Робин Хейзелвуд - Студентка с обложки

Байрон отходит к стене и возвращается. Я смотрю на композитку. Буквы заголовка частично срезаны, чтобы хватило места на мое имя. На волосах у меня написано: Эмили Вудс.

«Я люблю тебя».

Я закрываю глаза.

— Новая эра, новые возможности, новое лицо, — шепчет Байрон. — Твое.

Как бы там ни было… Обложка. У меня есть обложка. Я открываю глаза и улыбаюсь. Байрон обнимает меня и начинает кружить. Мы кружимся по опустевшему офису, и я смеюсь от радости.

Благодаря обложке меня заваливают заказами. Майами, Санта-Фе, Санта-Барбара, Сент-Джон, Багамы, снова Майами. С трехдневных съемок я возвращаюсь с шестью тысячами ста двадцатью долларами в кармане (тысяча восемьсот в день — это мои свежие расценки — умножить на три, плюс еще тысяча восемьсот за «время, потраченное на дорогу», минус пятнадцать процентов агентству). Шесть тысяч за три дня — а ведь просто для каталога.

— Тебя никогда не бывает дома, — жалуются подружки, когда я выставляю рядком мини-шампуни и кондиционеры из гостиниц: «Фор сизонс» (классные матрасы), «Билтмор» (отличный бассейн) и «Пинк сэндс» (суперские пляжи) на нашей полке из нержавейки. Они правы. Я пропускаю хоккейные матчи и пивные вечеринки, учебные вечера и выходные… безделья. Ну и что? В аэропорту я могу подойти к киоску, вытащить любой журнал и найти себя: в рекламе, в модных разделах. Теперь я одна из активно работающих моделей, «восходящая звезда», если верить Байрону.

Восходящая звезда…

В середине апреля преподаватель астрономии (мой обязательный естественно-научный предмет) усаживает меня рядом и сообщает, что я нахожусь «в наносекунде» от незачета. Когда я рассказываю об этом Мохини, своему неофициальному преподавателю астрономии, она не выражает никакого сочувствия.

— Все потому, что ты ведешь себя по-идиотски, — говорит она. — Мы все так думаем.

Такие заявления немного подрезают мне крылья. Я начинаю ездить чуть реже, лишь настолько, чтобы сдать зачет. После сессии еду домой, но ненадолго, не принимая никаких возражений. Я не собираюсь терять время, а особенно в таком забытом богом месте. Это даже не «другое» побережье. Над ним всего лишь пролетают по дороге на «другое» побережье. Вскоре я снова несусь в такси через мост Триборо. Я опускаю окно и глубоко вдыхаю воздух Нью-Йорка.

1990-й… Это будет мой год, мой сезон, мой город. Поскорей бы!

Двери лифта на Западной Восемнадцатой расходятся, и передо мной возникает огромная очередь девушек. Они стоят по всему коридору, до дальней лестницы. Девушки в одиночестве. Девушки с матерями, парнями, близнецами. Девушки маленькие и высокие, молодые и совсем девочки — и каждая внимательно меня осматривает. А я еще и прохожу мимо них без очереди.

— Ты гораздо красивее, — слышу я голос какой-то матроны, открывая новую стеклянную дверь «Шик». — И ты блондинка!

— Здравствуйте, это «Шик», пожалуйста, подождите!.. Привет-Эмили-Байрон-хочет-тебя-видеть-иди-сразу-к-нему… Чем могу вам помочь?

Алистер, наш новый секретарь приемной, недавно закончил Парсонский колледж дизайна, носит платиновый «помпадур» и питает слабость к жилеткам. Махнув ему в знак приветствия, я прохожу мимо сегодняшней модели (черная, блестящая, с фальшивым кармашком для часов и разными пуговицами) в основной офис.

Пока что тысяча девятьсот девяностый оказался для агентства «Шик» успешным. Предсказание Луи начало сбываться. «Шик» превратилось в самое модное и крутое агентство Нью-Йорка. Это можно было легко проследить по реакции коллег: сначала: «В каком-каком ты агентстве?», — потом: «Ах, да, «Шик» — и, наконец: «Правда? Тебе нравится? А Байрон как? А агенты? Я вот думаю к ним перейти». И многие уже перешли. По моим подсчетам, в «Шик» уже шестьдесят моделей. Шестьдесят! Я просматриваю стену композиток, чтобы найти свою: Далия, Далила, Эмма Дж., Эмма Т., Эстелла, Эстель…

Далия… Далила… Эмма Дж…

Далилия… Эмма Дж…

— А-ли-стер!

Алистер не спрашивает «Что?». Он просто вскакивает и скользит в мою сторону. Достойный фигуриста маневр, комкающий «зебровый» ковер. Я отпрыгиваю.

— Я не вижу своих композиток! Где они?

— Расслабься, котенок, они… — Алистер замедляет скольжение перед ящиком, о существовании которого я раньше и не подозревала, — здесь. Вот! — Он вручает мне пачку композиток…

…которые я немедленно прижимаю к груди. В агентство за ними заходят клиенты, агенты рассылают их по почте… Если тебя нет на стене композиток, откуда возьмутся заказы. Спасибо, мы это уже проходили!

— Алистер! — взрываюсь я. — Что мои композитки делали в этом ящике?

Алистер поправляет свой «помпадур», возможно, потому, что я только что забрызгала его слюной.

— Спокойно, котенок, не расстраивайся! Ты последние недели не работала, а у нас не хватало места, вот мы и…

— Мои композитки были в ящике! В долбаном ящике!

Стол Байрона стоит перед окном, что создает красивое заднее освещение, особенно сейчас, когда Байрон нарядился в хлопок цвета хаки и сильно загорел. Его наманикюренные руки плавают в пространстве между нами.

— Эмили, Алистер сказал мне, это только до твоего возвращения, — успокаивал он. — Просто мне не хотелось еще одной накладки, как с «Сакс».

А, вот оно что! Понятно. Байрон так привык к тому, что я соглашаюсь на каждую поездку, что привык давать всем моим постоянным клиентам первую очередь, а значит, они могли высылать подтверждение, когда захотят. Но после разговора об астрономии я решила, что звезды против моей поездки с «Сакс» в Новый Орлеан и заставила Байрона ее отменить. Клиенты были не в восторге. Такое было всего раз, и все-таки…

— Верно, — бормочу я, смягчаясь. — Это было нехорошо.

— Ничего, — говорит Байрон. — Главное, что ты вернулась. Я скажу Алистеру поставить тебя в середину.

— С мигающими огонечками.

Байрон улыбается — не настоящей улыбкой, а опрокинутой набок запятой.

— Ладно, слушай. Я внес кое-какие изменения.

— Я заметила. Открытые кастинги? Я думала, ты никогда на такое не пойдешь.

Его глаза расширяются.

— Почему нет? Это модно и эффективно! Я нахожу шикарных девушек.

Я с сомнением меряю очередь взглядом.

— Не там, — Байрон пренебрежительно кивает туда, откуда выходит заплаканная девица в сопровождении заплаканной матери и незнакомого мне сотрудника «Шик». — Там, где их действительно можно найти. — Его рука обводит горизонты. — «Элит», «Форд» — к нам приходят замечательные девушки. Вот как раз сегодня утром Светлана перешла к нам из «Элит», и я на волосок от того, чтобы увести Клаудию.

— Клаудию Шиффер?!

— Да, Клаудию Шиффер. Клаудиа… — Байрон вздыхает. Я моргаю: он что, сменил ориентацию? — Я, конечно, беру не всякую, — продолжает он. — Только самых лучших. Сливки.

В прошлом году, пройдя через все сердечные муки, связанные с заключением договора с агентством, я узнала, что контракты моделей имеют мало значения. Ни одно агентство не станет вынуждать девушку соблюдать условия, напечатанные мелким шрифтом, если она захочет уйти (ну, может, за исключением Клаудии), потому что ни одно агентство не захочет само выполнять такие условия. Поэтому девушки легко меняют агентства.

— Байрон, у тебя и так много девушек! — замечаю я. — Сколько еще тебе надо?

— О, немного: семьдесят, почти восемьдесят. Мы сейчас расширились, стало больше места…

— Если не считать доски композиток.

Он натянуто смеется.

— Ну да, точно, но мы это дело поправим. К тому же я только что нанял двух новых агентов: Стефана и Лайса. Это возвращает меня к теме перемен…

Байрон встает и выходит из-за стола. На нем высокие жесткие сапоги, которые громко скрипят, словно протестуют против его привычки ходить по офису.

— Да, да, я занялся верховой ездой, — говорит он в ответ на мой взгляд. — Это так бодрит! И очень полезно для бедер и ягодиц — они стали твердые как камень! Эмили, я отдал тебя Джастине.

До меня доходит где-то через минуту.

— Стой… как агенту?

— Да.

— Но почему? Разве ты сам больше не работаешь с заказами?

— Отчего же? С некоторыми. — Подходя к стеклянной стене, он достает из стойки для зонтиков кнут. — Но у меня больше нет времени, не с этим… — Кончик кнута скользит по гладкой поверхности стекла, обводя царящую там суету: очередная девушка в печали уходит из агентства. — У меня есть время только на нескольких, самых лучших девушек. Особенных.

Я не верю своим ушам.

— Байрон, в этом году я заработала по грубым подсчетам семьдесят тысяч долларов, а еще только май и я учусь — разве это не делает меня особенной?

Очевидно, нет.

— Начало неплохое.

Я снова смотрю на Байрона против света. Приходится прикрыть глаза ладонью, чтобы видеть его лицо.

— Но не достаточное для чего — чтобы войти в лучшую пятерку? В лучшую десятку?

Мой агент молчит. Я продолжаю:

— Значит, семидесяти тысяч за пять месяцев не хватает, а чего хватает? Восьмидесяти? Девяноста? Сотни?

Байрон проводит пальцами по лбу.

— Эмили, послушай, речь не только о деньгах, — говорит он. — О карьере. Я теперь представляю определенный тип девушек. Девушек, которые делают много редакционного материала, участвуют во многих серьезных кампаниях… Версаче… Айсберг… Вакко… Гесс…

— Как Фонья, — горько произношу я.

Фонья — новая девушка «Гесс»? Я видела фотографии на прошлой неделе. Она стоит в яблоневой роще среди художественно разбросанных лестниц и бочек, разнаряженная, в шнуровке и оборочках. Кто-то на ее месте вызвал бы гомерический хохот. Но Фонья не была смешной. Она выглядела гламурно, мрачно и роскошно, как кинозвезда пятидесятых.