз говорила мне об этом, – отвечал полусонный Саладин.

– Хочешь ли ты к своему отцу, принцу?

– Да, если он любит меня. Реция, ты ведь тоже останешься у моего отца?

– Heт, мой мальчик, я должна уйти.

– Уйти? Куда же?

– Далеко, к моему Сади.

– Ах, лучше возьми меня с собою, милая Реция! – просил мальчик.

– Ты не можешь идти так далеко. А когда ты будешь у отца, тебе не надо будет блуждать более, милое мое дитя, у тебя будут защита и покой. Теперь принцу нечего более опасаться за твою жизнь, как в то время, когда ты был отдан на воспитание моему отцу.

– Но ты ведь не останешься со мной?

– Нет, Саладин, этого я не могу обещать тебе!

– Но почему же ты хочешь теперь отдать меня?

– Потому что у нас нет никакого убежища!

– Ах, милая Реция, мы очень бедны и несчастны, – сказал маленький принц, и голос его звучал так печально и трогательно, что у Реции надрывалось сердце.

Но что ей было делать с Саладином? Если она ради свидания с Сади готова была перенести все лишения и горе, то какое право имела она подвергать этому ребенка?

– Вот видишь, милое мое дитя, – сказала она ему, – твой отец богат, он принц, и он, верно, уже давно скучает о тебе и только не может найти тебя. Но как обрадуется он, если ты теперь вернешься к нему, и ты, как принц, будешь жить в довольстве и счастье. Каждое твое желание будет исполнено, и у тебя будут слуги, которые станут тебе повиноваться.

– И никто не будет больше преследовать меня?

– Никто, ты будешь жить в роскошном конаке.

– Ах, это прекрасно!

– Ты будешь играть в парке, а отец твой будет ласкать тебя, – продолжала Реция.

– Но тебя не будет со мной, – проговорил, вспомнив, Саладин.

– Я должна уйти. Пойдем, я отведу тебя к отцу.

Мальчик беспрекословно последовал за Рецией, он был уверен в любви той, которая столько времени заменяла ему мать. Они вышли из пустой лодки на берег и отыскали каик, где еще был лодочник, который и перевез их на противоположный берег.

Реция знала, что принц жил в своем маленьком дворце на этой стороне Босфора, и немедленно отправилась туда с Саладином.

Ночь давно уже наступила. Все еще шел мелкий, холодный дождь. Чуть брезжил сероватый утренний свет, но на востоке уже начинала загораться заря.

Саладин безразлично шел за Рецией, которая вела его за руку, глаза его совершенно смыкались от усталости.

Но вот они пришли к парку. Одна из беседок не была заперта. Реция вошла в нее с Саладином. Должно быть, богатый владелец ее забыл запереть дверь. В беседке было много диванов. Реция заперла дверь, уложила спать Саладина, потом легла и сама.

Освежительный сон на несколько часов заставил их забыть все невзгоды. Яркое солнце разбудило Рецию. Она мигом вскочила. Но никто еще не входил в беседку. Она разбудила Саладина и вместе с ним покинула свое ночное убежище. Поблизости они нашли цистерну, где и освежились свежей, холодной водой. Затем Реция повела мальчика к маленькому дворцу принца Мурада.

В караульне она велела доложить о себе: слуга провел в нижние покои рядом с галереей: там гордый, важный человек, которого слуга назвал муширом Чиосси, взял от нее мальчика и отпустил ее.

Реция, решив, что отцовский дворец лучшее убежище для Саладина, простилась с ним, что, впрочем, нелегко ей было сделать, так как маленький принц ни за что не хотел отпускать ее, и поспешно удалилась.

Во дворе она забеспокоилась, что следовало бы ей отдать ребенка самому принцу Мураду; она вернулась, чтобы увидеть самого принца, но прислуга не допустила ее.

Это еще более увеличило беспокойство и недоверие Реции, сильно тревожившейся за Саладина. Как ни слаба была она, тем не менее решилась остаться вблизи дворца и подождать, что будет с Саладином.