– О Ницан, куда же повел тебя тот таинственный голос?

– Несколько дней я провел в преддверии Храма. Я видел жрецов Соломона, проводящих торжественные службы. Я молился с другими людьми, от которых внешне ничем не отличался. Но они верили и молились, а я молился и думал. Вот, размышлял я, человек. Сегодня он произносит ту же молитву, что и я. И просит он, чтобы господь послал ему денег и достаток, дабы избавить от непосильного труда и бедности. Вот женщина. Она молится о здоровье своей матери, которая повредила спину, надорвалась, поднимая мехи с водой, помогая многодетной семье, и теперь не может встать со своего ложа. А вот богатый горожанин. Он шепчет священные слова и прибавляет, что хочет заполучить заказ на окрашивание ткани и обойти соперника, чья красильня находится на другой окраине Иерусалима. А назавтра я узнаю, что бедняк так и остался бедняком, что бедная мать несчастной женщины умерла, а красильня богатого горожанина сгорела, унеся жизнь его любимого чада…

Всем нужен бог, каждый несет к нему свои заветные мечты. И мечты у каждого разные. Но почему-то все мы находимся во власти золотого тельца. Как так случилось, что наше благоденствие зависит от количества золотых монет и различных накоплений? Почему мы приходим к богу чаще всего просить достатка? Слаб, слаб человек, думалось мне. О духовной пище почти никто и не вспоминает, занятый земными делами – добыванием хлеба насущного. А о земле обетованной, о жизни небесной – задумывается только заболев или будучи в дряхлом возрасте…

И можно ли винить человека в этом: ведь сама действительность заставляет его искать средства для более или менее достойного существования…

И множество подобных вопросов и противоречий являлись разуму моему – о несправедливом устройстве государства, о стремлении человека к счастью и такому разному пониманию радости и добра.

Я стал путешествовать, но не в поисках приключений, как в былые годы, а в стремлении найти ответы на свои вопросы. Я беседовал со стариками, жившими во времена Давида и Саула. Их бесцветные глаза, казалось, глядели сквозь меня и сквозь время и видели то, что жителю, не готовому к переходу в иной мир, было не дано увидеть, – и все они сходились в одном: как бы ни была трудна и опасна жизнь, она все равно прекрасна. Я говорил с женщинами, потерявшими в кровопролитных войнах своих сыновей. Их боль была так сильна и могущественна, что ее не могли бы унять никакие сокровища, никакое вино не могло бы стереть из памяти образ чада. Но еще большее горе испытывали эти матери от того, что они продолжают жить, что господь не прибирает их к себе, а память стирает черты любимых глаз и лиц. Как надругательство и злую насмешку судьбы воспринимали эти женщины непрочность человеческой памяти и предательскую способность привыкать ко всему – даже жить без любимых детей могли научиться они, тогда как хотели бы умереть. Но умереть, закончить свою жизнь, не дождавшись воли бога, – казалось либо греховным, либо непосильным делом.

А потом я узнал о людях, которые верили в священное вдохновение, в некое божественное откровение. Они собирались и жили вместе: переходили из одного города в другой, из одного селенья в следующее, ночевали в пещере или близ пастушьих шатров либо рядом со сторожевой башней виноградаря, а то и просто под открытым небом. И тогда, чтобы обороняться от диких львов и других животных, они жгли огромные костры, разбрасывающие свои искры в разные стороны и возносящиеся к небу, как душевное пламя, таящееся в груди каждого, кто примкнул к братству.

И я вспомнил то роковое путешествие по бурному морю, когда томился в плену у пиратов. Я вспомнил, что когда-то уже видел людей, подобных этим, – в белых одеяниях, с открытыми ясными взорами. Это их корабль погубили морские разбойники – и потом сами были обречены на погибель.

Это были люди, почитавшие слова пророков и верившие в божественное провидение, которое вело их к свету истины.

Они позволили мне присоединиться к их движению. Теперь я был не один, удостоверившийся в многочисленных беседах с трудовым народом, что жизнь пышного государева двора, стремительное строительство городов – плод пота и крови тех людей, которые были оторваны от семьи и брошены на работы по возведению крепостных стен и различных сооружений в Иерусалиме, а также в других местах.

Я понял, что противостоять существующему миропорядку бесполезно. Но сохранить то, ради чего разбивались семьи, умирали юноши, надорванные непосильным, изнуряющим молодое свежее тело трудом, – вот чему я могу посвятить свой дальнейший путь. Почивший много лет назад могущественный Давид правил жесткой рукой и создал большое сильное государство. Он оставил после себя мудрого и одаренного преемника. Соломон продолжает дело отца – он служит объединенному Израилю и всеми возможными путями стремится возвысить и облагодетельствовать свой народ.

Однако темные тучи стали собираться над головой царя. Словно злой рок, преследует его любовь к женскому телу. Все больше и больше чары любовниц застилают разум царя. Женщины со всего света делят с ним ложе. Под влиянием их развратных ласк и коварной прелести речей он стал поддаваться искушению – каменные идолы стали появляться на Храмовой горе.

И вот, когда, в очередной раз собрав вокруг себя сочувствующих, мы возопили о нечестивом поведении наложниц царя, нас схватили как смутьянов и предателей. И теперь я здесь. И это счастье, потому что я встретил тебя, Эвимелех. А значит, божественное провидение все еще со мной и ведет мой дорожный посох.

Они помолчали. А потом Ницан спросил:

– Почему ты попал сюда, я не спрашиваю, потому что, какие бы события ни предшествовали нашей встрече, божественная рука явно вела тебя ко мне. Но как жил ты все эти годы? Жив ли Иаков, здорова ли Минуха? Я не успел посетить ваш дом…

– О Ницан! Отец мой умер от болезни, настигшей его внезапно и жестоко. Напрасно лекарь давал ему сок живительных растений и особые травяные настои, напрасно мы – а усерднее всех мать – молились о здоровье отца. Бог забрал его к себе. Мать не выдержала его кончины и вскоре умерла тоже.

– Велико твое горе, пастух! А что же братья, сестра твоя – Суламифь? Ведь они-то живы и благоденствуют? И почему имя Суламифь вызывает у тебя дрожь и трепет: я чувствую это, даже окоченев от холода и сырости темницы?

– Дело в том, что перед смертью мать моя обвинила меня в греховной связи с Суламифь. Она решила, что те чувства, которые мы проявляли друг к другу и вызвали гнев бога: брат и сестра возжелали друг друга. Это заблуждение, почти помешательство, и сразило ее и дало ей силы проводить Иакова в дальний путь, ибо она нашла врага, с которым могла бороться во имя выздоровления отца. Но я словно был проклят ею, навсегда унесшей свое разочарование в некогда любимом приемном сыне и не давшей мне сказать ни одного слова оправдания. С тех пор Янив и Эйнат, кстати, выгодно женившиеся, разделили меня и Суламифь. Я пасу овец и коз на обширных пастбищах израильской земли, а моя возлюбленная работает на виноградниках. Конечно, мы встречаемся и проводим вместе короткие часы. Но разве об этом мечтает человек, готовый связать свою судьбу с любимой женщиной? А теперь еще эта история с сыновьями Ноаха…

– Да, кто-то или что-то явно стоит на твоем пути. Словно петля обвила твою ногу и не дает двинуться дальше. Как прекрасный, но загнанный в ловушку зверь, ты ходишь по кругу, удаляясь от ловушки ровно на столько, на сколько позволяет веревка – и вперед не пускает она, и назад пути уже нет.

– Что же будет?

– Что будет?.. Или веревка порвется, или ты устанешь ждать освобождения и погибнешь… Или…

– Что?

– Или провидение потребует от тебя великой жертвы. Вырви свою ногу – и будешь свободен.

– Как же я это сделаю?

– Отрежь ее, перегрызи зубами – и вот она: воля.

Глава 15. Языческий бунт

Словно огромный могучий корабль, сооруженный Соломоном и его слугами, двигалось государство Израиль навстречу расцвету и благоденствию. Сам царь, выполняя необходимые обязательства перед двором и страной, время от времени испытывал муки пресыщения и усталость. Он искал успокоения в спасительных беседах с придворным мудрецом Офиром, в чтении древних книг и в занятиях магией. Часто он развлекал себя яркими, почти театральными зрелищами. Под влиянием моавитянки по имени Руфь, в последнее время сумевшей пленить ум и сердце царя, он весьма опрометчиво устраивал представления, воскрешающие память о языческих богах.

– Расскажи мне о богах, Руфь, как ты их видишь, что ты знаешь о них? Почему они так занимают твое воображение?

– О, эти боги деятельные и кровожадные. Они воинственны и сильны. Эл – верховный бог, творец неба и земли. Ашера – его доблестная жена, великая владычица и праматерь богов. Нежная и выносливая Астарта – богиня любви и плодородия, трудолюбивый и переменчивый Баал, ведающий дождями и росой, и все умирающий и каждый раз воскрешающий Таммуз – боги земледелия, высокая статная Анатбетэль – богиня-воительница, охотница. Моим богам чуждо терпеливое упорство. Мечом и огнем добудут они то, что другие добывают долгим томительным трудом. В кровопролитных игрищах проводят они время, не занятое прямыми обязанностями.

Таммуз любит, когда, собрав урожай и готовясь к зиме, женщины совершают обряд оплакивания по нему. Сыновья и мужья собирают дрова и зажигают ритуальный огонь. Женщины замешивают тесто и готовят пироги Ашере – прародительнице всех младших богов. Люди пляшут и поют, делают возлияния во славу почитаемых богов.

Руфь замолчала и задумалась.

– О чем задумалась ты, сильная моавитянка?

– О царь, замечательная мысль пришла мне в голову! Ты так красив и прекрасен! Позволь мне сделать тебе маленький подарок! Я покажу тебе один из важных ритуалов Моава! Ты не пожалеешь, Соломон! Огромное удовольствие получишь ты, и жизненные соки с новой силой заиграют в тебе!

Соломон помедлил. Руфь, сидящая у его ног, замерла, не смея пошевельнуться и ожидая ответа. Уже несколько недель она упрашивала царя позволить ей раскрыть сущность моавитянских богов. Как и прежде, так и сейчас, ее дерзкая просьба могла быть истолкована по-разному. Как царь поступит: разгневается и прикажет удалить от себя наглую любовницу или примет ее дар?