Я раздраженно качаю головой, недовольный ее молчаливым ответом, а потом поворачиваюсь и направляюсь к лестнице.

— Она единственный человек, с которым я разговариваю, помимо миссис Липоковски, — внезапно произносит Хоуп. — Фейт. Мой единственный друг.

«Может, если бы ты была чуть более нормальной и иногда выходила из квартиры, то и люди чаще общались бы с тобой», — хочется сказать мне, но я тут же понимаю, что это говорит моя злость.

— Да, Фейт была особенной, — в конце концов, отвечаю я.

Хоуп не соглашается. И не отрицает. Она просто смотрит на меня мертвыми глазами, а потом спрашивает:

— Мне нужно сходить в магазин. Не хотите пойти со мной? — Я знаю, что эта женщина не будет разочарована, если я откажусь и не будет рада, если соглашусь. Оба эти ответа не вызовут у нее никакой реакции.

Отсутствие давление — вот одна из причин, почему я все же говорю «да». Ну а вторая заключается в том, что у меня закончилось пиво. Я проверяю есть ли в кармане деньги и ключи и киваю.

Хоуп молча заходит в квартиру, обувает потрепанные грязные шлепки и хватает с полу кошелек. Я обращаю внимание на то, что она не берет ключи, которые лежат рядом с довольно большой стопкой почтовых конвертов.

Когда женщина начинает закрывать дверь, я спрашиваю:

— А вы не хотите взять ключи.

— Нет, — вежливо отвечает она.

— Но вы же не сможете вернуться, — предупреждаю я. Складывается ощущение, будто я разговариваю с ребенком.

— Я никогда не запираю дверь. У меня нечего воровать.

Я мог бы поспорить с ней. Все-таки мы живем не в маленьком сельском городке и преступления довольно обычная вещь. Но я молчу, понимая, что она взрослая женщина. Хотя, чем дольше я с ней общаюсь, тем больше сомневаюсь в ее психическом здоровье. В социальном плане, она очень необщительная. Судя по всему, Хоуп отшельница, но я не знаю, чем это вызвано. Несмотря на то, что я чувствую себя очень неловко рядом с ней, одинокое времяпровождение в квартире сведет меня с ума. Поэтому я иду в магазин со своей сумасшедшей соседкой в два часа утра.

Мы идем молча. Она медленно передвигает ноги, подстраиваясь под мой темп. Я ценю это, о чем и говорю ей.

Хоуп никак не реагирует на мои слова, да я и не ожидал этого от нее.

В магазине я покупаю упаковку самого дешевого пива и вяленое мясо, а потом говорю соседке, что подожду ее на улице.

Она появляется минут через пять, согнувшись под весом четырех пакетов.

— Давайте я помогу вам, — предлагаю я.

Хоуп вручает мне одну из сумок, наполненную консервными банками с супом, венскими сосисками и фасолью. Я беру ее в одну руку со своим собственным пакетом.

Пока мы идем, я присматриваюсь к содержимому других сумок: сигареты, чипсы, каша, хлеб и молоко. Она покупает еду в круглосуточном магазине. Не знаю почему, но мне грустно за Хоуп. Ее отклонение не дает ей шансов на нормальную, сбалансированную жизнь. Не говоря уже о том, что это далеко не здоровая еда. А потом я смотрю на свой собственный пакет и, вспомнив об ужине, принимаю решение, не осуждать Хоуп.

— Вы часто ходите в этот магазин? — спрашиваю я.

Она смотрит прямо перед собой, как будто перед ней стоит задача, которая требует от нее исключительного внимания, и отвечает:

— По субботам и средам, в два часа утра.

— А почему вы делаете это посреди ночи?

— Меньше людей. Все спят, — как само собой разумеющееся отвечает она.

Остаток пути мы молчим. Мне немного неловко, но Хоуп, кажется, не имеет ничего против. Когда мы останавливаемся возле ее квартиры, я отдаю ей сумку. Она кивает, а потом, не говоря ни слова, закрывает дверь.

У меня в голове полная путаница и я очень устал. Зайдя в квартиру, я ставлю пиво в холодильник и кладу на стол вяленое мясо, а потом иду в кровать и мгновенно засыпаю.

Завтра мне нужна будет свежая голова.

Глава 40

Эпицентр ада

Фейт

Настоящее

Когда-то я поклялась, что никогда не сделаю этого.

Никогда не вернусь.

Никогда.

Но никогда не говори никогда.

Легкие будто наказывают меня за то, что я нарушила обещание. Я дышу часто и отрывисто. Страх не дает мне полноценно вздохнуть. С тех пор, как я уехала в Калифорнию у меня не было панических атак. Теперь я убеждена, что их вызывало мое географическое местоположение. Канзас-Сити — это эпицентр ада.

Мои ноги автоматически поднимаются по ступенькам автобуса, выполняя свою миссию. К тому моменту, как я сажусь на свое место, боль в груди становится непереносимой. Она уже достигла критической отметки, и я прижимаю к ней ладонь, моля об облегчении. У меня на коленях лежит рюкзак. Я прижимаю его свободной рукой к груди и, зарывшись лицом в грубую ткань, начинаю рыдать. Надеюсь, люди, которые сидят рядом, не станут обращать внимание на мои слезы и позволят мне спокойно выплакаться.

Так и получается.

Не знаю, сколько проходит времени, но, в конце концов, приступ ослабевает, оставляя после себя полное опустошение. Следующие пять сотен миль я сплю, периодически открывая глаза и с каждым разом приближаясь все ближе и ближе к врагу.

Когда автобус останавливается на станции в Канзас-Сити, у меня начинает болеть все тело. Каждая мышца протестует против напряженной позы, в которой я провела всю поездку. Даже во время сна я не могла расслабиться. Дождавшись, когда все выйдут, я встаю со своего места. Ноги выносят меня из автобуса, а в голове мелькает мысль о том, что от долгого сидения у меня в ногах могли образоваться тромбы. Было бы хорошо, если бы они оторвались до того, как я выйду из этого автобуса.

Но никаких тромбов нет.

Только онемение, которое милостиво разливается по моему телу, как будто его ввели мне внутривенно.

Я встаю на тротуар и задерживаю дыхание. В этом городе все кажется менее снисходительным, даже асфальт. Воздух едкий и холодный; его резкость терзает мои легкие. Я потуже затягиваю шарф, который дала мне мисс Л. и прикрываю им рот, чтобы ослабить это мучение.

Трясущимися пальцами я набираю номер, о котором не вспоминала много лет. Он принадлежит Клодетт, моему социальному работнику.

— Алло? — Ее голос приносит мне облегчение, как и обычно. Я всегда считала Клодетт своим ангелом-хранителем, потому что она спасла меня.

— Клодетт, это… — Я замолкаю, потому что уже очень давно не произносила своего настоящего имени. — Мег Гроувс. — Два едких слова. Я несколько раз сглатываю, пытаюсь избавиться от ужасного послевкусия, которые они оставляют после себя.

— Мег, — также успокаивающе, как и всегда, произносит она, подготавливая сцену для того, что должно вскоре развернуться на ней. Эта женщина постоянно жила в режиме управления кризисными ситуациями. Судя по всему, ничего не изменилось. — Тебя давно не было слышно, дорогая. Как дела?

— Все в порядке, — обманываю ее я. Я уже давно поняла, что лгать касательно своего состояния проще, чем открывать правду. Никто не хочет слышать, что «Нет, я не в порядке». Это сразу накаляет ситуацию, делая ее неловкой и люди начинают ерзать. Поэтому я лгу. Все в порядке. У меня всегда все в порядке.

В глубине души мне страшно и хочется плакать, но я продолжаю:

— Я была в Калифорнии и только что приехала в Канзас-Сити. Уже поздно ехать в мотель. Вот я и подумала, нельзя ли остановиться сегодня у вас?

Ее молчание вызывает на моих глазах слезы. Оно звучит, как отказ.

— Все в порядке, не берите в голову. Мне не стоило звонить.

Я уже собираюсь отключиться, но она кричит в трубку, словно предчувствуя это:

— Нет! Нет, конечно ты можешь остаться у меня на ночь. Извини, что не ответила сразу. Просто я была очень удивлена услышать твой голос.

Клодетт дает мне свой адрес, и я еду к ней на такси. Она живет в той же квартире, что и раньше. В квартире, которая стала мне убежищем много лет назад.

Я захожу во внутрь и попадаю в объятия Клодетт, что сразу успокаивает меня. Она ничуть не изменилась: черные волосы все также тронуты сединой, а на кончике носа сидят очки для чтения. Я всегда считала, что они подчеркивают ее внимательный и острый, как у совы взгляд. У нее невысокий рост и крупное телосложение. Эта женщина — мое безопасное место. Единственно безопасное место в этом городе.

Глава 41

Вода камень точит, даже если все против тебя

Шеймус

Настоящее

Письмо Джастин высохло и превратилось в жёсткий лист бумаги. Недружелюбный, как и слова, написанные на нём.

Сегодня утром я вновь перечитал письмо, когда проснулся. Наверное, надеялся, что оно мне всего лишь приснилось во время ночного кошмара.

Но это оказалось не так.

При дневном свете письмо причинило мне ещё большую боль.

Вчера ночью оно вызвало у меня сильную злость.

А утром заставило скорбеть — скорбеть по тому, что могло бы быть.

Что могло бы быть…

Я знаю, что Джастин не ждёт от меня ответа — и, скорее всего, даже против него — но мне кажется важным написать ей письмо.

Джастин,

Спасибо. Я знаю, что тебе было тяжело решиться и поделиться со мной столь ужасной информацией. Спасибо, что открыла мне правду несмотря на верность Миранде. Я очень ценю это.

Шеймус

Я вытаскиваю из мусорки её конверт — от него воняет гнилью со дна грязного, влажного ведра. Записав адрес, я сразу выбрасываю его. После чего переношу написанное на конверт и кладу в него сложенное письмо. Завтра по дороге на работу брошу его в почтовый ящик.

На часах чуть больше одиннадцати. Магазин внизу ещё открыт, поэтому я спускаюсь, чтобы поинтересоваться у миссис Липоковски не знает ли она что-нибудь о Фейт.

В помещении куча людей, желающих пораньше приступить к обеду. Я покупаю шестидюймовый сэндвич с жареной говядиной и прошу её зайти ко мне в третью квартиру во время перерыва. Не хочу занимать у неё время, пока она занята обслуживанием покупателей. Миссис Липоковски соглашается.