Приехали поддержать Хелен Отто и Синтия. Они решили, что должны заменить ей теперь родителей, поскольку ее мать умерла, а отец, после того, что они услышали о его поведении — хуже чем умер.

Клиффорд был на удивление вежлив и всепрощающ:

— Как художник, — сказал он в защиту Джона, — он просто не видит различий между жизнью и смертью. Его работа вся посвящена то одному, то другому.

— Ты имел в виду, что он сошел с ума, — подсказал Отто.

— Наполовину, — уточнил Клиффорд.

— Бедняжка Хелен, — сказала Синтия. И добавила с той изумляющей всех интуицией, которая будто озаряла ее: — Я надеюсь, что теперь, когда ее мать умерла, вы лучше уживетесь друг с другом.

— Со мною не нужно уживаться, — сказал Клиффорд. — Я — самый уживчивый человек в мире… — но тут он рассмеялся. По крайней мере, сам он знал, что это неправда.

— Как Господь Бог, — заметила Синтия. Она была одета для похорон в, густо-черное, а на шляпе красовалась ярко-алая роза.

На Хелен было то самое старое пальто, в котором она пришла на вечер первой встречи с Клиффордом. Она так и не выбросила его. Хелен не знала, отчего; еще менее она знала, отчего надела его на похороны матери. Эвелин оно не слишком нравилось. Но пальто казалось Хелен символом неповиновения — и любви одновременно; она рассматривала его как залог материнского благословения.

Во всяком случае, теперь Хелен была уверена, что Отто и Синтия простили ее, если было что прощать. Сейчас ей ясно виделось, какой злодейкой она могла казаться в те тяжкие дни развода и отчуждения Нелл у отца.

Во всяком случае, сами Синтия и Отто, что бы там ни чувствовали к Хелен, после авиакатастрофы были настолько потрясены неприглядной ролью Клиффорда в этом, настолько шокированы гибелью Нелл, и настолько оскорблены решимостью сына преследовать Хелен своими обвинениями еще долго после того, как в этом отпала необходимость, что давно уже почувствовали жалость и симпатию к ней.

Джон Лэлли был теперь в их глазах чудовищем, а если вы простите мне редкое выражение, читатель, то даже дерьмом. И, надо сказать, я сама еле сдерживаюсь от соблазна назвать его этим самым последним словом.

Ну что ж: Хелен любит Клиффорда. Я очень стараюсь любить его тоже. А он любит Хелен: и что уже много лучше.

Они оба — родители Нелл. Если мы любим Нелл, то мы должны приложить все усилия, чтобы полюбить ее родителей. Примерно такая формула: для того, чтобы понять и полюбить себя, нужно понять и полюбить своих родителей. Если мы станем ненавидеть одного — или обоих, мы так или иначе будем ненавидеть свою половину или всего себя. А это ни к чему хорошему не приведет.

На Дальней ферме

Видение же Эвелин о малышке Нелл было более или менее правдоподобно. Нелл проводила свои солнечные дни на зеленых полях. Это была ферма, но ее хозяева, Клайв и Полли, были отнюдь не фермерами, а уголовниками, иммигрантами из лондонского Ист-Энда. Это место было для них ценно его скрытостью от глаз и возможностью убежища от преследований полиции, а отнюдь не скотом, молоком и сметаной.

Чистотой ферма не блистала; традиции же Полли в готовке состояли в тушеных бобах, подгоревших тостах или, еще лучше, в обилии копченого лосося и шампанского. Во всяком случае, приготовлением пищи Полли себя не обременяла. В то же время Полли в душе была деревенской женщиной и хозяйкой. Она выращивала на плетне, огораживающем свинарник, а на самом деле склад ворованных товаров, прелестные вьющиеся растения; но земля ее, в немалом количестве восьми гектаров, либо стояла под парами, либо сдавалась под выпас. Немного позже в означенном свинарнике устроили производство наркотиков. Когда же у Полли заводились большие деньги, то она предпринимала путешествие в местную оранжерею, чтобы купить и посадить в саду растения уже в полном цвету.

Так что можно сказать, что в качестве воровской «малины» это место стало во всех смыслах более цветущим, чем в дни своего фермерства.

Но, читатель, я забегаю вперед.

Вот что случилось с Нелл, когда она была обнаружена в грузовике по приезде на ферму, в самые ранние часы утра, среди драгоценной старинной утвари, похищенной из одного знаменитого особняка. («Кража века», так назвала эту кражу пресса, хотя абсолютного права на то у прессы не было, поскольку век далеко не закончился: оставалось еще двадцать пять лет). Клайв и Бино при помощи Полли и Рэйди выгрузили старинный книжный шкаф — беспечно и небрежно, и оттого утеряв безвозвратно ценное стекло — а затем восемь прелестных небольших картин пейзажной живописи британских мастеров — Рембрандт и Ван Гог были оставлены в музее по вполне резонной причине: почти невозможно продать такие вещи, они слишком известны. Затем были выгружена пара серебряных подсвечников времен Якова I — а за ними обнаружилась свернувшаяся калачиком маленькая, грязненькая, заспанная, жалкая, обритая Нелл.

Они помогли ей выйти на солнышко. Что им было делать? Я ненавижу саму мысль, читатель, о том, что им могло прийти в голову сделать с ней. Самое логичное для всякого преступника — убрать свидетеля, заставить его замолчать навсегда.

Но Нелл оглянулась, посмотрела на замшелые камни, освещенные солнцем, на цветущие повсюду клематисы, на развалившегося на солнце и потягивавшегося белого кота Полли — и проговорила:

— Как тут у вас хорошо! (Еще бы, в сравнении с центром Ист-лэйк!)

И Клайв, и Полли, и Бино, и Рейди — все заулыбались. Как только они заулыбались, Нелл почувствовала себя в безопасности.

— Тебя срочно нужно вымыть, — решила Полли, и раз уж пошла речь о мытье, то Нелл почувствовала себя еще лучше.

Когда они позавтракали сметаной с соседней фермы, то что им оставалось делать, кроме как оставить Нелл у себя?

Нелл рассказывала им о том, что ее преследовали с собаками, а она убегала, но они не смогли поверить в то, что кто-то мог быть так жесток, чтобы травить ребенка собаками! Она сказала; что ее зовут Эллен Рут, однако Полли и Рэйди не понравилось это имя. Полли сказала, что ей всегда нравилось имя Нелл, поэтому так ее и решили назвать. У Полли были, несомненно, способности к экстрасенсорике: она могла предсказывать судьбу — и ей являлись привидения. Удивительно уже одно то, что она решила переименовать Эллен именно в Нелл.

Полли была хохотушкой, рыжеволосой, быстрой молодой женщиной. Рэйди была маленькой, тощей, с замедленными движениями и вялым темпераментом. Клайв был худым и гибким, а Бино толстым и высоким. Всем им было около тридцати. Все они дружно верили, что после очередной кражи завяжут с этим делом, разбогатеют, и уедут в Рио-де-Жанейро или еще в какое-нибудь чудесное место, где будут жить все вместе, в роскоши и припеваючи.

Но как-то так получалось, что никуда они не уезжали: так и оставались жить на отдаленной ферме.

Волосы Нелл быстро отрастали, а ее личико сияло от счастья и удовольствия. С каждым днем она расцветала. Она брала карандаш и рисовала портреты с кота Полли, и портреты получались на удивление хороши, и все очень гордились ею. Она недаром была внучкой Джона Лэлли. Хотя, к счастью, она унаследовала лишь его талант, а не его ужасный характер.

— Мне кажется, нам следует взять ее в дочери, — сказал как-то Клайв Полли. — Сделай вид, что она наш ребенок, свяжись с местными властями, запиши ее в школу. Что-нибудь в этом роде.

— Я — мать?! — удивленно переспросила Полли.

Беспечная на вид Полли страдала той болезнью, которую психологи называют заниженной самооценкой: она никогда не верила, что у нее может быть брак, как у всех, нормальный муж, ребенок. Вот отчего к двадцати восьми годам у ее ничего этого не было. (Кстати, именно в этом возрасте мы обнаруживаем, что оцениваем себя достаточно трезво — а может быть, просто к этому времени проходит уже достаточное время для того, чтобы взглянуть трезво на жизнь). Но затем Полли подумала: «А почему бы нет? По крайней мере, мне не нужно будет ходить беременной — и портить фигуру». Это было более чем странное рассуждение, поскольку фигуры у нее не было как таковой. Но, как и все женщины, принимавшие в своей жизни ЛСД, а это была середина семидесятых, и, следовательно, бум на ЛСД, Полли слегка утеряла связь с реальностью. Эти люди видят мир таким, каким хотят его видеть, а вовсе не таким, каков он есть. Они, к примеру, могут поверить в то, что еды в доме предостаточно, и неважно, есть она на самом деле или нет, и отказаться ходить в магазин. Если, к примеру, не хочется напоминать ребенку о том, что нужно ложиться спать, то они и не станут укладывать ребенка. У детей, растущих возле таких женщин, есть определенные преимущества, а именно — общая жизнерадостность обстановки и настроение типа: «А, гори все синим пламенем», но есть и свои недостатки. Детям приходится заботиться не только о себе, но и о своих родителях в весьма раннем возрасте: буквально добывать деньги на пропитание, ходить самим в магазин, самих себя укладывать спать — нередко при этом и спать-то лечь некуда, если не стащить с постели несколько бесчувственных взрослых тел — или, если не в силах стащить, перелезешь через них. Детям нужны порядок, рутина и безопасность: если этого у них нет, то дети, как правило, делают вид, что они есть. Делала вид и Нелл, и это ей удавалось.

В сельской школе не стали задавать вопросы: она была на пороге закрытия от отсутствия учеников, а при виде хорошенькой Нелл глаза директора школы засияли от удовольствия. Был даже проигнорирован вопрос об отсутствии свидетельства о рождении ребенка.

Таким образом, маленькая Нелл Бичи пошла во второй класс, и все сочли ребенка плодом совместной жизни Клайва и Полли. Полли, конечно, не озабочивалась успеваемостью девочки, не участвовала в родительских комитетах. У нее вечно не хватало времени: постоянный приток ворованных товаров не давал расслабляться.