Георг Борн - Султан и его гарем

В ту же минуту Мансуру бросилась в глаза Кадиджа, лежавшая в луже крови, почти совсем раздавленная каменной глыбой. Это был уже труп! Ее агония длилась только несколько секунд.

Рядом с нею лежал и стонал грек, но он был более испуган, чем ушиблен. Камень только слегка задел его при падении.

Часть желания Мансура исполнилась. На свете было меньше одним человеком, знавшим о сокровищах, которые Мансур все еще надеялся найти, несмотря на найденную им бумагу.

Но в эту минуту близкая опасность заставила его забыть на время о сокровищах.

Тут только глаза Мансура открылись, и он понял, что грозило ему и его спутникам.

Дервиши с отчаянием в голосе сообщили ему, что весь проход завален камнями, вытащить которые нет никакой возможности, так как едва пошевелят один, как сверху обсыпается еще несколько.

– Ты не ранен? – спросил Мансур лежавшего без движения Лаццаро.

– Я сам еще этого не знаю, господин! – отвечал грек слабым голосом. – Мы все погибли! Все, и ты также!

– Вы говорите, что нельзя разобрать камни? – спросил Мансур, обращаясь к дервишам.

– Взгляни сам, мудрый Баба-Мансур! – вскричали они. – Камни лежат грудой и грозят убить каждого, кто осмелится их тронуть. Нет более никакой надежды! Мы погибли!

– Камни не могут падать вечно! – отвечал Мансур твердым голосом. – Мы должны разбирать их, пока ничего более не будет обсыпаться.

– Все напрасно! – возразил один из дервишей. – Даже если нам и удастся после долгих трудов и усилий вынуть некоторые камни, все-таки…

– Ни слова больше! – вскричал гневно Мансур. – А что будет, если вы станете сидеть сложа руки? Знаете ли вы, что вам не избежать тогда голодной смерти?

– И здесь смерть тоже неизбежна! – сказал мрачно один из дервишей. – Смотри, старая гадалка плавает в своей крови!

Мансур невольно вздрогнул. Он видел, что его послушные слуги, его рабы переставали повиноваться ему и думали только о спасении своей жизни.

– А! Неверные собаки! – вскричал он. – Разве вы не знаете, что всегда должны быть готовы умереть без ропота, если на то будет моя воля?

– Разве ты не мудрый Баба-Мансур? – сказал один из дервишей, которому отчаяние и страх давали мужество смотреть без страха в лицо повелителю. – Разве ты не могущественный Баба-Мансур? Если ты так мудр и могуч, то помоги нам и спаси нас от гибели!

– Я приказываю вам взять снова ваши ломы! – вскричал Мансур. – Кто хочет спастись, пусть следует за мной!

С этими словами он схватил лом и бросился сам к груде камней, заграждавших выход.

Дервиши тотчас же последовали его примеру, и даже Лаццаро присоединился к ним, убедившись, что он не ранен и даже не ушиблен.

Наконец после продолжительной и тяжелой работы удалось отодвинуть один большой камень, не вызвав нового обвала, затем другой, третий, но тут силы работавших истощились от голода и жажды.

Мрачное отчаяние овладело спутниками Мансура. Они ясно видели, что работа эта не по силам и им не удастся расчистить весь проход; усталость давала уже себя знать, и нечем было подкрепить упавшие силы, так как у них не было никакой пищи.

Прошел еще день, и лампы одна за другой потухли. Воцарился глубочайший мрак, еще более усиливавший отчаяние заживо похороненных.

На третий день голод и жажда достигли высшей степени, так как вышла вся вода, бывшая в дорожных фляжках дервишей.

Безумие овладело дервишами, дикие крики и вопли перемешивались с громкими молитвами. Выкрикивая все девяносто девять заповедей Аллаха, они просили его даровать им хлеба и воды.

Наконец голод принудил Лаццаро и некоторых дервишей переступить границу, отделяющую людей от зверей. Они решились утолить свой голод мясом мертвой Кадиджи.

Один Мансур не принял участия в этом каннибальском поступке. Он страдал не менее других, но его железная воля давала ему силу молча выносить мучения. Кроме того, он нашел у себя в кармане несколько фиников, которыми мог отчасти утолить голод; но зато жажда еще более стала мучить его.

На шестой день, когда мучения голода и жажды стали невыносимы, Мансур созвал своих спутников.

– Очень возможно, – сказал он, – что мулла в Дамиетте, который знает о нашей поездке, видя, что мы не возвращаемся, пошлет нас отыскивать. Но кто знает, когда придет эта помощь? Я слышу ваши крики отчаяния, я сам чувствую, что, если мы не найдем скоро пищи и питья, мы все неизбежно погибнем. Поэтому один из нас должен принести себя в жертву для спасения других. Его мясо и кровь сохранят нам жизнь!

– Да, ты прав! Один из нас должен пожертвовать собой! – вскричали с дикой радостью спутники Мансура, в которых не было уже ничего человеческого; голод и жажда обратили их в диких зверей.

– Вы все, значит, согласны, – продолжал Мансур. – Хорошо, здесь есть заряженный револьвер, тот, кому придется умереть, может с помощью его лишить себя жизни. Но теперь остается решить, кто должен принести себя в жертву?

– Мы должны бросить жребий! – закричали дервиши. – Да, жребий! Пусть жребий решит это!

– Мы не можем бросать жребий, – возразил Мансур, – здесь слишком темно. Я предлагаю другой способ. Один из нас пусть ловит других, и тот, кого судьба наведет на него, пусть будет убит.

– Да, да! Ты прав, Баба-Мансур, пусть так, но никто не должен быть исключен, и ты, и грек должны тоже участвовать в жребии.

– Разве мы не здесь? Мы не можем никуда бежать, перед смертью все равны! Пусть сегодня Лаццаро будет отыскивать жертву!

Дервиши согласились и с этим, и началась ужасная охота за людьми.

Воцарилась мертвая тишина; каждый боялся пошевельнуться, чтобы не выдать своего убежища. Слышны были только легкие шаги грека, отыскивавшего свою жертву.

План Мансура был хорошо обдуман. Назначая Лаццаро, он знал, что тот подвергается такой же точно опасности, как и жертва, которую он схватит.

И по всей вероятности, произойдет борьба, так как всякому дорога жизнь, и неизвестно, кто выйдет из нее победителем – схвативший или схваченный.

Мясо побежденного послужило бы пищей остальным, которые не стали бы разбирать, кто побежден и кто победитель.

Прошло несколько томительных минут.

Вдруг Лаццаро начал приближаться к каменным гробам, на одном из которых сидел Шейх-уль-Ислам.

Несмотря на все свое хладнокровие, Мансур невольно почувствовал, что холодный пот выступил у него на лбу.

Но его опасения были напрасны. Не его схватили руки грека. Кто-то из дервишей, думая, что Лаццаро не посмеет схватить своего господина, стал вблизи последнего, думая таким образом быть в безопасности.

Во мраке началась отчаянная борьба не на жизнь, а на смерть. Пойманный дервиш употребил все усилия, чтобы вырваться из рук Лаццаро.

Кто боролся с греком? Кто победит? Кто послужит пищей обезумевшим от голода? Темнота скрывала все.

Австрийский посланник в Лондоне давал большой обед, на который был приглашен весь дипломатический корпус.

Граф Бейст употребил все усилия, чтобы достойным образом принять своих гостей, и к концу обеда, благодаря шампанскому, разговор сделался чрезвычайно оживленным.

На одном конце стола сидели маршал Грант, маркиз де Вилэн, французский посланник, и герцог Норфолк.

Между ними завязался разговор о красавицах Лондона, о светилах оперы и балета, и, наконец, маршал заметил, что он любит первую красавицу Лондона и пользуется взаимностью.

– Позвольте, маршал! Я оспариваю ваши слова, – заметил с улыбкой герцог.

– Оспариваете?

– Я могу утверждать, что красивейшая женщина Лондона принадлежит мне.

– Извините, господа, – вмешался маркиз, – позвольте и мне вставить слово. Я думаю, вы знаете мой вкус. Я знаю здесь, в Лондоне, одну даму, расположением которой я имею счастье пользоваться; я могу признать ее первой красавицей Лондона.

– Значит, вы оспариваете, маркиз, что моя дама превосходит всех красотой? – спросил герцог Норфолк.

– И значит, вы сомневаетесь в моем вкусе? – прибавил маршал.

– Я вижу, – сказал с улыбкой маркиз, – что каждый из нас считает свою даму красивейшей. Очень легко решить, кто из нас прав. Выслушайте мое предложение.

– Я готов держать какое угодно пари! – вскричал маршал.

– И я тоже, конечно, – заметил герцог, уверенный в победе.

– Я предлагаю пригласить в одно и то же место наших дам и тогда уже решить спор, – сказал маркиз.

– Согласен! – вскричал маршал.

– Один вопрос, маркиз, – вмешался герцог, обращаясь к французу. – Где вы думаете устроить это свидание?

– Сегодня вечером в опере! Что скажете вы о моем предложении?

– Я думаю, что оно вполне исполнимо, – ответил герцог. – Теперь скоро восемь часов, двух часов будет, я думаю, достаточно, чтобы все устроить.

Впрочем, в душе герцог был не вполне спокоен, так как он был в несколько натянутых отношениях со своей дамой.

Он уже давно раскаивался, что отказал ей в ее оригинальной просьбе, и велел уже принести бумагу с номером 713, чтобы рассмотреть ее и обсудить, нельзя ли будет пожертвовать ею для заключения мира.

Обед уже кончился, и маршал Грант, не теряя времени, встал из-за стола, чтобы написать записку своей даме, прося ее приехать в оперу.

Его соперники последовали его примеру, причем герцог в своей записке выразил желание исполнить просьбу своей дамы касательно одной известной бумаги.

Послав записки, все трое успокоились, вполне уверенные каждый в своей победе.

Когда офицер маршала Гранта принес Саре Страдфорд любезное приглашение в оперу, она вспомнила, что не пробовала еще достать столь важную для нее бумагу через маршала; поэтому она тотчас же решилась воспользоваться удобным моментом.

«Я буду, маршал!» Эти слова без всякой подписи стояли на записке, которую Сара отдала посланному для передачи маршалу.

Через несколько минут явился слуга маркиза де Вилэна также с приглашением в оперу: