— Так неправильно, отец.

— Знаю, а как правильно? Ты же умный, скажи.

— Кто такая Маша?

— Моя жена.

— Законная?

— Нет, это так важно?

— Важно, она воспитывает мою дочь!

— Ты себя слышишь?

— А ты себя? Ты вдруг всю эту информацию вывалил на мою голову, понимаешь, взял и вывалил.

— Ты при желании мог и раньше все узнать. Только желания не было.

— И как мне теперь жить?!

— Не знаю. Ты мальчик взрослый.

— Папа, у меня семья, сын. Понимаешь, сын. Любимый и единственный, я до сегодняшнего дня верил, что он у меня единственный. И как мне быть с Верой, я ее не оставлю, и если она уйдет, не переживу.

— Ты в истерику-то не впадай, и Веру не приплетай, никуда твоя Вера не денется. Она слушает, но не встревает, думает твоя Вера. И сына тоже не тронь. Я тебя ни к чему не обязываю и ни к чему не принуждаю. Просто сказал, как есть. Считаю, что ты знать должен. А дальше вы с женой поговорите, решите что-то. Вот что решите, то и будет. Я вам информацию сообщил, а дальше сами. Мы с Машей от внучки не отказываемся. Вырастим, выучим, в люди выведем. С тобой или без тебя — это уже другой разговор.

Саша курил одну за одной. Вера налила чай, поставила конфеты. Она так и промолчала весь вечер. Молча постелила свекру в большой комнате, молча переодевалась ко сну. Саша сидел на кровати.

— Я надеюсь, ты со мной еще не надумала разводиться?

— В процессе.

— Кто б сомневался! Может, ты меня выслушаешь? Может, поговорим?

— Да. Поговорим. Только ты меня выслушай для начала.

— Говори.

— Я беременна. Утром делала тест, две полоски.

— Ты совсем с ума сошла?! Вера, после кесарева еще не прошло даже полтора года! Это не срок, помощи нет, Данька на руках. А ты сообщаешь, что беременна. О чем ты думала?!

— Я?! О чем я думала?! Ложись спать, разговора не получится. Завтра поговорим.

— Вы что, все сговорились?! Да что же это такое? Папаша явился с новостями. Тут ты еще. И что мне делать со всем этим?!

— Спать. Ложись и замолчи, ты Даньку разбудишь.

— Еще скажи, что будешь рожать…

— Буду. С тобой или без тебя.

Она легла в постель и завернулась в одеяло. Было жутко холодно, аж зубы стучали. А он лежал под своим одеялом, отвернувшись от нее, и судя по дыханию вовсе даже не спал.

Потом встал и ушел на кухню. Через какое-то время Вера почувствовала запах табака.

====== Разговор ======

Вера лежала и все еще мерзла. Мерзла явно на нервной почве. Но постепенно начинала мыслить логически. Она вдруг поняла, что сказала о своей беременности рано. Ну, ему это сейчас, как серпом по одному месту. На него и так столько свалилось. Что же она наделала? Что хотела показать? То, что она и их сын должны быть на первом месте? В принципе, она то и сказала, а он ушел… Недалеко, конечно, но ушел. Не обнял ее, как она ожидала, не обрадовался будущему ребенку, а просто ее во всем обвинил. В чем обвинил? Что она обманом забеременела? Так и мысли такой не было.

Забеременела через внутриматочную спираль, а ставил спираль он. Следовательно он и виноват! Ой, опять ее мысли не в ту сторону пошли, и вообще, он в процессе участвовал ни чуть не меньше ее…

Только она зря все сказала, не в тот момент и не в то время.

Надо исправлять ситуацию. И его беспокойство по поводу дочери понять можно. Сама на него злилась, что он о дочери не думает, прямо как ее отец когда-то о ней. А она его ждала, все детство свое ждала.

Воспоминания накатили, и обиды всколыхнулись и поднялись, затопив кровью сердце. Она вспомнила, как тем летом, когда ей было-то всего пять лет от роду, Юрий Степанович вошел в этот самый двор и подозвал Витьку. Только Вера не знала, что он и есть Юрий Степанович, и воспринимала его сначала как совсем постороннего мужчину.

— Малец, конфеты хочешь?

Конечно, Витька хотел конфеты и душу был готов за них продать, будучи жутким сладкоежкой. А потом мужчина спросил, знает ли Витька Веру и в какой квартире та живет. А Вера была совсем рядом, и все видела, и слышала. Она на всю свою жизнь запомнила выражение лица того мужчины, когда он узнал, что она, Вера, и есть его дочь, которую он года три не видел.

Как она хотела, чтобы он бросился к ней, обнял бы, дочкой назвал, сказал бы, что скучал, что любит ее… Но он ничего этого не сделал. Просто стоял и смотрел, а потом произнес, как бы извиняясь:

— Прости, конфеты кончились. Отведи меня к твоей маме. Мне с ней поговорить надо.

А потом ушел, поговорив с мамой. Совсем ушел из ее жизни…

А Саша в жизнь своей дочери и не входил никогда. А она ждет, Вера точно знала, что девочка ждет отца, тем более ей ни с матерью, ни с отчимом не повезло.

Вот Вере с мамой точно повезло, да и с бабушкой тоже. Ее, конечно, наказывали, и было больно и обидно, но они любили ее и никогда не отказывались. Никогда!

Получается, что тогда, в детстве, Вера все чувствовала гораздо глубже, гораздо острее и правильнее. А теперь она на полном серьезе пытается доказать, что она важнее для Саши, чем его дочь. Ох, как она не права!

Вылезла из-под одеяла, всунула ноги в тапки и в темноте пошла на кухню. Саша курил одну за одной и пил крепкий кофе.

— Саш, я… — и тут она разрыдалась.

— Ну что ты не спишь, Верочка? Прости засранца.

— Это ты меня прости, — сквозь всхлипывания произнесла она.

— Значит, две полоски?

— Две.

— Сколько раз повторила тест?

— Три.

— Через спираль? — он покачал головой. — Надо УЗИ сделать. Посмотреть имплантацию, а там уже решать.

— Что решать? Я прерывать не буду.

— Я понял – решать, удалять спираль сейчас или потом. Я рад. Просто… Да прости меня, идиота.

— Это ты меня прости. Нам решать что-то надо насчет Насти.

— Ты готова ее принять?

— Нет. Я буду честной. Я не готова. Была бы она малышкой, то тут без разговоров, а ей десятый год.

— Верочка, я не любил дочь никогда, даже не думал о ней. За человека ее не считал, а за дочь тем более. Видишь, как все повернулось. Мы с Галей плохо жили. Еще до свадьбы было понятно, что мы разные, что кроме физического влечения ничего нет. Каждый скандал заканчивался сексом. Так и мирились. Это не семья. Пока учились — еще ничего, а как работать стал, так понял, что сделал глупость, женившись на ней. Интернатуру закончил и уехал. Теперь думаю, что она ребенком меня остановить пыталась. Но я не умел думать о других. Я был эгоистом, им и остался, только жизнь малость пообтесала. Я и отцом сильно не интересовался, обида на него была. Я его трезвым не видел почти. Жена его вторая видеть меня не хотела. Понимаешь, ни о ком, кроме себя, я не думал. Любить не умел, только потреблял. Все потреблял, все, что мне давали. Лида меня любила, а я пользовался. Мое слово — закон, она подчинялась. Даже если я не прав был на все сто. А мне все равно, прогибается, ну и слава Богу. А потом Галка появилась, и я Лиду бросил, без сожалений бросил. Но больше всего я виноват перед дочерью. Потому что ее как бы и не было. В моей жизни не было. Я сейчас твои слова вспомнил, помнишь, ты говорила, что она меня ждет и любит по определению, потому что я отец ей. Вот и ждет, как ты своего ждала. И перед тобой виноват… Очень виноват… Видишь, с кем ты живешь, Верочка.

— Это ты меня прости, я знаю, с кем я живу, с отцом моих детей живу, и люблю я тебя, Саша. Просто сработало во мне что-то, нехорошее сработало. Я вдруг решила, что ты должен быть только мой, и Данькин, и его, — она рукой показала на живот. — Ты мой муж, но не моя собственность. Мой эгоизм полез с невероятной силой. Я не должна была. И я понимаю, как она ждет, она ребенок совсем. Только делить тебя с ней не готова. Прости… Я умом понимаю, что не права, а вот душой…

— Дурочка ты моя. Неповторимая моя. Как хорошо, что моя. Никто не заставляет нас принимать прямо сейчас какое-то решение. Можно подумать.

— Нет, Сашенька, некогда думать, помни, что она ждет тебя и любит, даже если будет утверждать обратное…

— Я тебя понял. Спать не хочешь? — он говорил так ласково и нежно, что Вере ни на секундочку даже не хотелось расставаться с ним. А потому спать точно не хотелось.

— Я сегодня только на работе об отцовской любви думал, в принципе, я преступление совершил, но не мог иначе. Ты знаешь, вот иногда стоишь перед выбором, на одной стороне закон, а на другой — собственная совесть и человеческая жизнь. И почему-то человеческая жизнь перевешивает.

Она уже улыбалась и смотрела на него с восхищением.

— Что там случилось у тебя опять?

— Девочку привезли с болями внизу живота. Девочке четырнадцать, она мусульманка. Сопровождающие меня просто вырубили. Мать рыдает, все как положено. Отец злой. И жених с отцом. Жениху двадцать один. Говорят, что калым заплатили. Осматривать мне позволяют только в их присутствии. Я их выгнал, конечно, разговариваю с девочкой в присутствии ее матери и медсестры. Выясняю, что месячных у нее еще ни разу не было, а боли месяц назад были, но она отлежалась и прошло. Но так сильно не болело, а тут до потери сознания. Я ее на кресло, а там…

— Порок развития половых органов. Атрезия девственной плевы. Гематокольпос¹, гематометра².

— Абсолютно права. Я говорю матери, что дело пустяковое, рассекаем девственную плеву и через пару дней пусть забирают домой. Ан нет. Нужно разрешение отца. Ты думаешь, он его дал, это разрешение? Нет, не дал. Его позор волновал больше, чем жизнь дочери. Пусть умирает, но чистой. Вот, что он мне сказал.

Вера во все глаза смотрела на мужа.

— И что ты сделал?

— Говорил долго, убеждал, объяснял. А он мне в живот врезал и ушел, сказал, с милицией вернется. Сказал, что его дочь и это не мое дело. Много чего он мне говорил. Я пошел к жениху. Объяснил, что это вмешательство спасет ей жизнь и нет, никакого криминала нет. А он видел ее пару раз, невесту эту. Короче, сплошная тупость и невежество! Я пошел к главврачу и написал объяснительную и заявление на проведение операции по жизненным показаниям. Вот и провел ее в присутствии главврача, замов по хирургии и по гинекологии. Знаешь, что меня спасло? Они же меня толпой на улице ждали. Это жених со своим отцом подошли, мне руку пожали и поблагодарили за невестку. Сказали, сами ее заберут сразу к себе, а мулла их поженит.