Практически все билеты были распроданы, но мне все же досталось место с краю первого ряда. С момента их женитьбы Джозефсон немного располнел, в волосах появилась седина. Его более солидный вид вполне соответствовал более зрелой исполнительской технике. На мой взгляд, он был близок к тому, чтобы называться подлинным виртуозом.

Имея за плечами богатый опыт аккомпаниатора, я не мог не отметить мастерства пианистки, броской мексиканки по имени Кармен де ля Рохас. Судя по всему, они уже давно играли вместе, как можно было заключить из утонченной выразительности музыкальных фраз и талантливого рубато.

В антракте я искал Эви, но народу было слишком много. А кроме того, мне подумалось, что она может быть из тех жен, кто на концертах своих мужей от волнения не сидят в первых рядах в зале, а прячутся в гримерной.

Роджер с аккомпаниаторшей сыграли последнюю волнующую часть шопеновской пьесы и были вознаграждены горячими аплодисментами, которые они в полной мере заслужили.

Обычно у меня не хватает наглости на такие поступки, но в этот раз, в силу собственной эйфории, я решился пройти за сцену и, назвавшись другом семьи Джозефсон, без труда проник в гримерную.

Комната, естественно, была битком набита поклонниками, доброжелателями, менеджерами, музыкальными критиками и тому подобной публикой. Слегка оробев при виде такого количества влиятельных особ, я остановился в дверях, встал на цыпочки и начал высматривать Эви. В этот момент ко мне подошла пианистка-мексиканка и с весьма соблазнительной улыбкой поинтересовалась:

— Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Благодарю, — ответил я. — Я старинный друг миссис Джозефсон и хотел только…

— Миссис Джозефсон — это я, — парировала она с некоторой долей латиноамериканской агрессивности. На мгновение я был выбит из седла.

— Но… что случилось с Эви? — не слишком вежливо спросил я.

— Случилась… я, — улыбнулась она, сверкнув черными глазами. — Они уже несколько лет как в разводе. А вы разве газет не читаете?

— Видите ли… я несколько лет не был в стране, — промямлил я, словно извиняясь за то, что не следил за событиями в мире музыки. — В таком случае мне лучше откланяться.

— Нет, почему же? Вы можете подождать. Она с минуты на минуту будет здесь, она должна забрать девочек.

Итак, я узнал одновременно и хорошую, и плохую новость. Я был близок к тому, чтобы вновь встретиться со своей очень давней подругой, с которой некогда был неразлучен. Одновременно я узнал, что жизнь ее за эти годы сложилась несладко. Она была, разведена и к тому же мать-одиночка.

— Глазам своим не верю! — услышал я знакомое меццо-сопрано. В голосе слышалась радость. Он звенел, как колокольчик. Это была Эви. На первый взгляд за двадцать лет она почти не изменилась. Короткая стрижка каштановых волос, все тот же яркий блеск карих глаз. От мартовского ветра щеки ее разрумянились. А может, и от удивления.

Не обращая внимания на посторонних, мы тепло обнялись. Духи у нее были с ароматом весенних цветов.

— Где ты пропадал целых двадцать лет? — набросилась она, продолжая меня беззастенчиво обнимать.

— Это долгая история, Эви. — Я решил переменить тему: — Я недавно переехал в Нью-Йорк. Насколько я понимаю, в твоей жизни произошли кое-какие изменения?

— Да, — спокойно ответила она, — можно и так сказать. Иди познакомься с двумя самыми дорогими мне созданиями.

Она подвела меня к двум девочкам. На обеих были белые блузки и голубые свитера. Они болтали с какой-то дамой латиноамериканских кровей, которая оказалась их няней на этот вечер. Ошибиться было невозможно: обе были вылитая мать. И такие же обаятельные.

Эви представила меня, и девочки — тринадцатилетняя Лили и одиннадцатилетняя Дебби — восприняли новое знакомство с восторгом.

— Это мой старинный друг, тот самый гениальный пианист, о котором я вам столько рассказывала.

— Тот, что потом стал врачом? — уточнила Лили.

— Поехал в джунгли и так и не вернулся? — добавила ее сестра.

— Да, почти, — засмеялась их мама.

— Откуда ты знаешь, что я был в Африке? — удивился я. Меня одолевало любопытство.

— Секрет, — кокетливо улыбнулась Эви. — Я, между прочим, куда более пристально следила за твоей карьерой, чем ты думаешь. У меня есть тайный источник.

— Что еще за источник?

— Называется «Ежегодник Мичиганского университета». Представляешь, твой брат регулярно информировал старых выпускников о твоих успехах. Родные небось тобой гордятся!

Только сейчас она внимательно посмотрела на мой левый висок.

— Шрам почти незаметен, — сочувственно произнесла она. — Считаешь, повезло?

— Да, можно так сказать, — подчеркнуто двусмысленно ответил я.

— Каким ветром тебя занесло в Нью-Йорк?

Я тут же понял, что семейный хроникер еще не успел растрезвонить о моих последних достижениях.

— Да как сказать… Медицинский факультет Корнеля. Профессор.

— Правда? — обрадовалась она. — Что, не обманулся в выборе профессии?

— Какой ты хочешь ответ? Односложный? Или я могу пригласить вас с девочками на ужин?

— Да, да! — дружно закричали дети.

— А ты уверен, что у тебя нет более интересных планов? — улыбнулась Эви.

— Совершенно уверен.

Я повернулся к девочкам:

— Как насчет «Русской чайной»?

Обе радостно закивали.

Эви каким-то образом перехватила взгляд своего бывшего мужа и знаком сообщила ему, что принимает детей с рук на руки, после чего мы немедленно ушли.

Оказавшись на улице, девочки машинально умчались вперед, и я наконец смог сказать их маме то, что все время вертелось у меня на языке:

— Не сердись, но твой брак, кажется, не состоялся?

— Нет, Мэтью, я бы так не сказала. У нас двое чудных детей, и я их ни на кого не променяю.

— Но растить в одиночку… Или ты не одна?

— Мэтью, это же Нью-Йорк! Соотношение полов здесь никак не назовешь благоприятным для одиноких женщин.

Она была в приподнятом настроении. Я понял, что, когда мы останемся вдвоем, она поведает мне о неприятной стороне развода.

Пока же мы были в «Русской чайной», и наше внимание целиком занимали блины со сметаной и, конечно, чай из самовара.

Мы столько лет не виделись, что многие важные события в нашей жизни оказались вне поля зрения друг друга, и теперь надо было наверстывать. Неудивительно, что если детей Эви относила к светлым сторонам действительности, то уход Роджера к мексиканке — к темным. В присутствии дочерей она была вполне откровенна. По-видимому, разрыв родителей от первой до последней минуты происходил у них на глазах.

Предметом же моей гордости была клиника в Эритрее. Негативным моментом, естественно, ранение. Я рассказал о нем мельком, не желая расстраивать детей. Подробнее расскажу как-нибудь в другой раз, решил я. А заодно и про Сильвию. Сейчас я не хотел занимать своими душещипательными историями детские уши.

Эви показалась мне такой же целеустремленной, как когда-то. Сейчас, спустя двадцать лет после нашего знакомства, мое первоначальное впечатление ничуть не изменилось. Это была все та же сильная, жизнестойкая, неунывающая Эви, умеющая с благодарностью принимать подарки судьбы и не сгибаться под ее ударами.

Судя по всему, после развода она пересмотрела свои профессиональные планы. Правда, Роджер проявил великодушие и устроил ее в консерваторию Джульярд. Она вела там класс виолончелистов, давала собственные мастерклассы да к тому же выступала с разными камерными ансамблями, во всяком случае, в Нью-Йорке и окрестностях.

Конечно, у меня было к тому весомое оправдание, но я почему-то чувствовал за собой вину, что не был рядом с ней, когда она переживала кризис — и когда, как друг, я мог быть ей полезен.

— Как вы проводите лето? — спросил я, желая повернуть разговор в более нейтральное русло.

— Детей обычно забирают Роджер с… — Я видел, что ей нелегко дается это имя. — Кармен. На месяц. В последние годы я регулярно езжу в Аспен на фестиваль. Ты лучше сам раскрой секрет!

— Ты это о чем? — смешался я.

— Как ее зовут? Чем она занимается? Сколько у вас детей?

— Эви, о чем ты говоришь?

— Как это о чем? О твоей жене.

— О какой жене?

— О жене, которая есть у каждого приличного мужика в Нью-Йорке.

— Вынужден тебя огорчить: у меня жены нет.

Она задумалась. Должно быть, не знала, как реагировать на такое отклонение от нормы. Я знал, какой будет следующий вопрос, и видел, что она пытается сформулировать его поделикатнее.

— А что так? Не сложилось?

— Я тебе в другой раз расскажу, — уклончиво ответил я.

— Ну… если это тебя не слишком травмирует…

— Нет, отнюдь, — ответил я. Прозвучало не больно убедительно. Во всяком случае, для Эви, которая, как и когда-то, видела меня насквозь.

Я переключил внимание на ее дочерей. Мне было интересно получше их узнать. У меня было ясное ощущение, что сегодняшнее общение с отцом не доставило им удовольствия.

Это были два хорошеньких создания. И, насколько можно было судить, вполне приспособившихся к семейным неурядицам, так распространенным в наше время. Я видел, что их мать вот уже несколько лет бьется над их воспитанием. Они только сейчас приближались к возрасту, когда им не требуется ежечасного присутствия взрослого. Значит, Эви станет полегче.

Ужин закончился. Напоследок девочки до крошки умяли десерт — это была русская шарлотка. Я поймал такси и отвез их домой. К своему восторгу, я узнал, что живут они в квартале от меня, в легендарном Бошам-корте.

— Вы живете в знаменитом доме, — сказал я детям. — Его еще называют «филиалом Карнеги-холла». Говорят, это единственный дом во всем Нью-Йорке, где каждая квартира оборудована холодильником, морозильником, духовкой и «Стейнвеем».

— Да, — согласилась Дебби. — Мама называет нашу улицу «Филармонической аллеей».