— Да, как Фонья, — Байрон боком присаживается за стол. — Девушек такого калибра, — говорит он. — Девушек из редакционного материала. Девушек с обложки.

— Но у меня есть обложка — и я снималась для «Аллюр»! — напоминаю я.

Статья «Увеличьте свои доходы» должна выйти со дня на день.

— Да, у тебя одна обложка с прошлого года, и ты снялась на двух страницах для «Аллюр», но в основном ты работаешь для каталогов — это хорошо, — поспешно добавляет Байрон. — Особенно если это «Нейманс», «Сакс» и «Бергорфс». Большинство моих девушек готовы на все, чтобы поработать хоть с одним из них, а ты выполняешь заказы для всех трех. Ты классическая красавица, верная ставка.

Я снова прикрываю глаза ладонью.

— Но…

— Но я принял решение. Послушай, Эмили, мне было приятно тебя представлять, и я тебя не бросаю, но больше я не могу этого делать. Я передаю тебя Джастине.

Когда Байрон подается вперед, я наконец могу увидеть выражение его лица. Оно грустное. Байрон берет меня за руку:

— Эмили, мне очень жаль.

Я пришла в «Шик», готовая свернуть горы, а теперь, кажется, падаю. Прямо в пропасть. У меня сжимается горло.

— Джастина странная, — бормочу я.

— Джастина — лучшее, что у меня есть.

По моему лицу катится слезинка. Потом вторая.

— Ах! — Байрон выходит из-за стола и встает передо мной на колени. — Послушай, Эм, может, если ты начнешь работать лучше…

Лучше? Я хватаю его за руки.

— Насколько лучше?

— Если этим летом ты снимешься на трех — нет, на двух… на двух обложках, я снова буду тебя представлять, — говорит Байрон. И улыбается: — Идет?

— Ура!

— На обложках наших заказчиков, — уточняет он. — Другими словами, не в журналах для вегетарианцев, кошководов и тому подобное.

Я обнимаю Байрона. Отпустив меня, он поднимается и снимает с вешалки черную бархатную кепку для верховой езды.

— Сейчас мне пора, а тебе, Эмили, милочка, надо пойти поговорить с Джастиной. — Он поправляет ремешок под подбородком. — Потому что у этой женщины есть шикарные идеи о том, как подстегнуть твою карьеру.


Вы наверняка уже подумали, что изменчивый Цвет волос Джастины — в настоящий момент синий, как шерсть Зелибобы — признак веселой и неординарной личности, которая бегает по Сентрал-парку под проливным дождем, любит «чупа-чупс» и иногда срывается в поездки автостопом.

Но вы ошибаетесь. Эта личность — другая синеволосая девушка. Или другая Джастина. Наша Джастина вечно усталая, ужасно усталая. Как будто яркая шевелюра высасывает из нее все силы и превращает в вялую меланхоличную куклу с кислой миной и апатичностью ослика Иа.

— Ладно… — Она заканчивает просматривать мое портфолио, вздыхает и медленно возвращается к первой странице. — Это твой лучший снимок. Его можешь оставить.

Обычно первая страница модельного портфолио — обложка, если она есть, или же самый лучший снимок крупным планом. Байрон решил разместить мою обложку в середине книги «в качестве приятного сюрприза для зрителя». А значит, впереди оказывается мой лучший снимок крупным планом: «укротительница львов» от Ужасного Шотландца. Всем этот снимок очень нравится, кроме меня.

— Но от остальных надо избавиться.

Стоп — что?

— От остальных? Что ты имеешь в виду? Не от всех же?

Похоже, от всех.

— Ну, можешь оставить одну-две из лондонской серии, — говорит Джастина, чуть поразмыслив. — Но от остальных надо отказаться — по крайней мере, от всего редакционного материала.

— Почему?!

Еще один усталый вздох, на сей раз с легким оттенком нетерпения.

— Потому что почти все эти снимки с восемьдесят девятого года. Сейчас девяностый — июнь девяностого. Они устарели. Редакционный материал устаревает за три месяца или даже меньше. Эти давно устарели. Тебе придется делать пробные фотосессии.

Не может быть! Пробы? Я всеми руками за новые снимки. Но пробы?!

— Байрон сказал, что мне уже не надо проб! — говорю я, и с каждой миллисекундой мое волнение растет. — Он сказал, что пробы — пустая трата времени! Он говорил это еще в прошлом году!

— Вот именно: в прошлом году. Все меняется. Сейчас тобой занимаюсь я. И еще пятью девушками, которых он только что на меня сбросил. А еще этими двоими… — Джастина вяло махает пальцами в сторону Лайса (бедняга никак не может решить, каким цветным карандашом разрисовать таблицу) и Стефана (который сам вот-вот расплачется, вручая коробку с салфетками бой-френду какой-то девушки). — А я считаю, тебе следует сделать пробы, — заканчивает она.

Господи!

— Я понимаю, что ты занята, Джастина, но если ты мне закажешь редакционный материал, у меня будут новые вырезки, и мы обе будем довольны.

Вздох.

— Я бы заказала. Но не могу. Не с этим портфолио.

Мы в патовой ситуации. Я грызу кутикулу и верчу головой. Байрон еще не ушел. Он, не снимая шапки, наклонился над своим столом и что-то диктует старательному Алистеру.

— Послушай, Эмили, я не дура. Я знаю, ты хочешь, чтобы Байрон снова стал твоим агентом, и я сама с удовольствием бы от тебя избавилась. Так, может, давай перестанем ходить вокруг да около, ты будешь делать, что я скажу, и я сделаю тебя звездой. Договорились?

Я резко поворачиваюсь к ней. Смотрю в большие, ожидающие ответа карие глаза и впервые за несколько минут улыбаюсь.

— Договорились.


В течение нескольких следующих недель Джастина организует серию проб. Я стараюсь делать, что она говорит. Стараюсь.

— Джастина слушает.

— Я в бикини, — говорю я.

— Ага… и?

— Оно из бумаги.

— И что?

— Два кружка и треугольник.

Молчание.

— Тебе это не кажется странным?

— Может, это мило.

— Может, и мило. На четырехлетней девочке. На девятнадцатилетней, может, и странно, — сообщаю я. — Даже точно странно.

— А я думаю, мило. — Она еще пытается защищаться.

— Но не сексуально. Ты не сказала «сексуально».

Вздох.

— Эмили, ты хочешь сказать, что я должна тебя оттуда вытащить?

— Будь добра.


— Джастина слушает.

— Я в костюме шоу-герл.

Вздох.

— С перьями и остальными причиндалами.

— Хорошо. Это хорошо. У тебя будет новый образ.

— Я не ищу работу в Вегасе, — говорю я.

— А кто говорит о Лас-Вегасе?

— Я, — отвечаю я. — Только что сказала.

Выдох.

— Эмили, перестань воспринимать все в штыки.

— Я не воспринимаю все в штыки. Не воспринимаю. Просто…

— Что? Просто что?

— Ну… у меня все ноги облиты мочой.

— Мочой? Ноги? Кто об… ой… е… ги?

— Что? — кричу я. — Не слышно!

— Что ты сказала? — кричит она в ответ. — Эмили!.. Эмили? Ты где?

— Я на Вестсайдском шоссе!

— Ты на Вестсайдском шоссе?.. В костюме шоу-герл?

— Угу.

— Кто облил тебя мочой? Ладно, неважно. Вытащить тебя оттуда?

— Будь так добра!


— Джастина слушает.

— ГОЛОЙ?

— Эмили…

— ГОЛОЙ?

— Эмили…

— Ты даже меня не спросила!

— Это не проба, Эмили. Я повторяю: это не проба. Это работа. Это редакционный материал.

— ГОЛОЙ!

— ЭМИЛИ, ПРОШУ ТЕБЯ, НЕ БУДЬ ТАКОЙ ХАНЖОЙ! УЭЙД — ХОРОШИЙ ФОТОГРАФ, И ЭТО ШЕСТЬ СТРАНИЦ РЕДАКЦИОННОГО МАТЕРИАЛА ДЛЯ ЯПОНСКОГО ЖУРНАЛА!

Боже… Для человека, похожего на ленивца, Джастина великолепно умеет плеваться ядом, если захочет.

— Только не надо обижаться.

Вздох.

— Журнал, — продолжаю я. — Как он называется?

— Не знаю! Это по-японски! Какой-то журнал о красоте.

— Да неужели!

— Послушай, Эмили! Они хотят, чтобы ты позировала обнаженной, но это не значит, что на фотографиях ты будешь обнаженной.

— Это как?

— НИЧЕГО НЕ БУДЕТ ВИДНО!

— А-а.

— Так будешь работать?

— Ну…

— Что?!

— Ничего… Просто… Этот журнал в переводе не означает «Плейбой», «Хастлер» или еще что-нибудь в этом роде?

Еще один вздох, на сей раз долгий и нарочитый. Я сразу же воображаю себе Джастину упавшей на диванчик и картинно прижавшей руку ко лбу, как несчастная героиня какой-нибудь экранизации классики.

— ЭМИЛИ! Это не порнография. Это художественная фотография. Художественная! — подчеркивает она. — Перестань говорить ерунду и снимись хоть раз спокойно, о'кей?

О'ке-е-ей. Я кладу трубку и барабаню пальцами по пластмассе. Потом поворачиваюсь лицом к Уэйду и обшарпанному номеру в гостинице «Челси». Именно здесь Сид убил Нэнси[83]. Странно, что я сразу не догадалась, что дело нечисто. Для этого мне потребовалось увидеть на кровати жалкую кучку аксессуаров.

— Где одежда? — спросила я, Уэйд в ответ осведомился, «не против» ли я «обнаженной натуры», что и привело к телефонному звонку.

— Все готовы? — спрашивает он.

Один ассистент регулирует освещение, а второй — мой дубль — лежит на кровати, растопырив пальцы, этакий инженю в футболке «Металлика».

Я облокачиваюсь о бюро. Нет, я не против обнаженной натуры в принципе. То есть если хотите загорать в колонии нудистов, ради бога. Только кремом от загара намажьтесь. Если хотите позировать для «Пентхаус» — супер. Желаю вам стать Киской месяца. Но я не знаю, как отношусь к наготе лично, точнее, к собственной наготе на пленке.

Вы скажете, что этот вопрос уже давно должен был возникнуть. Только почему-то не возникал. Да, в последнее время я чаще снималась в белье (почему бы нет? Платят хорошо, и у меня довольно много заказов, особенно когда я купила эти силиконовые «куриные котлеты», и мои чашечки трещат по швам). А для крупных планов, когда приходилось оголять руки и плечи, мне просто прикрывали грудь шарфом. Но это гостиница «Челси», а не студия «Бергдорф», а за объективом отнюдь не Аведон, так что я не знаю, что и думать.