— Мисс Эмили, мы занимаемся дефиле или переходим вброд ручей?

Рафаэль перестал корчить из себя Джина Келли[98] и галопирует рядом со мной, ласковый и нежный, как сержант на плацу.

— Ну, осаночка! Голова! Бедра расслабь! Что делают эти руки! Глаза поднять! Я сказал, глаза поднять! И — поворот!

Я поворачиваюсь и врезаюсь в люк на крыше четырехдверного седана, отчего включается сигнализация.

Рафаэль приседает напротив и поднимает очки. Его глаза сощурены.

— Если бы это был подиум, ты сидела бы на коленях у Пэта Бакли[99].

— Если бы это был подиум, он был бы ровный, — возражаю я.

Трость ударяет по тротуару.

— Мисс Эмили, не смотрите на дорогу, смотрите на меня! Идите за мной! Итак, первый урок: ступайте за мной след в след, перекрестный шаг правой ногой…

Трость, за которой я теперь внимательно наблюдаю, выносится вправо, а левая нога Рафаэля сдвигается и становится напротив. Я вижу, как массивная фигура плавно вытягивается и сжимается, неожиданно гибко, как резина, и неуклюже пытаюсь повторить, замечая, как бедро выдается вперед, чтобы скомпенсировать шаг.

— А потом мы делаем перекрееестный левой, — продолжает он. — Крест — правой ногой. Накрест — левой! Крест — правой! Накрест — левой! — Он идет быстрее. — Крест-накрест! Крест-накрест! — И начинает хлопками отбивать ритм. Хлоп. Хлоп. — И… мы пошли! Мы пошли!

Вообще-то иду одна я. Рафаэль отступил в сторону и смотрит.

— Мы идем и… поворачиваемся!

На этот раз я ухитряюсь сохранить равновесие, но не более того. Рафаэля это не устраивает.

— Передо мной что, пачка? А это пуанты? Я не сказал: перекрутись! Я сказал: повернись! — рявкает он. — Повернись! Почему не идешь? Иди сюда! Давай! Крест. Накрест. Крест. Накрест… И… мы пошли! Мы пошли!

Я иду крест-накрест и поворачиваюсь вперед и назад по мостовой. У Рафаэля вид недовольный. Правда, бить он меня не бьет.

— Теперь урок номер два! — кричит он. — Когда ты идешь крест-накрест, я хочу, чтобы ты расслабила таз — расслабила, понятно? Ну, давай. — Хлоп. Хлоп. — И… мы пошли! Мы пошли!

— …Ну, освободи его, расслабь!

— …Расслабь таз!

— …Представь себе черную кошку! Вот так! Мы крадемся! Мы крадемся! Ты черная кошка! Давай! — Хлоп. Хлоп. — И… мы пошли…

Впервые я скольжу, а не ковыляю — я поймала движение. Крест-накрест! Мы крадемся! Черная кошка! Я черная кошка! Крест-накрест! Я крадусь! Черная кошка! Черная кошка! Крест-накрест…

— Лучше! — кричит Рафаэль. — Крадемся! Мисс Эмили, крадемся!

Семья туристов, явно забредшая не в тот квартал, с визгом останавливается, фотоаппараты уже щелкают. Я отвлекаюсь и снова начинаю ковылять.

— Нет! Нет! Нет! У тебя опять застыл таз! Ходьба — это таз! Вот так!!!

Рафаэль выпячивает таз и виляет им так, что в большинстве штатов его бы арестовали. Я послушно иду крест-накрест, крадусь, виляю тазом и «блистаю» под стук его трости и уже начинаю потеть.

— Наше время истекло.

Что? Я смотрю на часы.

— Прошло всего пятнадцать минут!

— Да, и вы должны были быть наверху ровно полтора часа назад, — говорит Рафаэль. — Показ через полчаса, а вам еще не сделали прическу и макияж. Так что советую идти прямо сейчас, пока у них не начался нервный припадок.

— А повороты! — запинаюсь я. — Я не…

— Просто помните: крест-накрест, поворачиваемся, а не перекручиваемся, крадемся, и все остальное, что мы оттренировали, и вы… ну, по крайней мере, не свалитесь с дорожки, — заключает Рафаэль, бросая взгляд на машину, которая все еще взволнованно жужжит и бибикает.

— Ну что ж, советы прекрасные и все такое, но…

Задняя дверь Пак-билдинг открывается.

— Подержите! — кричит Рафаэль.

Я понимаю намек и рысцой бегу туда.

— Ладно… спасибо! — Я махаю рукой. — До свидания!

Он откашливается.

— Гм, милая…

Ой. Я бегу назад, чтобы поцеловать его в обе щеки.

— До свидания!

— Это правда трогательно, мисс Эмили, но…

Он потирает большой палец о два других.

А… точно.

— Сколько?

— Четыреста.

Я чуть не врезаюсь в другую машину.

— Четыре сотни за пятнадцать минут?

— Плюс время ожидания, — говорит Рафаэль.

— Вы что, лимузин?

— Милая, я «роллс-ройс». — Рафаэль протягивает руку. — Ну, давай, ты опаздываешь, я кусаюсь, что выбираешь?


Я плачу преподавателю дефиле стопкой дорожных чеков, которые уже купила для Италии, и бегу в Пакбилдинг. За сценой царит хаос. В необставленном, похожем на чердак помещении с кучей вешалок десятки ассистентов и полуобнаженных моделей (от многочисленных зеркал их еще больше) носятся туда-сюда, натыкаясь друг на друга, и выполняют команды тех, кто организует показ:

— …Двадцать минут до начала! Двадцать минут!

— …Народ, на этих девушках слишком много румян!

— …Это ярко-синий! А пояс для седьмого номера голубой. Идите и проверьте все сумки с аксессуарами, живо!

— …Мне нужны колечки, а не штопоры!

— Эмили Вудс, где, черт возьми, вы пропадали?

Личный ассистент быстро ставит меня перед двумя сбитыми с толку младшими. Один начинает работать над моим лицом в такой спешке, что мне кажется, будто на мне рисуют мелками. Другой тычет мне в волосы плойкой.

— …Пятнадцать минут до начала! Пятнадцать минут!

— …Одевальщики, если на воротниках будет макияж, вы сюда больше не вернетесь!

— …Внимание: в комплекте номер четыре нет туфель!

— Привет, Эм! — Флер находит кусок зеркала посвободнее и наклоняется, рассматривая Лицо от Тии Ромаро весны 1991 года (яркие брови, яркие губы и вышеупомянутые колечки). Потом хмурится и ищет салфетку. — Не знала, что ты тоже участвуешь, — бормочет она, готовясь переделать линию губы (если модель собирается что-то перекрасить, главный кандидат — это верхняя губа). — Я тебя не видела на примерках и на репетициях.

Репетициях? У меня сжимается горло.

— Я… и не была, — наконец выговариваю я. — Я заменяю Инес.

Флер таращит глазки, точно пупс.

— Ах! Нам только что сообщили! Не могу поверить! Такой трагический случай!

— Да, трагический, — говорит парикмахер.

— Да, ужасно, — говорю я. — Но похоже, она давно к этому шла.

Свежезавитая кудряшка подпрыгивает.

— К чему шла? К такси?

— Такси?

— Я думаю, она так его и не увидела, — серьезным тоном говорит Флер. — Потому все и случилось. А теперь она в больнице и борется за жизнь.

A-а. Ее агент соврал.

— Так трагично! — снова говорит парикмахер.

— Трагично, — соглашается визажист, — особенно для Тии. Взять и вот так вот лишиться своей музы.

Я с трудом произношу:

— Музы?!

Флер отнимает от губ карандаш.

— О-о… так ты не знала? Как же, они ведь близки как сестрички — убежали с Кубы на одной лодке и проплыли больше полумили в кишащих акулами водах южной Флориды, ну или что-то в этом роде. Но тебе это на руку! Тебе будет все внимание!

Я фыркаю:

— Сомневаюсь!

— …Десять минут до начала! Десять минут! ВСЕ модели должны быть в гардеробе СЕЙЧАС ЖЕ!

Флер поджимает губы, промакивает их салфеткой и кладет свой карандаш для губ в карман халатика.

— Ну, первая есть первая!

— …Флер, это к тебе относится! Эмили Вудс, у тебя ОДНА минута!

— Надо бежать! Увидимся на сцене!

Первая. Я иду первой. В первый раз на подиуме. Если раньше у меня сжималось горло, то теперь я в петле и бьюсь в агонии. Пытаюсь сглотнуть, но слюны нет, и я кашляю.

Парикмахер хлопает меня по спине.

— Ты в порядке?

— Слушай, я могу поменяться с кем-то местами? Поменять порядок?

Он загибает уголки губ вниз.

— Извини, детка. Программы печатают по номерам комплектов. Ты идешь первой. Ничего не изменишь.

— Эмили Вудс! В гардероб, БЫСТРО!


В показах обычно участвуют два типа моделей: те, к которым я хотела бы относится — супермодели, без которых дизайнеры просто не могут обойтись; и те, к которым я, к счастью, не принадлежу: манекенщицы, у которых фигура хороша для показов, но лицо не годится в печать. И для тех, и для других сезон показов часто очень тяжел. Нью-Йорк, Милан, Париж — несколько показов за день, и так много недель. Поздним вечером — примерки, а потом ночные фотосъемки (только супермодели, пожалуйста). Никакой еды, потому что надо быть худой как вешалка. И это хорошо, потому что времени на еду и на сон все равно нет. Едва хватает, чтобы прибежать на место и пройти по подиуму. Чтобы как-то выжить, девушки часто используют стимуляторы: кофе, кокаин — зависит от наклонностей. Но я уже и так трясусь, спасибо, и к тому же как-то неловко употреблять наркотик, от передозировки которого чуть не умерла моя предшественница Инес. По пути к гардеробной колотящееся сердце и сжавшееся горло ведут меня в другом направлении: к бутылке шампанского на стойке. Я быстро хватаю ее и опрокидываю вверх дном.

— …Тогда возьмите пояс у тринадцатого номера, только не забудьте вернуть до того, как переоденете ее в номер двадцать шесть!

— …Люди, я сказал «колечки», а не шапку как у сиротки Энни!

— …Эй, допивайте быстрее или ставьте на место: возле одежды нельзя пить!

Я допиваю, ставлю на место и иду в гардеробную. У каждой модели есть вешалка с ее именем и личной «одевальщицей» (студентки Института модных технологий, как я потом узнала). Надеж, Гейл, Мишель, Меган — здесь нет супермоделей, но много девушек высшей лиги, и чем девушка известнее, тем больше других знаменитостей и редакторов толпится вокруг. Это объясняет, почему меня по дороге чуть не раздавливает огромная нога Андрэ Леона Талли, который рвется вперед и орет: «ЯСМИН! ТЫ ВЫГЛЯДИШЬ ВЕЛИКОЛЕПНО!»