Роза с расторопностью человека, которые долгие годы прислуживает другим, заводит нас в дом.

Я звоню Миранде. Она не отвечает, поэтому оставляю сообщение.

Роза звонит Миранде. Она не отвечает, поэтому Роза оставляет сообщение.

Роза готовит обед и кормит нас, пока мы ожидаем ответного звонка от Миранды. Она говорит, что это традиционное блюдо, которое научила ее готовить мать, когда она была маленькой девочкой и жила в Мексике: домашние маисовые лепешки с начинкой из картошки, лука и помидоров. Я удивленно наблюдаю за тем, как Кира ест их.

Роза довольно строга с детьми, но я чувствую в ней мягкость, которая говорит о том, что ей нравится проводить с ними время. Я вижу это в ее глазах, когда она смотрит на них, а они не подозревают об этом. Домработница обожает детей. Прикипела к ним сердцем. И защищает их. По возрасту Роза годится им в бабушки. И я рад, что у моих детей есть она.

Несколько часов спустя приезжает Лорен, а следом за ним и Миранда. Под давлением мужа она отпускает детей на несколько дней раньше и мы, собрав их сумки, отправляемся в рождественское путешествие. Я пока еще не знаю куда, но мне наплевать. Главное, что мы — вместе.

Глава 46

Жалкое неидеальное слащавое счастье

Миранда

Настоящее

— Миранда, нам нужно поговорить, — говорит Лорен, стоя за закрытой дверью в мою комнату. Уже поздно. У нас разные спальни. Все то время, что я тут живу, он не позволяет мне переступать порог своей комнаты.

Когда я слышу его голос, у меня учащается пульс. Меня злит подобная реакция, как у собаки Павлова, но что поделаешь — это условный рефлекс. Не желание. Не нужда. Физиологическая реакция, вызванная одиночеством.

Я откидываю одеяло, выбираюсь из кровати и, накинув на голое тело шелковый халат, выхожу в коридор.

Увидев меня, Лорен вздыхает. Не раздраженно, как я привыкла, а с жалостью и какой-то грустью. Не думала, что он способен на это.

— Можно я войду? — кивнув на дверь, интересуется он.

Мое сердце снова начинает биться в привычном ритме.

— Как грустно, что тебе приходится задавать этот вопрос. — Я разворачиваюсь и захожу в комнату. Он следует за мной, также как и я, чувствуя неловкость, из-за сложившейся между нами ситуации. Двое взрослых, трое детей, одна домработница: все живут своей жизню под одной огромной крышей.

Я подхожу к кровати, взбиваю подушки, снимаю халат, — не для того, чтобы соблазнить, а чтобы снова с комфортом устроится на прежнем месте — и забираюсь в кровать. Натянув одеяло до подбородка, нахожу взглядом Лорена. Он сидит в античном кресле в углу.

— О чем ты хочешь поговорить, Лорен?

Он наклоняется, кладет локти на колени и переплетает свои пальцы. Лорен без галстука, но до сих пор в брюках и рубашке с расстёгнутыми верхними пуговицами.

— У нас ничего не получается. Ты же понимаешь это. И я понимаю.

Я киваю. Да, не получается. Я думала, что когда претворю свой план в жизнь, все станет идеальным.

Но нет.

Все далеко неидеально.

Скорее, жалко и неидеально.

— У тебя депрессия.

Я молчу. Вот уже несколько недель я сижу на таблетках. Но они не помогают.

— Тебе нужна помощь. — Я поднимаю на него взгляд. У Лорена уставшие глаза. Уставшие от недостатка сна и от… меня.

Я улыбаюсь, но уголки рта отказываются подниматься вверх.

— Я каждое утро принимаю шестьдесят миллиграмм помощи. Она вызывает у меня несбыточные мечты о слащавом счастье. Так что с этим все в порядке. Спасибо, — язвительно-меланхолично отвечаю я.

— Твои таблетки не работают. Поговори с врачом, — просит он.

Я отвожу взгляд, не желая говорить о лечении. Не хочу, чтобы он смотрел на меня, как на неуравновешенную личность. Я хочу поговорить о нас. Хотя «нас» никогда и не существовало.

— Ты любишь меня? — Не дождавшись от него ответа, я снова поднимаю взгляд. — А когда-нибудь любил, Лорен? До того, как начался этот ад?

— Ты хочешь, чтобы я соврал или сказал правду? — спрашивает он. Но я уже знаю ответ. Он задал мне вопрос, но я услышала в его словах «нет».

Я хочу, чтобы он солгал.

— Скажи правду. — Пожалуйста, солги.

— Нет.

Я киваю.

Ему жаль. Я вижу это по тому, как поникли его плечи.

— А ты когда-нибудь любила меня?

Когда-то давно «да».

— Нет, — отвечаю я, а потом признаюсь: — Да.

Он опускает взгляд и шепчет:

— Что же мы делаем?

В темноте, в минуты нашего откровения, этот вопрос кажется очень важным; его истина душит меня.

Внутри меня нарастает разочарование. Оно зарождается где-то в животе, поднимается к груди и застревает в горле. И вот уже на моих глазах блестят слезы, а я испуганно пытаюсь их сморгнуть.

— Не знаю.

— Куда ты ходишь каждый день?

Лорен намерен получить ответ на свой вопрос. Я знаю это, но все равно вру, потому что так привыкла.

— На работу.

Он делает глубокий вдох, пытаясь успокоиться и набраться терпения, после чего продолжает:

— Давай будем откровенны, Миранда. Ты не работала с тех пор, как я уволил тебя. Почему? Куда ты ходишь?

— Тебе нужна правда? — Не знаю, действительно ли он хочет услышать ее или ему нужны козыри на руках против меня. Обычно мы играем в игры. Но этот разговор другой. Честный. Мы не ведем себя честно друг с другом, поэтому я не знаю, что сказать.

— Правду. Пожалуйста.

— Снимаю Люкс в «Хилтоне» в центре. У меня нет работы. Никто не хочет нанимать меня, — признаюсь я. — Судя по всему, твой кадровый отдел расписал меня не в лучшем свете, когда звонили потенциальные работодатели. Так оно, конечно, и есть, но все же. — Ни одна компания не захотела видеть меня вице-президентом, а должности ниже этой просто неприемлемы. Это был удар по моему самолюбию и уверенности в себе. Я сдалась. И стала лгать. Снова и снова.

— И чем ты занимаешься целый день в номере отеля? — Лорен — трудоголик и ему непонятно как можно бездельничать. Раньше я была такой же, как он.

Я пристально смотрю ему в глаза, которые когда-то вызывали у меня слюноотделение и желание кинуться в атаку, а сейчас — лишь выбросить белый флаг и сдаться. Я принимаю решение сказать правду. Сегодня никакой лжи.

— Смотрю телевизор, заказываю обслуживание в номер, занимаюсь в спортзале, делаю массаж, трахаюсь с одинокими бизнесменами, с которыми знакомлюсь в баре. — Я пожимаю плечами. — Ничего особенного. — Время, проведенное в Сиэтле, депрессия, неудачи и проблемы в браке медленно превратили меня в совершенно другого человека. Мой жизненный план превратился в пыль. Я больше не прихожу и не беру то, что принадлежит или не принадлежит мне — я выживаю в собственноручно созданном аду.

Лорен вздыхает и проводит ладонями по волосам. Не знаю, то ли от досады, то ли от жалости.

—Правда? — Кажется, и от того, и от другого.

— Правда? — копирую я его. — Да пошел ты, Лорен. Уж кто бы говорил.

Он мотает головой.

— У тебя нет никакого понятия о морали, — ворчит он. — Зато ты разбираешься в бизнесе так, как никто.

Мне хочется поругаться, но я решила, что не буду больше лгать сегодня, поэтому отвечаю:

— Я знаю.

— Я в курсе, что документы, которые ты предъявила мне о незаконной деятельности, были сфабрикованы. Я знаю, что это была ложь. Ложь, с помощью которой, ты поймала меня в силки. Но дело даже не в этом, а в твоих исковерканных моральных ценностях. — В его голосе нет злости. — Мы не женаты, Миранда. Наш брак не был официально заключен. Тот священнослужитель был актером, которому я заплатил. Камень в твоем кольце — это всего лишь стекляшка.

Я смеюсь, удивленная тем, что могу видеть иронию во всем этом, а потом вытаскиваю руки из-под одеяла и хлопаю в ладоши.

— Туше, Лорен. Гребаное туше.

Он смотрит на меня с каким-то отчаянием. Такого Лорена я еще никогда не видела.

— Пришла пора нам расстаться, Миранда.

По моим щекам начинают катиться слезы, но они не имеют никакого отношения к Лорену. Я просто вспоминаю Шеймуса и его последние слова в тот день, когда подала документы на развод. «Он никогда не будет любить тебя так, как я». Шеймус был прав. Лорен вообще никогда не любил меня. Теперь я знаю это. Судьба, которую я считала заслуженной, принесла мне только горе и страдания.

— Твои дети должны жить с Шеймусом, Миранда. Ты же видела с какой радостью они уехали с ним на прошлой неделе и как грустно им будет возвращаться сюда завтра утром. Я не слишком хорошо их знаю, но вижу, что с ним они ведут себя совершенно по-другому. В них просыпается жизнь, и они лучатся от счастья. Именно таким и должен быть каждый ребенок. Здесь у них этого нет. Никто не любит их так, как он.

— Это потому, что никто не умеет любить так, как Шеймус, — искренне произношу я, поднимая на него взгляд. — Но дети любят Розу больше, чем меня. А я их мать. Разве я не должна им нравится больше, чем чертова домработница?

— Генетика не гарантирует любви в отличие от времени и усилий, — даже не пытаясь утешить меня, отвечает Лорен. — Ты не уделяешь им времени и даже не стараешься наладить контакт. В отличие от Розы.

Мне больно это слышать.

— Это ее работа.

— Ее работа заключается в том, чтобы они были накормлены, а не в том, чтобы читать им перед сном книги или интересоваться делами в школе, или хвалить, когда они получают хорошие оценки. Роза домработница, а не родитель. Быть родителем — это твоя работа.

Наш разговор напоминает мне длинную и скверную дорожную поездку, о которой мечтаешь, чтобы она поскорее закончилась. Но ты не можешь выпрыгнуть из машины пока она в движении, потому что это навредит тебе больше, чем если остаться и вытерпеть ее до конца.

— Мне не нравится быть родителем. У меня это плохо получается. Детьми всегда занимался Шеймус. — Я не ищу жалости; я просто говорю, потому что у меня есть слушатель.