Как-то вечером Лили (Сообщила нам новость из своей личной жизни, которая повергла нас в шок. Объявился некий Пол. С этим «божественным» юношей она познакомилась на вечеринке три недели назад, а теперь небрежно извещала нас о том, что ближайшие выходные проведет в загородном доме его родителей в Ист-Хэмптоне.

— Ну что ж… — промолвила Эви, не показывая виду, что в душе ее хватил апоплексический удар. — Это так неожиданно, Лили. Нам с Мэтом надо это обсудить. И конечно, мы должны поговорить с миссис и мистером…

— Холандер, мама. Но какая тебе разница, как их зовут?

— Такая, что, когда говоришь с человеком, не мешает знать, как к нему обращаться, — встрял я.

— Это ты о ком? — огрызнулась девочка.

— О мистере Холандере, отце Пола.

— Извини меня, Мэтью, но я не вижу, каким местом это касается тебя. Там будет большинство ребят из моего класса, мама их всех знает как облупленных.

Я взглянул на Эви. Ее выразительный взгляд означал: «Да, я их знаю, и они мне доверия не внушают».

— Послушай, Лили, — попытался урезонить я девочку, — я сожалею, что появился так поздно и не участвовал в твоем воспитании с пеленок. Но теперь, когда мы одна семья, я считаю своим долгом убедиться, что тебе обеспечен надежный присмотр.

— «Присмотр»! Господи, боже ты мой, из какого ты века? Это уже давно никого не волнует.

— В таком случае, — вступила в разговор Эви, подражая небрежной манере дочери, — ты никуда не поедешь.

Лили не ожидала отпора и, естественно, стала искать козла отпущения.

— Мэтью, это ведь ты ее настроил, да?

— Никто меня не настраивал! — возмутилась Эви.

— Тогда почему с того момента, как он объявился, у нас воцарились такие феодальные порядки? Что он вообще понимает в воспитании детей!

— Прекрати говорить «он»! — крикнула Эви, теряя терпение. — Мэтью такой отец, что твоему родному папаше и не снилось. И именно потому, что его не было рядом, я с вами либеральничала. А зря! Но теперь ты уже не маленькая девочка.

— А, ты все-таки заметила! — съязвила дочь. — Следовательно, нет никакой нужды продолжать эту дискуссию.

— Очень хорошо, мы наконец пришли к общему знаменателю, — подытожила Эви. — А сейчас иди делать математику. Мы с Мэтом все обсудим и, если сочтем возможным продолжать эту тему, позвоним Холандерам и узнаем, кто из взрослых с вами будет.

— То есть решили опозорить меня перед всем классом? — вскинулась Лили.

Ну, я не думаю, что у вас принято подслушивать телефонные разговоры, — парировал я. — Короче говоря, если мы с твоей мамой сочтем удовлетворительным… — Я запнулся в поисках нейтрального слова.

— …то, как поставлена слежка? — подсказала дочь.

— Если угодно. Тогда будем думать, не помешает ли ваша поездка учебе, и после этого примем решение.

— А что мне сказать Полу?

— Можешь сказать, что, как взрослый человек — как ты его описываешь, — он должен понять нашу озабоченность и дождаться от нас решения.

— Нет, я должна дать ему ответ сегодня же.

— Это еще почему? — удивился я.

— Потому что все дают ответ сегодня! — С этими словами она вылетела из комнаты.

— Знаешь, Эви, — сказал я с неуместной веселостью, — в конце концов надо дать Полу шанс назначить Лили еще одно свидание, если это ей придется пропустить.

Из-за двери раздался страшный крик. Такого голоса я в этом доме еще не слышал. Эви остолбенела, а я заключил, что это закричала женщина, в которую внезапно превратилась наша дочь Лили.

Она влетела в комнату, как фурия.

— Ну, погодите! — угрожающе произнесла она. — Вот мои подруги узнают, какие у меня отсталые родители! Допотопные!

— Ого! — искренне восхитился я. — Какие эпитеты! Ты где этого нахваталась?

— Ты, Мэтью, — объявила она, тыча в меня пальцем с выражением колдуньи, — ты мне никто! Ни по крови, ни как-то еще. И если бы ты продолжал ночевать в своей лаборатории, нам бы сейчас было только лучше!

Она выскочила из комнаты, полная решимости поведать подругам о моих прегрешениях против человечества.

Мы с Эви стояли напротив друг друга, не зная, плакать нам или смеяться.

В общем и целом изнуряющая партизанская война в доме продолжалась почти до полуночи. Между стычками дочь то и дело пополняла свой арсенал боевых средств в телефонных разговорах с подружками. Она удалилась спать только после того, как вырвала у нас обещание «серьезно обдумать» ее просьбу.

— Что будем делать? — беспомощно спросила Эви.

— Знаешь, что? — Я попытался сохранить присущее мне видение перспективы. — Давай пока отложим разговор о новом ребенке.

Потом наступил рубеж.

Летом меня пригласили выступить на ежегодном съезде Международного неврологического общества, который на этот раз проводился в Риме. Я колебался. Эви мгновенно угадала причину.

— Мэтью, чего ты испугался? Что, Сильвия опять не выходит у тебя из головы?

— Эви, если ты думаешь, что я боюсь с ней встретиться, то ты ошибаешься.

— То есть ты боишься с ней не встретиться?

— Черт возьми, ничего я не боюсь! Можно, я тебе скажу, чего бы я хотел?

— Я тебя внимательно слушаю, — раздраженно буркнула она.

— Ну, так вот. Насколько я понимаю, Италия — не простая страна. Летом она превращается в один огромный музыкальный фестиваль. Там проводятся тысячи разных концертов, оперные спектакли в термах Каракаллы, на так называемой Веронской арене… Почему бы вам, девочки, не воспользоваться такой редкой возможностью? Давайте хотя бы один месяц проведем вместе.

Эви обняла меня, а я вдруг застонал.

— О, черт!

— Что теперь не так? — удивилась она.

— Теперь придется сочинять этот доклад, будь он неладен!

Тема напрашивалась сама собой. В докладе съезду нейрохирургов я представлю самые последние результаты своей методики, которая так хорошо показала себя в случае Джоша Липтона, а после него спасла жизнь еще нескольким больным.

Эви мне здорово помогала в подготовке. Она даже настояла на том, чтобы я провел перед ней генеральную репетицию, прежде чем выносить свой доклад на суд несметного множества скептиков со всего мира.

Со свойственным ей пристрастием ко всякого рода сенсациям итальянская пресса мигом ухватила суть моего исследования, и неожиданно для себя я очутился в центре внимания целого сонма журналистов. Мысленно я пытался определить, есть ли в их числе корреспондент «Ла Маттины».

Должен также признаться, что, когда мои барышни ушли по магазинам на Виа-Кондотти, я направился на гостиничный коммутатор и изучил телефонный справочник Милана.

Как нетрудно догадаться, телефона Сильвии там не оказалось.

Я приготовил своим девочкам особенный сюрприз. Эви всю жизнь мечтала побывать в Венеции. И я устроил нам поездку туда на целую неделю, перед тем как возвращаться домой. Эви была этим очень тронута.

Легендарный город с каналами вместо улиц превзошел все наши ожидания. Мы слушали музыку Джованни Габриэли в исполнении церковного хора собора Сан-Марко, а вечером того же дня — духовой концерт Альбинони, исполнявшийся под величественным куполом расписанной Тицианом церкви Санта-Мария делла Салюте.

От великого до смешного. На другой день, пересекая великую пьяцца, окрашенную закатным солнцем в пастельные тона, мы имели удовольствие услаждать свой слух «искусством» каких-то ветеранских ансамблей, фальшиво исполнявших самые избитые шлягеры в близлежащих кафе.

Я вдруг понял, что счастлив настолько, насколько может быть счастлив человек. Я импульсивно расцеловал девочек и обнял жену.

На следующий день мы пошли в театр «Ла Фениче». Этот классический оперный зал красного бархата первым в истории слышал волшебные звуки «Травиаты», что напомнило мне о моем первом «свидании» с Сильвией. Сейчас я долго стоял за последним рядом и смотрел на пустую сцену.

И тут я вдруг понял, что финальный занавес наконец упал. Моя героиня больше не ждет в кулисах, готовая появиться в театре моей памяти в тот момент, когда я меньше всего жду. Я больше не буду заложником времени. Финита ла комедиа.

Окончательный поворот совершился благодаря тривиальному, на первый взгляд, инциденту.

Эви была начисто лишена тщеславия. Ее мало заботило то, как она выглядит, — главное, чтобы было чисто и приятно на вид. Поэтому я был крайне удивлен, когда, выйдя из душа в номере отеля «Даниэлли», застал ее перед зеркалом во весь рост.

Она не сразу меня заметила и продолжала выгибать шею, пытаясь разглядеть себя сзади. Одновременно она щупала себя за талию, определяя толщину накопленного жирка.

Я понял, что у нее на уме.

— Прекрасно выглядишь, Эви. У тебя замечательная фигура.

Она покраснела.

— Я не видела, как ты…

Она осеклась, но быстро перешла к сути дела.

— Мэтью, не надо меня утешать. Я знаю, что чересчур увлекаюсь спагетти.

— Ничего подобного!

— Я поправилась почти на два с половиной килограмма.

— А я что-то не заметил… — с любовью возразил я.

— Зато я заметила. Надо срочно что-то делать, пока еще не поздно, Завтра же с утра начинаю бегать трусцой.

— Где это ты в Венеции будешь бегать?

Мне сказали, что на рассвете площадь Сан-Марко — все равно что пруд в Центральном парке. Там все бегают. Побежишь со мной?

— Конечно.

В шесть часов утра я заставил себя встать, быстро проглотил чашку черного кофе и потащился на пьяцца, где уже считали круги несколько разноперых фанатов фитнеса — все, конечно, американцы — в кричащих спортивных костюмах и дорогих кроссовках.

Я пыхтел рядом с Эви. На ее потном лице было выражение решимости. Она меня действительно любит, подумал я. И хочет сохранить привлекательность. Она не желает стареть. Ей невдомек, что одна из ее самых милых черт — это то, что ее красота от времени не тускнеет.

И я стал представлять себе, как мы вместе состаримся. Надо сказать, эта перспектива меня не только не огорчала — она меня откровенно радовала. Иными словами, я наконец прочувствовал разницу между пылкой влюбленностью двадцатилетнего юноши и зрелой любовью взрослого человека, которая размеренно и мощно завладевает всем его существом.