Солнце уже садилось, тонуло в Рыбацкой гавани — любимом месте туристов, наезжающих в город летом. Себастьян устал, был сердит и хорошо знал почему. Он потратил долгие годы, чтобы узнать себя, каждую свою реакцию. Если что-то его раздражало, он не успокаивался, пока не добирался до причины и не устранял ее. Он знал все свои недостатки и относился к себе куда суровее, чем к кому-либо. Теперь пришло время попытаться заставить отца понять, что он не собирается отказываться от выбранной им карьеры, сколько бы его ни подкупали, пугали или эмоционально шантажировали.

Себастьяну не хотелось идти домой в огромный бунгало, наполненный предметами искусства, — последний крик моды среди американской элиты. Ему требовалось время, чтобы подготовиться к разочарованию отца и молчаливому осуждению матери.

В китайском квартале всегда можно отвлечься, но Себастьян, американец до мозга костей, прекрасно понимал, что там он посторонний, пытающийся заглянуть в чужой мир. Он знал, что Лин Чун радостно встретит его в своем маленьком ресторанчике и накормит настоящей китайской едой, не той, что он подает обычным посетителям. В этом он видел печальную иронию. У него были друзья всюду — разные по цвету кожи, вероисповеданию, характеру, и все же он чувствовал себя чужим среди них.

Скользнув взглядом по мосту «Золотые ворота», где с энтузиазмом фотографировалась группа туристов, он посмотрел на мрачный остров, где располагалась знаменитая тюрьма Алкатрас, странным образом являющаяся причиной всех его неприятностей. Ему не хотелось иметь дело с благородной клиентурой Ноб-Хилла, что вполне одобрили бы родители. Его не интересовали мелкие проблемы сильных мира сего. Он хотел помогать людям. Хотел бороться с людской болью напрямую и победить ее. И когда Себастьян смотрел на Алкатрас, он знал, что прав: именно там, внутри мрачной крепости, и есть настоящие боль и отчаяние. И если что и вызывало ненависть у Себастьяна, так это людские страдания.


Вернулся домой он лишь через час и очень удивился, заметив свет в окнах. Обычно родители вечерами куда-нибудь уходили, стараясь подняться еще выше по социальной лестнице. Он пожал плечами, достал из кармана джинсов ключ и вошел, сразу наткнувшись на уродливую железную скульптуру — новейшее приобретение матери. В последнее время в моду вошли маленькие коврики, так что везде в доме были разбросаны мексиканские ковры густо-красного, белого и черного цветов. В следующем месяце будет что-нибудь другое.

Он вошел в гостиную, полную табачного дыма, и обнаружил родителей при полном параде. Значит, они его ждали. Он легонько вздохнул, когда отец медленно встал.

— Ответь мне, папа: тебе на самом деле нравится курить трубку или ты делаешь это, потому… — он кивком головы показал на дорогую трубку в руке отца, — что это подарок президента компании?

Отец внимательно посмотрел на него и пожал плечами.

— Разумеется, это политика, Себастьян. Надо, чтобы все видели, что я курю трубку мистера Хелмана. Он через два года уходит на пенсию, и на его место претендуют Филип Свитен, Ральф Хайнс и я. Выпить хочешь?

— Нет, спасибо. Я, пожалуй, пойду спать. — Мать, сидевшая на неудобной банкетке, вывезенной из Японии, неожиданно встала, причем движения ее были странно резкими и нервными.

— Можешь подождать минутку? Мы с отцом хотели бы с тобой поговорить.

Себастьян хорошо знал этот тон, и ему захотелось сбежать. Но он кивнул и пожал плечами, понимая, что разговор неизбежен, а откладывать он никогда не любил.

— Ладно. Я все же выпью. — Он налил себе немного джина с тоником — больше тоника, чем джина, — и сел.

Отец откашлялся, и Себастьяна захлестнула волна любви и жалости. В свои сорок пять лет Доналд Тил был типичным американцем средних лет из высшего общества. Аккуратная прическа, седые волосы, усы. В последнее время он начал полнеть, но пока лишний вес был ему к лицу. Загорелый, карие глаза, на руке перстень с черным камнем.

— Мы с мамой подумали… то есть… мы надеемся…

— Слушай, папа, давай выкладывай прямо. Так намного проще, — мягко попросил Себастьян.

— Прекрасно. Ты все еще собираешься… — он деликатно прокашлялся, — работать с… заключенными?

На мгновение он встретился с полным надежды взглядом отца и ему захотелось соврать. Себастьян ненавидел боль со страстью, которую многие тратят на политику или религию. Он ненавидел ее как личного врага и старался избежать ее любой ценой. Но здравый смысл победил. Иногда это неизбежно, надо только стараться свести боль до минимума. Он глубоко вздохнул и ответил:

— Да, собираюсь.

— Понятно. — Доналд взглянул на Джейн, бывшую ему хорошей женой вот уже двадцать один год, и беспомощно пожал плечами.

— Себастьян, — задумчиво протянула Джейн, что обычно случалось, когда она собиралась закамуфлировать приказ под предложение. — А ты думал когда-нибудь о Европе?

Себастьян удивленно моргнул.

— Европе?

— Ну да. Я что хочу сказать, ты ведь молод, холост, тебе наверняка хочется попутешествовать, посмотреть мир? — Она встала и начала беспокойно ходить по комнате. Ее итальянские туфли оставляли небольшие вмятины в ковре, а запах духов Шанель приятно щекотал ноздри. Она упорно не смотрела на своего единственного сына.

— Я бы поехал, если бы мог, — сказал Себастьян, все еще не догадываясь, к чему они клонят. — Но мне надо заниматься. А этому абсолютно ничего не должно мешать, — решительно закончил он.

Джейн взглянула на него повлажневшими глазами. Он всегда был послушным мальчиком. Даже маленьким, в раннем детстве, он никогда не капризничал. И все же эта… эта его одержимость так некстати.

— Мы это понимаем, — вмешался Доналд. — Но я только что говорил по телефону с Джулиусом Ремусом. Помнишь, я тебе о нем рассказывал? Мы познакомились во время войны, когда я был в Англии.

— Я помню.

— Сэр Джулиус — лучший психиатр в Англии. Насколько я помню, он учился вместе с Юнгом в Швейцарии. Работа со специалистом такого калибра… Вряд ли мне стоит говорить, как это может помочь твоей карьере. Сэр Джулиус — замечательный человек. Сейчас он уже на пенсии, но, когда я рассказал ему о тебе, о твоих успехах… он сказал, что будет очень рад, если ты приедешь. Он все еще официально является главным врачом больницы св. Эдмунда в Лондоне.

— Той самой больницы? Психиатрической клиники для преступников? — сразу заинтересовался Себастьян.

Доналд поморщился при этом уточнении, но спокойно кивнул.

— Той самой. Он сказал, что может взять тебя в штат. Кроме того, он предложил стать твоим гм… психоаналитиком.

— Ясно. Англия ведь так далеко. — Себастьян попытался рассмеяться, но не мог скрыть обиды. — И сэр Джулиус такая знаменитость, что вполне можно упомянуть о нем в разговоре с друзьями во время моего отсутствия, — печально добавил он.

Джейн ахнула, расплакалась и попыталась оправдаться.

— Себастьян, пожалуйста.

Но она могла не беспокоиться. Он признал свое поражение, едва увидев ее слезы.

— Ладно, мама, — быстро сказал он, подходя к ней и обнимая. — Англия — это просто замечательно.


Вода в озере оказалась холодной, но вокруг никого не было, и Кайл начал живо раздеваться, предвкушая удовольствие от купания. Кларисса лежала рядом на большом банном полотенце и втирала крем для загара в кожу. Она ласково следила за любовником, но, заметив его взгляд, отвернулась.

Кайл мрачно улыбнулся. Клариссе нечего беспокоиться. У нее все еще фигура двадцатилетней девушки, и она это хорошо знает. Да и то сказать, печально подумал он, разве относился бы он к ней иначе, если бы она выглядела на свои годы? Он стянул рубашку через голову и сердито бросил ее на траву. Конечно нет. Даже если бы она выглядела сморщенной старухой, он все равно был бы ее рабом.

— Будь осторожен, дорогой, — протянула Кларисса. — Вода холодная.

Кайл подошел к воде и пальцем ноги пощупал воду. И вздрогнул в приятном, слегка мазохистском предвкушении.

Кларисса смотрела, как он входит в воду, потом огляделась вокруг. Но поблизости никого не было. Озеро Талман, находящееся на приличном расстоянии от ближайшего города, они обнаружили случайно примерно год назад. Теперь они часто приезжали сюда, чтобы поплавать и позаниматься любовью.

— А ты пойдешь в воду? — спросил Кайл, поворачиваясь к ней.

В закрытом купальнике персикового цвета, который необыкновенно ей шел, она выглядела просто бесподобно.

— Пока нет, дорогой. Ты знаешь, я люблю следить за тобой.

Губы Кайла изогнулись в мрачной усмешке.

— Жаль, что твой муж плохо следит за тобой, — негромко пробормотал он, но она все равно услышала.

Кларисса весело рассмеялась и погрозила ему пальцем.

— Будет тебе. Сам знаешь, что Дункан ничего против тебя не имеет. Я же говорила, мы поженились не по любви. У Дункана даже есть любовница в Чарлстауне. Я тебе о ней уже говорила?

Кайл тяжело вздохнул. С одной стороны, было приятно сознавать, что он не разбивает семью или причиняет боль Дункану Сомервиллу. С другой стороны, угнетала мысль, что они встречаются с благословения ее мужа.

— Нет, не говорила, — коротко ответил он и нырнул в чистую холодную воду. Через несколько футов он задыхаясь вынырнул. Насмешливый смех Клариссы все еще звучал в его ушах.

Кайл медленно и лениво поплыл кролем. От холода руки покрылись пупырышками, но он не обращал на это внимания. Он думал совсем о другом.

Как обычно, этим другим оказалась Кларисса. Какая злая судьба свела их много лет назад? И почему он не перерос свое юношеское восхищение ею? Ему уже за тридцать, сердито подумал он, переворачиваясь на спину и глядя в небо. И все же… он знал, что умрет, если она перестанет приходить.

— Любовь, — сердито пробормотал он. Надо смотреть фактам в лицо. Он любит эту хитрую, высокомерную, лживую… восхитительную… стерву.