— Ну, если Господь повелел друзьям носить бремена друг друга…

Глаза монаха воспламенились ликованием.

— Берёшь?! Так я вас прямо сейчас, у отца Фабиано за углом и повенчаю… — Раймондо плотоядно потёр руки, — да, забыл! За ней отец оставил тысячу восемьсот флоринов — приданое, у венецианца, синьора Труффо, хранятся. Лишними тоже не будут, когда детишки-то пойдут. И дом у неё есть — на Церковной улице. — Его преосвященство едва не приплясывал.

Дальнейшее Амадео помнил смутно. Мать, довольно улыбаясь, велела ему надеть пасхальный костюм. Амадео, как в чаду натянул парадный дублет и, увлекаемый Раймондо, вышел в ночной город. Ночное небо было беззвёздным, но странно огромным, он робко протянул руку девице и тут же ощутил ладони её тонкие пальцы. Всё казалось сном.

Маленькая церковь святого Дженнаро была пуста, но епископ, юркнув в алтарь, потом торопливо пройдя по хорам, обнаружил настоятеля, мгновенно договорился с ним о проведении обряда, всунув ему в руку золотой флорин, выпроводил растерянного отца Фабиано из собственного храма, и в ликовании навек соединил дружка с опостылевшей сестрицей, потом отправил их в сопровождении матери домой, а сам, в веселии сердца воспевая «Ныне отпущаеши…», направился в свою обитель.

У порога дома их застал накрапывающий дождь, и со словами «sposa bagnata — sposa fortunata»[5] Амадео перенёс невесту через порог. Душевно Амадео никак не мог прийти в себя, всё казалось каким-то ненастоящим, как предутреннее сновидение, тут он некстати вспомнил свой сон, который теперь так завораживающе и точно сбывался, и, выйдя из ванны, заметил у камина Делию, теперь в белом платье до пят. Мать вошла неслышно и благословила их — за себя и за отца.

Через минуту они остались наедине в жарко натопленной комнате. Амадео чувствовал, что задыхается, руки его трепетали, он не знал, что говорить, начал молиться и вскоре успокоился. Подошёл к девице, и сделал то, что хотел с той минуты, когда увидел её в комнате для игр в замке Чентурионе: распустил обвитые вокруг головы косы и медленно расплёл их, зазмеившихся по белой ткани. Он всё не мог решиться развязать на ней пояс платья, но он упал сам, когда Делия подняла руки к его волосам. Теперь он скользнул руками к её телу и затрепетал — от неё исходил чудесный аромат южных цветов, мёда и лавра, возбуждение плоти налило его силой, он подхватил её и отнёс на ложе.

Все дальнейшее тоже помнил как во сне. Он не готовил себя — даже мысленно — к роли мужа и отца семейства, но вот случилось невероятное: Господь, дабы не нарушил он данный когда-то необдуманный и продиктованный только болью обет, прилепил к нему сердце красавицы, дал услышать слова любви и приязни, привёл в дом его невесту, равной которой не было. Амадео понимал милость Господа к нему, но возблагодарил Его только в полночь, когда девица стала уже его женой. Оглядывая её, спящую, Амадео благодарил Бога за щедрость дара и просил дать ему мудрости и сил духа, чтобы оказаться достойным той, что первая сочла его достойным быть её избранником.

Глава 12

Эти июньские дни были для семейства Лангирано, и особенно для донны Лоренцы, хлопотными, но наймом двух лишних слуг, повара и пекаря, справились. Застолье, поводом для которого было долгожданное бракосочетание сына донны Лоренцы, красы и гордости рода, к тому же — последнего холостяка, собрало вместе всю родню. Все ветви рода Лангирано дельи Анцано оценили знатность и красоту невесты, и мудрость жениха, избежавшего глупостей молодости, нелепых мезальянсов и бесприданниц. Этого в роду не любили. Подарки родни были щедры и полезны — и выражались, в основном, в золотых дукатах, дорогой мебели, коврах да драгоценных венецианских тканях.

Для друзей Амадео тоже устроил застолье — в замке, в покоях графа. Он не особо удивил старых приятелей неожиданным сообщением о женитьбе, лишь заметил, как побледнело лицо Феличиано, да погрустнели Северино с Энрико. На сей раз пили совсем мало, но желали другу счастья. К вечеру этого дня новость через Северино и Энрико разнеслась по замку. Синьора Пассано пожелала молодым господам счастья, ибо молодая жена мессира Лангирано была её любимицей. «Удивительно толковая девочка», говорила о ней Катарина, «и мужа хорошо выбрала, и свекровь у неё прекрасная будет». Челядь тоже радовалась, видя в свадьбе Амадео повод повеселиться, ведь им выкатили бочонок вина и зажарили нескольких баранов, а так как мессир Лангирано не имел в замке врагов, был кроток, вежлив и всеми любим, за него с удовольствием выпили и рыцари. Почти все.

Кроме мессира Сордиано.

Для Пьетро известие о бракосочетании Делии ди Романо было нежданным и страшным ударом. Несмотря на сказанное ею в присутствии Бьянки, Сордиано не верил, что она так уж равнодушна к нему, как говорит. Делия просто не хотела ссоры с глупой Бьянкой, вот и сказала эти резкие слова. Он пытался найти возможность объясниться с ней, но синьорина почти нигде не бывала одна, появляясь повсюду то с братом-епископом, то с подругой Чечилией, тем лишая его возможности подойти. В последние дни, он видел это, она была очень печальна, огорчена чем-то чуть ли не до слёз, и вот вдруг…

Мессира Амадео Лангирано Пьетро неоднократно видел вместе с молодым графом и его друзьями, отмечал его приятную внешность и красивую осанку, на его вопрос, кто он, мессир Меньи, начальник охраны, восторженно ответил, что это старый друг дона Феличиано, они вместе выросли, а сегодня мессир Лангирано — профессор в Парме, большой учёный, светило науки.

И вот — этот друг графа получил его Делию! Первой мыслью Пьетро Сордиано было неверие, вторым помыслом пришла уверенность, что епископ отдал другу сестру без её воли, насильно. Ведь Раймондо ди Романо говорил, что она предназначена в жены одному из его друзей, вот и заставил сестру выйти замуж за этого учёного. Но уверенность его поколебалась, когда он, разузнав, где дом Лангирано, в свободный от дежурства час прибежал на названную ему улицу. Ему посчастливилось увидеть ее с площадки на городской колокольне: она вместе с женщиной средних лет сидела во дворе и угощала какого-то пожилого мужчину виноградом. Несчастной Делия не казалась, напротив, была явно весела, смеялась и порхала по двору, явно чувствуя себя как дома. Спотыкаясь и пошатываясь, Пьетро вернулся в замок, осушил предложенный ему Микеле Реджи кубок за здоровье молодых, после чего забрался на чердак, несколько часов плакал пьяными слезами, а после заснул.

Совсем иначе восприняла известие Бьянка, узнавшая всё от брата. Глаза её загорелись восторгом. Что она говорила! Теперь-то Пьетро всё поймёт и вернётся! На миг синьорина задумалась. Её не очень-то удивил выбор Делии ди Романо. Эта заумная девица часами от книг глаз не отрывала. Вот и нашла учёного муженька, себе под стать. Бьянка почувствовала, что теперь почти не сердится на Делию, та перестала быть соперницей, но враждебность к ней Бьянки не исчезла, ибо мододая жена мессира Лангирано была для синьорины напоминанием о пережитом пренебрежении любимого. Синьорина Крочиато направилась на поиски Пьетро Сордиано, но не нашла его, однако была неколебимо уверена, что теперь-то всё наладится.


Амадео в то утро направился в домовую церковь к старому другу Раймондо, ставшему его шурином, а Феличиано Чентурионе привычно поднялся на верхний этаж колокольни замка, куда вела винтовая лестница. Отсюда город был виден как на ладони. Граф в последний год проводил тут целые часы. Торговый люд суетился на площади, бегали разносчики, подъезжали подводы. Жизнь кипела, но в нём самом, с того дня когда в душу запали злые слова женщины, жизнь остановилась.

Объяснение с Амадео немного утешило и укрепило графа. Чентурионе не мог и не хотел быть откровенным, но временами его боль становилась непереносимой. Однако он радовался, что может погасить её в себе, радовался и сдержанности друга, не ставшего допытываться до тайн его души. В эту ночь он спал без сновидений и скорбные мысли, столь отягощавшие в последнее время, отступили, Феличиано ненадолго почувствовал в себе былую силу духа и снова стал собой. Да, он выдержит и унижение, и боль. Он справится. Это не конец. Это наказание за его слабости и грехи молодости, и прежде всего, дурное распутство да дурь гордыни. В наказание за это — он ввергнут в ничтожество. Боже, прости мне все согрешения мои вольные и невольные… «Мужчина остаётся мужчиной, пока он не утратил мощь духа, благородство и веру в Господа… Ты можешь выдержать всё, что тебе послано. Молись…»

Амадео прав. Надо выдержать.

…Внизу, у коровника, на тропинке ведущей к птичнику, показались Катарина Пассано и птичница Пеппина Россето. Голос Катарины, отскакивая от замковых стен, отдавал звоном свалившихся с полки кастрюль. Чентурионе прислушался. На сей раз досталось мессиру Ормани — главному ловчему. Он был обозван лентяем и бездельником, неумехой и косоруким охотником. Это было неправдой, мессир Северино Ормани не имел обыкновения промахиваться, но дело снова касалось Maledetto Volpone, Треклятого Лиса — призрачной лисицы, которую никто в замке никогда толком не видел, но которая, тем не менее, исправно таскала кур и гусей с птичника. Сегодня пропал петух Горлопан, самый упитанный и красивый, любимец Пеппины, и горю её не было границ.

Феличиано знал предположение Энрико Крочиато, что Треклятый Лис — на самом деле сокольничий Пьетро Россето, старший брат Пеппины, который таким образом втихаря лакомится курятиной. Но Северино Ормани качал головой. «Не похоже. Когда в прошлый раз пропали две несушки — Луиджи Борго и Пьетро Россето были в ночном, на выгоне, там же были и его ловчие Людовико Бальдиано и Гавино Монтенеро». Значит, сама Пепина, предположил Энрико. Нет таких лисиц, которые следов не оставляют. «Пеппина тогда лодыжку на мельнице потянула и с постели не вставала». Стало быть, девки-птичницы. Но и это было спорно, ведь им влетело по первое число.