Я уже хотела повторить все сначала, как вдруг замираю. Что-то не так!

Тихо…

Боже мой! До этой секунды я и не замечала, как меня успокаивает треск строба, щелчки затвором, одобрительные хмыканья Конрада. Ведь это значило, что все происходит где-то там, без меня. А теперь стало тихо — пришла моя очередь.

Словно услышав мои мысли, в дверях появляется Морис.

— Теперь ты!

Я сглатываю.

Из-под его руки высовывается голова Терезы:

— Дай жару! Дай жару! ДАЙ ЖАРУ!

За ней стоит Айяна.

— Только ногу не сломай на этих шпильках.

Морис ведет меня по коридору в студию. О боже! Сердце стучит как сумасшедшее. Я не готова! Вот она, съемочная площадка — люцитовая платформа в белом бумажном море. В тот раз мне показалось, что студия гораздо меньше. Я чувствую себя Алисой в Стране чудес. А еще меня тошнит.

— Ага! Вот и наша новая красавица! — говорит Конрад. — Ребята, познакомьтесь с Эмили.

Свет бьет в глаза, и я почти вслепую машу в ответ на чьи-то приветствия.

— О'кей, поднимайте ее сюда!

От расплывчатой толпы отделяется чья-то фигура.

— Осторожно, бумага! — упрекает Конрад, перегибается через штатив и хищным взглядом окидывает девственно чистый фон в поисках прорех.

— Бумага цела, — говорит фигура. Вообще-то, это парень и очень симпатичный. Остановился в паре дюймов от меня и смотрит. — Ты Эмили, да?

Я киваю и тоже его рассматриваю. Глаза такого мягкого, приглушенно-зеленого цвета, почти серого — как мой любимый свитер. Замечательно! Чего мне не хватало, так это еще одной причины понервничать.

Он сходит с площадки и одаривает меня теплой улыбкой.

— Я Майк. Давай сюда, к нам.

Майк… Он старше меня: на вид лет двадцать. Не парень, мужчина. Майк протягивает мне руку, я чуть было не даю ему свою и вдруг осознаю, что она мокрая. И вытираю ладонь о платье.

— Э-ми-ли!!! — пищит Морис.

Я опускаю глаза. И вижу влажный отпечаток. Ой.

Морис, озабоченно цокая языком, сбегает с площадки.

— Ну, даешь, — ухмыляется Майк, но руку не убирает.

— Пора начинать! — говорит Конрад.

Я хватаю Майка за руку. Он тянет меня наверх, и я залетаю на платформу.

— Ищите метку, — приказывает Конрад.

Посреди платформы скотчем изображен знак «X». Я становлюсь на него и осматриваюсь.

Вот она, огромная и черная, в пятнадцати футах от меня. Камера. Обычно фотоаппарат кажется мне безвредным, даже приятным. Но не сегодня. Эта камера черная и страшная, как гигантское хищное насекомое, поджидающее добычу. Меня. Я откидываю голову назад и вдыхаю, прижав ладони к бедрам. Так делает мой брат, Томми, перед футбольным матчем, чтобы успокоить нервы, не обращать внимания на болельщиков и соперников, сосредоточиться на одном: забить гол. А что значит для меня «забить гол»? Принять правильную позу? Хорошо выглядеть? Если честно, я уже «забила гол», попала в эту студию — ну, а теперь надо просто не опозориться. «Не опозорься! — отдается эхом у меня в голове. — Не опозорься». Я делаю еще один вдох, опускаю подбородок и опять смотрю на камеру. Камера ждет — все ждут, — когда я начну что-то делать.

Не опозорься…

— Цифры! — кричит Конрад.

— Сто двадцать на шестьдесят! — откликается Майк.

Конрад регулирует объектив. Его голова выныривает из-за камеры.

— Так, — тянет он успокаивающе, словно пытается поймать что-то пушистое и напуганное, — сейчас я сделаю два поляроидных снимка, чтобы проверить, как мы стоим. Хорошо, Эмили?

Я киваю.

— Так, первый…

Говорит со мной как с второклашкой, которую снимают для школьного альбома. Месяцы моделинга коту под хвост. Хотя так даже легче.

Фотоаппарат дважды щелкает.

— Хорошо, теперь чуть расслабься.

Я размыкаю стиснутые челюсти и начинаю рассматривать собственные ногти. Это лучше, чем таращиться на камеру или на Майка, который снова идет сюда.

— Волнуешься?

Я с усилием перевожу дух.

— Угу.

— И зря. — Майк наклоняется ко мне. Пахнуло лесом. — Во-первых, ты выглядишь очень мило, — шепчет он. Мило? Все внутри превращается в манную кашу. — А во-вторых, тебе нечего волноваться, потому что Конрад любит все всем указывать. Он будет говорить тебе, что делать, очень-очень подробно.

— Правда?

Майк кивает.

— С головы до пяток. Абсурд, конечно.

Не абсурд, а просто супер! Напряжение в животе уходит; впервые с тех пор, как я очутилась на площадке, я могу более или менее нормально дышать. Все будет хорошо! Я улыбаюсь, наконец-то искренне.

Но недолго.

Конрад несется к площадке, сжимая в руке свежепроявленный «поляроид».

— Что вы натворили? — рявкает он и возмущенно тычет в меня пальцем.

— Вижу! Сейчас надену аксессуары и высушу! — Морис махает сумкой с замочком «язычком».

— Да нет, я не о том! Тащите стремянку! — кричит фотограф. Через минуту он стоит на перекладине и всматривается мне в лицо холодными, осуждающими глазами. А был такой теплый и доброжелательный… Потом щелкает ногтем по моим бровям. — Что вы здесь натворили?

Ой. Я переступаю с ноги на ногу.

— Винсент меня немножко подчистил.

— Немножко?! — Конрад мотает головой, словно вытряхивая мой идиотский ответ. — Морис, Винсента сюда, быстро!

Стилист разевает рот, закрывает его и бежит в гримерную, не выпуская из рук кучу пастельных сумочек всех форм, размеров и материалов.

— Ви-и-н-се-ент! — кричит он, волоча за собой золотистые ремешки.

Как такое может быть? Неужели Конрад так разозлился из-за бровей? Я гляжу на фотографа: а вдруг это все шутка, спектакль, разыгранный, чтобы визажист не расслаблялся? Может, и так, но я вижу только застывшие сердитые глаза.

— Я пришел, — говорит Винсент с видом, не выражающим никакой радости. — В чем дело?

— Вот это я и хочу узнать! — Конрад тычет пальцем мне в бровь. — Это что?

Щеки Винсента розовеют.

— Они выглядели очень старомодно, и я просто…

— Ты просто что?

— Подправил их, и все! — Визажист повышает тон, хотя его голос звучит не зло, а скорее испуганно. — Там не было формы!

Морис вставляет в розетку удлинитель.

— Эмили! Лицо сюда! — рычит Конрад.

Я вытягиваюсь по стойке смирно.

— Я знаю, что там не было формы! — продолжает он. — А здесь и здесь мне нравилось!

Винсент встает на стремянку и хватается за перекладину над ногами фотографа.

— А вам не кажется, что здесь теперь лучше? — указывает он тупым концом помадной кисточки.

Конрад сосредоточенно хмурится.

Морис становится на самую нижнюю ступеньку и включает фен. Мне в живот ударяет струя теплого воздуха.

— Ну, там же был Дикий Запад! — оправдывается Винсент.

Дикий Запад? Хочется потереть глаза, но меня за это убьют. Передо мной трое мужчин — один большой и взъерошенный, два маленьких и аккуратненьких, — все стоят на стремянке и смотрят на меня широко распахнутыми глазенками, какие бывают у котят на пошлых рождественских открытках или календариках с рекламой кошачьего корма. А я — птичка. Такое внимание было бы лестным, да только интересуют их мои кожные волоски и пятна на платье.

В мою бровь снова упирается палец.

— А здесь слишком тонко.

— Тут? — Пальцу вторит карандаш. — А разве здесь это не выравнивается? И здесь? И здесь?

— НЕСИ ИНСТРУМЕНТЫ!

Инструменты приносят. Под пристальным наблюдением фотографа Винсент выдергивает еще два волоска и чуть закрашивает середину моей левой брови.

— Гораздо лучше! — объявляет Конрад и слезает со стремянки. — Все, Винсент, теперь припудри ее. Морис, поправь пояс. Будем снимать сразу на пленку.

Ума не приложу, как два волоска и один карандашный штрих что-то поменяли. И все-таки я рада, что Карибский кризис вокруг моих бровей разрешился. И еще один плюс: я уже не нервничаю, а просто жду, когда сессия закончится, чтобы снять наконец чертовы туфли и сходить в туалет.

У объектива Конрад опять растягивает губы в ласковой улыбке.

— Сейчас мы будем играть. Повторяйте за мной!

Он ставит правую пятку к левому носку и скашивает бедра.

Я копирую его позу.

— Бедро чуть вперед!

Я двигаю тазом и выпячиваю правое бедро.

— Хорошо! Теперь руку на бедро!

Кладу левую руку на бедро. Ощущение странное.

— Нет, другую!

Все равно странное.

— Отклонитесь назад!

— Больше!

— Меньше!

— Подбородок вниз!

— Прекрасно! Первые несколько кадров так и стойте.

Это только начало. Майк оказался прав: все оставшееся время Конрад дает мне исчерпывающие указания, что и как делать. Для него все мелочи важны: как согнуты пальцы рук, как развернуты стопы, и чем поза неудобнее и неестественнее, тем ему больше нравится.

Между прочим, именно так я себя здесь и чувствую: неудобно и неестественно.

За обедом Айяна травит модельные байки. Например, о том, как она прилетела в Париж, а ее тринадцать сумок «Луи Виттон» — нет. Смеяться надо после фразы: «А когда я уехала, хотите верьте — хотите нет, во всем городе не осталось ни одной дизайнерской сумки!» Что все и делают. Очень громко. Я вожу вилкой по зеленому соусу на куске отварной семги, пытаясь подсчитать, во сколько сумок влезет все, что у меня есть в шкафу, включая довольно обширную коллекцию футболок.

Когда я прошу добавки зеленой фасоли, Морис говорит:

— Надо же, какой у нас аппетитик!

Все смотрят мне в тарелку, включая усмехающуюся Айяну. Я замечаю, что ее тарелка, полная еды, почти не тронута, а Терезы за столом вообще нет.