— Нет. Северино — дурак, потому что влюбился в мою дуру-сестрицу. Сестрица моя — дура потому, что не сумела разглядеть в моем друге, что, несмотря на дурость, он умён, благороден и хорош собой. Но я хочу моему дружку счастья. Дурость моего дружка — в девичьей робости. Раз отвергнутый — он не подойдёт вторично, а глупость сестрицы — в ослином упрямстве и дурной гордыне. Что делать?

— Ты хочешь, чтобы они поженились?

— Вообще-то я с удовольствием отправил бы свою сестрицу чёрту в зубы, — по лицу Котяры пробежала чёрная тень, — как вспомню… Как ты думаешь, у неё с этим подонком что-то было?

Чечилия покачала головой.

— Едва ли. Но будет ли она счастлива с Ормани? Или тебя это совсем не волнует?

— Хотел бы я сказать, что мне плевать на это. Но… Это дочь моего отца и моей матери. Удивительно… — Котяра придал физиономии выражение глубокой философичности, — как из одной и той же материнской утробы, и от одного и того же семени на свет могли появиться столь умный и обаятельный котик, как твой муж, и такая дурища, как моя сестрица? Не постигаю, ей-богу. Надеюсь, моя кисочка, что все наши детишки будут столь же умны, как я, и столь же красивы, как ты…

Чечилия подумала, что для того, чтобы явить собой идеал красоты и ума, её детям достаточно просто походить на неё, но сказать это супругу решила ближе к ночи, понимая, что за подобные слова её ждёт новая экзекуция.

— Он хороший воин, но не каждый хороший воин — хороший муж, — вздохнула она. — Он тяжёлый человек.

— Он — человек надёжный, верный и разумный. Любая умная женщина будет за таким, как за каменной стеной. Но вот ума-то сестричке и не хватает. Такая умница, как ты, из любого мужчины сделает рыцаря, но эта дура и из рыцаря сделает выродка. Вот чего я боюсь.

— Хватит тебе поносить её. Но я поняла. Хорошо, что-нибудь придумаем.

Глава 21

Делия ди Лангирано считала себя счастливейшей женщиной на земле. В новой семье она обрела радость и покой, свекровь обожала её, муж был ласков и нежен. Его любовь дала плод, и Амадео узнал, что в марте станет отцом. Его счастье было омрачено только пониманием, какой болью будет эта новость для Феличиано Чентурионе, и Лангирано предпочёл бы скрыть это радостное известие даже от друзей, лишь бы не причинять страдание Чино. Но Делия была ближайшей подругой Чечилии, и от неё эту новость, разумеется, узнал Энрико. Мессир Крочиато не утаил приятных вестей от Северино, но тот узнал обо всем ещё раньше — от Раймондо ди Романо, который тоже был весьма рад будущему появлению на свет племянника, при этом твёрдо был уверен в рождении мальчика, заявив, что имел от Бога сновидение, в котором он крестил младенца мужеского пола. Ему возражала, однако, донна Лоренца, уверенная в будущем рождении внучки на основании каких-то одной ей известных женских примет. Амадео хотел сына, но не был и против дочки, особенно, если она будет походить на супругу.

Феличиано узнал новость от епископа Раймондо, понял, почему Амадео Лангирано не сказал ему об этом сам. Губы его раздвинулись улыбкой, но глаза не улыбались. Тем не менее, он согласился быть крестным отцом новорождённого чада, независимо от его пола, и попросил передать поздравления Амадео.

Чечилия была весьма рада счастью подруги, но не забыла и просьбы мужа. Уединившись с женой Амадео в гостиной, она спросила Делию, что, по её мнению, нужно сделать, чтобы всё же заставить Бьянку обратить внимание на мессира Ормани?

Донна ди Лангирано задумалась.

— Меня Бьянка не любит, и мой совет, каким бы он ни был, не услышит. Но она честная и прямая. С ней глупо хитрить. Мне кажется, нужно прямо посоветовать ей замужество. Но совет должен исходить от тебя — она относится к тебе с уважением.

— Кого и когда она слушала? — уныло проронила Чечилия.

Делия покачала головой.

— Ты не права. Случившееся вразумило Бьянку, я видела её мельком в замке, хоть она и избегает меня. От неё же одна тень осталась. Всё это не прошло для неё даром. А мессир Ормани — просто герой. Бьянка ведь считала, что он совсем не рыцарь, но теперь-то кто усомнится в его мужестве и доблести? Пусть твой муж поговорит с мессиром Ормани, уговорит его посвататься. Этот поступок будет великодушным с его стороны, и я уверена, что Бьянка поймёт это. Ведь все молодые люди избегают её. Ты же сама прямо поговори с ней.

— И что ей сказать? — Чечилия внимательно слушала подругу. Аргументы Делии были весьма разумны.

— Понимаешь, мы-то с тобой знаем, что у Пьетро не было никаких чувств к Бьянке, но ведь это известно далеко не всем. Многие полагают, что она была подругой Пьетро. Репутация её подмочена. Дай ей понять, какое счастье для неё в том, что такой прекрасный человек, как мессир Ормани, не верит досужим сплетням и любит её. В Сан-Лоренцо ей достойного жениха уже не найти, но если она согласится стать женой мессира Северино — всё будет забыто.

Чечилия поджала губы.

— То, что ты говоришь, разумно и правильно. Но она обидится, а мессир Ормани, мне Энрико сказал, человек недерзкий с женщинами, он и не осмелится подойти к ней.

— Если будет знать, что его не отвергнут — он решится. Поговори с Бьянкой, посмотри на её лицо. Если она категорически против него — тогда нечего и браться за это, но если она послушает тебя — тогда-то и скажи супругу, чтобы Энрико уговорил мессира Северино посвататься.

Чечилия задумалась, потом кивнула.

— Почему нет? Что мы теряем?

Донна Крочиато не любила откладывать задуманного и на следующий вечер решила поговорить с золовкой. Чечилия застала Бьянку, бессмысленно глядящей на пламя камина в её комнате, где та проводила все дни напролёт. Сестра Энрико кивнула Чечилии, пожелала ей доброго вечера и спросила, откуда она? Чечилия ответила, что провела день, наблюдая за заготовками ягод на зиму, служанки, если не следить за ними, только и способны, что бездельничать да лясы точить. А тут ещё все с ума посходили из-за мессира Северино — и вместо заготовок на зиму выряжаются в лучшие платья и одно норовят проскочить мимо его двери или под его окнами. И если бы только служанки! Сестрица камергера Гвидо Навоно, Анна, проходу ему не даёт, племянница Эннаро Меньи Джиневра бегала даже, говорят, к Элианте, местной колдунье, просила приворотное зелье.

Глаза Бьянки оставались ледяными. Гибель Пьетро Сордиано и причины его предательства были поняты Бьянкой, и, хотя две вещи почти не поддаются осмыслению и недоступны пониманию — что тебя не любят и что ты умрёшь, Бьянка приняла в себя эту мысль. Она была не нужна Пьетро Сордиано, не нужна, несмотря на молодость и красоту. Почему? Сама Бьянка не переставала ощущать странную, теперь уже потустороннюю зависимость от Пьетро. Она любила его — исступлённо и истово, — даже мёртвого. Мессир же Ормани не нравился ей и теперь, когда он был предметом вожделений многих девиц, она видела в нём неразговорчивого, косноязычного человека, смотревшего на неё жалким взглядом.

— А что ты теперь будешь делать? — голос Чечилии пробился сквозь пелену её страстных мыслей.

— Что?

— Я говорю, ты вернёшься в монастырь? Но ведь тебе там не нравилось.

Бьянка наморщила лоб. Монастырь? Она не хотела в монастырь.

— Почему монастырь? Энрико хочет… он хочет, чтоб я уехала?

Чечилия пожала плечами.

— Мне он такого не говорил, но ты сама ведь понимаешь, сплетни… Многие считают, что ты была возлюбленной Пьетро. На твой счёт не смолкают пересуды, а злословия не побороть — ведь болтают-то за спиной! Не все же, как мессир Ормани, не верят досужим толкам. В Сан-Лоренцо едва ли достойный человек возьмёт тебя в жены. А в Лаццано… откуда там рыцари — одно мужичье. Выйди ты за мессира Ормани — слухи, конечно, стихли бы как по волшебству, жаль, что он тебе не по душе…

Бьянка выпрямилась и застыла. Она не думала, что о ней ходят сплетни. Но кем они все её считают, деревенской потаскушкой, что ли? Неожиданно Бьянка вспомнила, как третьего дня, едва она вышла к колодцу на внутреннем дворе, её заметил Микеле Реджи, но не поздоровался с ней, а поторопился уйти, даже не наполнив ведро. Теперь сказанное Чечилией испугало, Бьянку, она почувствовала, как по коже прошёл мороз.

— Пьетро… он никогда… зачем они сплетничают? Кто это говорит?

Чечилия пожала плечами.

— На каждый роток не накинешь платок, да и болтают-то, говорю же, за спиной. Энрико просто обронил, что о тебе много разговоров, — Чечилия прекрасно знала, что выяснять что-то у брата Бьянка просто побоится. — Ну да ничего, всё перемелется, мука будет, через год-другой всё позабудется.

Бьянка долго молчала. Чечилия не торопила её с ответом. Если ей удалось смутить Бьянку — рано или поздно она задумается о мессире Ормани, если же нет…

Бьянка откликнулась даже быстрее, чем ожидала Чечилия.

— А… мессир Ормани… что… на эту Джиневру смотрит?

Глаза Чечилии блеснули.

— На Джиневру-то? Ну, что тут сказать… Она дурнушка, конечно, но, знаешь, девица не промах, своего не упустит. Раз решила очаровать героя — может своего и добиться. Тем более, ничем не побрезгует — ни наузой, ни зельем приворотным. Такие, сама знаешь, дерзки. А кто она такая, чтобы мечтать-то о самом мессире Ормани, друге и спасителе Феличиано Чентурионе? Высоко взлететь хочет. — Чечилия скосила глаз на Бьянку, неподвижно застывшую на скамье. — Но ведь и взлетит. Разве мало случаев-то, когда такие дурнушки первым красавицам фору-то давали? — Бьянка опустила глаза и сидела неподвижно. — Ну, пора мне, заболталась я с тобой, а девки-то без присмотра. Пойду. — И Чечилия с достоинством выплыла из гостиной.

Супруга Энрико была довольна собой. Всё прошло как по нотам. Худшее, что может сглупа сделать Бьянка — попытаться выяснить, кто что болтает. Так ведь это вздор — ничего не узнает. А молодые рыцари на неё теперь косятся — но это только на руку, а что девки-то перед Ормани крутятся — так это и слепой заметит, и тоже кстати весьма.