Уильям Купер - Сцены провинциальной жизни

У входа в свою раздевалку я увидел Стива. Он стоял в дверях соседней кабины и кое-как растирался полотенцем. Том принимал душ.

— Это и есть та девушка, с которой встречается Тревор? — спросил я.

— Вроде да.

— Та самая, что сидела в машине в тот вечер? Когда его задержали за то, что поехал на красный свет?

— Откуда я знаю. — Он помялся. — Слушай-ка, Джо…

Его голос так изменился, что я шагнул в коридор, чтобы лучше его видеть. На лице его проступило выражение непривычного беспокойства. Он перестал растираться.

— Что такое, Стив?

— Миртл ушла?

— Ушла. — Странный вопрос.

— Ну, конечно, ушла. Глупо… Слушай, Джо, знаешь, с чего это Том так увивался возле нее?.. — Он говорил отрывистой скороговоркой. — Я знаю, ты не поверишь, но все-таки я скажу… Знаешь, с какой мыслью Том носится в последнее время? Он задумал жениться на Миртл!

Я остолбенел. Я вытаращил на Стива глаза.

— Невероятно! Быть не может! Что за нелепость!

Много я наслушался от Стива вранья, но такую дичь он нес в первый раз — и в первый раз мне не захотелось обвинить его во лжи.

— Тебе, Джо, знать не полагается.

— Еще бы! Я думаю!

— На той неделе это обсуждалось с Робертом. Потому Том и ездил в Оксфорд.

Вы не поверите: я ему верил.

Кто-то вышел из кабины рядом, и я посторонился, пропуская его. Я увидел, что в конце коридора, повязав бедра полотенцем, стоит Том и причесывается перед зеркалом.

— Ты только не говори, Джо, что я тебе рассказал.

— Смешно, Стив, честное слово.

— Ради бога, не говори! Даже виду не показывай, пока он сам не скажет. А то он мне такое устроит!

— Постой, Стив, а не лучше…

— Он идет сюда! Тихо — все! — Стив отступил в кабину и впопыхах нырнул головой в рубашку. Локоть застрял в рукаве.

Подошел Том.

— А ну, Стив, поторапливайся! — Он заглянул в кабину. — Если бы ты складывал рубашку, как я тебя учил, она надевалась бы сразу.

Я ретировался к себе в раздевалку.

Потом мы простились, и я пошел домой. Мне было над чем поразмыслить.

Я был поражен до глубины души. Помилуйте, что же он вытворяет, этот Том, где же предел его нелепостям? Во-первых, не он ли показывает на каждом шагу, что для него весь свет сошелся клином на Стиве? Во-вторых, разве ему не известно, что Миртл влюблена в меня? И в-третьих, черт возьми, ему вообще осталось меньше месяца до отъезда! Уму непостижимо! Впрочем, какая разница? Уму непостижимо, а все равно происходит. Многое из того, что творится на свете, уму непостижимо, особенно если за этим стоит такой Том, — и мне бы надо это знать.

Врет Стив, и больше ничего, сказал я себе напоследок и лег спать.

Было раннее утро. Я сидел на школьном дворе и дожидался, когда подойдет Фрэнк с честной компанией. Я не готовился к уроку — я вообще ни к чему не готовился. Я размышлял. Думай не думай, выходило, что в делах у меня царит несусветная путаница. Такая неразбериха, что сам черт ногу сломит. Только вчера Стив поведал мне о последней затее Тома. У меня трещала голова и нервы ходили ходуном.

Небо затянули тучи — вероятно, ночью шел дождь. Липа, под которой я сидел, роняла с листьев редкие капли, под ногами было сыро, в парном воздухе держался стойкий запах пыли. Трепеща крыльями, между деревьями проносились птицы. Странное затишье стояло кругом.

На коленях у меня лежала сложенная вчетверо утренняя газета; мне бросился в глаза кусок заголовка. Я уже читал ее. Европа мчалась навстречу своему предназначению, только я стал терять четкое представление о том, куда она мчится. К стыду своему, я сознавал что меня это все меньше трогает.

Временами я пытался увязать разлад в нашей частной жизни с крахом на мировой арене. Я воображал, как нас, всех вместе, готовится поглотить еще безвестный, но чудовищный хаос. Но я лукавил с собой. Что бы ни твердили мне изо дня в день газетные заголовки о неминуемых судьбах мира, что бы ни подсказывал собственный здравый смысл, а по-настоящему глубоко меня интересовало лишь то, что происходило у нас с Миртл и у Тома со Стивом. Кругом пускай хоть светопреставление, думал я, а главным для людей все равно останутся их личные дела.

Впрочем, я послал в американское консульство в Лондоне прошение о визе. Безучастность к событиям в мире не окончательно лишила меня способности действовать.

Положил я начало и расчетам, заданным мне Болшоу. Надо же человеку чем-то занять себя! Ответа от мисс Иксигрек все не было, и я не мог приниматься за новую книгу, не зная, какая участь постигла последнюю. А что, если мисс Иксигрек вообще не вернется с Балкан — что, если я так и буду ждать до конца своих дней! Мои страхи совершенно не поддавались доводам рассудка. Неудивительно, что я засел за расчеты.

Не скажу, чтобы я буквально лишился сна от сознания, что за моей возлюбленной ухлестывает мой лучший друг. Это чересчур несуразно выглядело. А поскольку передал это мне отъявленный враль, я оставил за собой право учинить скандал, но до поры до времени не спешил им воспользоваться. При всем том новый фортель моего лучшего друга привел меня к важному заключению, а именно: раз я не собираюсь сам жениться на Миртл, значит, нечего мешать тому, чтобы это сделал другой.

Только позже мне привелось узнать, что это заключение, важное для меня, всем остальным представлялось непостижимым. Спешу отметить здесь, что я не просто пришел к заключению — я и вел себя соответственно. Постигнуть же это поможет признание, которое я сделал раньше: понимая, что я родился на свет не ахти каким сокровищем, я часто силился вести себя как человек достойный. Когда речь шла о главном, я, сколь это ни прискорбно, придерживался того принципа, что в любви все средства хороши. Но коли есть возможность, рассуждал я, поступить, как порядочный человек, когда речь идет о второстепенном, то почему бы и нет?

Понятно, какой я руководствовался целью? Ну вот, а остальным это было непонятно. Судя по тому, чем заканчивались прежние мои потуги в этом направлении, можно было заранее сказать, что в итоге, скорей всего, получится конфуз. Я же, с присущим мне оптимизмом и упорством — или недомыслием, если угодно, — ничего такого не предвидел. Я сидел в одиночестве под липами, прельщенный скорее замыслом в целом, нежели тем, к чему он приведет на деле. Ну и, понятно, у меня трещала голова.

Шестиклассники вышли во двор и, подвинув ко мне стулья, расселись. Я заметил, что нет Тревора, и спросил у Фрэнка, где он. Фрэнк не знал.

— Вчера вечером я видел его, — сказал я.

Фрэнк — или мне почудилось? — бросил на меня странный взгляд.

— С девушкой? — Фред немедленно направил разговор по излюбленному руслу.

Я не ответил.

— Эх, мне бы девушку, — сказал Фред. — Я у Фрейда читал, что вредно, когда нет девушки.

Будь при сем Тревор, он непременно подбил бы Фреда на бесхитростно-доморощенную рацею об основах психоанализа. Но Тревора не было, и реплика Фреда осталась без внимания. Он вздохнул и принялся за работу.

Немного спустя во двор вышел ученик и подал мне записку от директора. В ней говорилось, что проводить уроки во дворе запрещается.

Я удивился.

— Взгляни-ка. — Я протянул записку Фрэнку. Фред и Бенни прочли ее через его плечо.

Вот дерьмо! — уронил Фрэнк.

— Навоз! — поддержал его Фред.

Директорский посланец, который тоже успел ознакомиться с содержанием записки, радостно хрюкнул. Я отдал ему назад бумажку и велел шагать своей дорогой.

— Как же вы теперь, сэр? — спросил Бенни.

Это была мелочная придирка. Обычай заниматься во дворе велся издавна. Старшеклассники рассматривали его как одну из своих привилегий.

— Сейчас я, во всяком случае, не тронусь отсюда.

Случайно я поднял взгляд и увидел, что из окна за мной подглядывает директор.

Тогда я допустил глупейшую ошибку. Я решил пойти поговорить с Болшоу. Я думал, он обеими руками ухватится за возможность позлословить о новом директорском демарше. Я направился в школьное здание и увидел, что Болшоу сидит у себя в классе при открытых дверях. Он вышел в коридор, где нам было свободно разговаривать.

Моей глупости не было оправданий. Я прекрасно знал, что Болшоу — непредсказуем. Если он с некоторых пор начал вести себя как мой союзник, это не значит, что я стал ему больше по душе. Вообразить, что он согласится поддержать меня, значило с тупым безрассудством лезть на рожон. Я полез — и через две минуты очутился в очаге ожесточенной ссоры.

— Я сейчас со двора, — сказал я.

— Окно между занятиями?

— Отнюдь. Проводил урок в шестом. Удостоился записки от директора.

— И перешли с ними в малую лабораторию?

— Боже упаси!

— Как вас прикажете понимать, Ланн?

— Я не собираюсь считаться с таким предписанием.

— Это почему же?

— Да потому, что всякой глупости должен быть предел.

Болшоу стоял, засунув руки в карманы, ссутулив тяжелые плечи и вглядываясь мне в лицо сквозь полумрак коридора.

— А ко мне вы зачем пришли? Тут-то мне и почуять бы, что дело неладно. Но для меня это происшествие не стоило выеденного яйца, и мне не приходило в голову, что Болшоу может взглянуть на него иначе. Я ответил:

— Обсудить, что вы да я могли бы предпринять в связи с этим.

Болшоу возвысил голос:

— Возможно, кой-кому это покажется странным, но в данном случае я — на стороне директора. Пора покончить с нарушениями порядка. Вспомните, что я вам говорил, милейший: засучите рукава — и за работу! Это значит, что подобного рода вольностям пора положить конец.