Что он имел в виду?

Сильвия поставила вопрос ребром:

— Так вы нас пожените?

— Разумеется, только в свое время. Церковь предписывает готовить пары к браку. Это означает, что вам потребуется еще пять или шесть раз ко мне приехать. Раз в месяц вас устроит?

Не могу сказать наверняка, но у меня создалось впечатление, что это была не более чем уловка, чтобы отложить наше венчание на полгода. Но я ошибся.

— Конечно, в вашем случае, — добавил он, — существует еще одна проблема: один из будущих супругов не принадлежит к католической вере. — Он посмотрел на меня. — Правильно ли я понимаю, что вы готовы принять от меня наставление?

— Да. А правильно ли понимаю я, что, если я не захочу принимать католичество, мне этого делать не придется?

— Да, при условии, что вы согласитесь растить детей в истинной вере.

Я ответил не сразу. Я уже говорил Сильвии, что охотно стану воспитывать детей в католическом духе, но мне не нравилось, что этот тип на меня давит. Однако я понимал, что от меня сейчас требуется только один ответ. Поэтому я сказал:

— Да.

— Отлично. — За всю беседу это было самое бурное проявление энтузиазма. — Уверен, для человека вашей эрудиции это потребует не более трех месяцев дополнительно к основному сроку.

Так. Значит, отсрочка составляет уже не шесть, а девять месяцев. Я молча кивнул.

— Прекрасно. — Он поднялся. — Еще одно: это время дня вас устраивает?

— Устраивает, монсеньор, — вежливо ответила Сильвия. — Так мы успеваем обернуться туда-обратно за один день.

— Очень хорошо. Значит, жду вас… — Он сунул руку в карман и извлек аккуратный блокнот в кожаном переплете. Полистав его, он закончил: — Двадцать четвертого. Договорились?

Это означало через три недели.

— Отлично, — за двоих ответила Сильвия, схватила меня под руку и вывела из кабинета.

Убедившись, что нас никто не слышит, она шепнула:

— Дыши глубже, Мэтью. Глубже! Мы еще не на улице.

Чтобы попасть к машине, нам надо было выйти из собора через парадный вход.

И тут мой взгляд упал на бронзовую табличку. Она была датирована 1922 годом и поименно называла жертвователей на строительство собора. Среди этих имен значился не кто иной, как Винченцо Далессандро, основатель корпорации «ФАМА». Был там и его задушевный друг Бенито Муссолини, Дуче, которому он служил верой и правдой.

— Что ж, — с сарказмом заметил я, — это многое объясняет. Ты что же, не знала, что это фамильный храм?

— Если б знала, стала бы я тебя сюда тащить?

Тут она посмотрела на меня своими прекрасными глазами и нежно произнесла:

— Ты еще хочешь на мне жениться?

— Конечно, Сильвия. Только не здесь.

Прием, оказанный нам в американском и итальянском посольствах, был прямо противоположным. Дружелюбно настроенные функционеры обещали сделать все от них зависящее, чтобы получить от своих правительств разрешение зарегистрировать наш брак за рубежом. В обоих случаях нас заверили, что это произойдет недели через две.

Рискуя вызвать разочарование у Франсуа, мы отменили свой заказ на вечер в ресторане отеля «Ньяла», наскоро выпили по чашке кофе в кафе и выехали назад.

— Мэтью, о чем ты думаешь? — спросила Сильвия.

— Да так, пытаюсь угадать… — ответил я.

— Что именно?

— Сколько потребуется времени твоему отцу, чтобы расстроить наши планы.

Она стиснула мою руку.

— Не глупи. Нас ничто и никто не может разлучить.

— Я бы не стал говорить так уверенно.

— Да брось, не будь пессимистом. Мы совершеннолетние. Как он может нам помешать?

Сильвия, — сказал я с усмешкой, хотя мне было не до шуток, — имея такие связи, как у твоего отца, можно специально для этой цели организовать первую итальянскую экспедицию на Марс и включить тебя в состав группы.

Домой мы приехали очень поздно. Мы были так счастливы вновь оказаться в привычной обстановке, что еще долго и страстно занимались любовью.

Затем мы лежали, не разжимая объятий.

Сильвия прошептала:

— Мэтью, это ничего не меняет.

— Что именно?

— Мы с тобой уже муж и жена.

Я сжал ее крепче. Ничто другое действительно не имело сейчас никакого значения.

11

— Нет, Франсуа, ты не заставишь меня это делать!

Будь мы в армии, меня бы уже отдали под трибунал за неподчинение приказу командира.

Собираясь в Африку, я думал, что нет такого задания, даже самого неприятного, какого я не мог бы выполнить. Но я ошибался. Я обнаружил, что не в силах целиться и стрелять в человека. По иронии судьбы, мой пацифизм сейчас подвергал сомнению не кто иной, как Франсуа.

— Послушай, Мэтью, надо быть реалистом. В каких-то ста метрах от наших ворот идет война. Неровен час, тебе придется защищать своих больных. Твой долг перед ними — и перед собой — научиться пользоваться оружием.

Однако его поведение помимо его воли выдавало истинную картину: по тому, как он с нарочитой небрежностью вертел автоматический пистолет тридцать восьмого калибра, я видел, что ему тоже претит держать смертоносное оружие в руках, привыкших спасать людские жизни.

— Я тебе вот что скажу. Чтобы ты не чувствовал такой вины, предлагаю тебе компромисс: ты учишься стрелять, а реально пользуешься оружием только тогда, когда это станет действительно необходимо.

Он сделал паузу, тяжело вздохнул и добавил:

— Хотя бы обещай, что освоишь это дело. Пойми же, это необходимо!

Я уступил.

В последующие две недели в половине седьмого утра мы в полном составе собирались в дальней части территории, как можно дальше от скопища пациентов, выстраивавшихся в очередь задолго до начала приема.

Франсуа проявил невиданный художественный талант: соорудил три картонные человеческие фигуры с концентрическими кругами вокруг условного «сердца». После этого он расставил Харпо, Чико и Гручо[2] в десяти, двадцати и тридцати метрах от нас и показал, как с ними расправиться. Кому-то из моих коллег — включая Сильвию — это упражнение пришлось по вкусу. Однако по неведомой иронии лучший результат показал я. Даже Франсуа был восхищен.

— Хиллер, когда тебе надоест медицина, сможешь пойти к мафии в боевики, — пошутил он. Я не оценил подобного юмора.

Ружье в руках Франсуа очень скоро приобрело для нас значение талисмана. Оно стало нашим Эскалибуром: подобно легендарному мечу Короля Артура, охраняло нас от злых сил, давая возможность выполнять свой священный долг.

Наш приезд в Эритрею пришелся на 1978 год, когда гражданская война вступила в новую, опасную стадию. Большое участие в этом конфликте, со свойственным им авантюризмом, приняли Советы, которые осуществляли массированные поставки вооружений эфиопскому режиму. Многократно возросшая огневая мощь правительственных сил склонила чашу весов не в пользу эритрейских повстанцев; они отступали, оставляя за собой кровь и разорение.

Подобное развитие событий привело к перемещению огромных масс людей, и работники гуманитарных миссий ООН судорожно обустраивали лагеря беженцев. В одном из таких недавно разбитых лагерей в нашем районе, в сорока милях восточнее Камчивы, работали всего две медсестры, там имелось оборудование для оказания первой помощи и некоторый запас «закрепляющих» средств наподобие диоралита, дабы сдерживать распространение дизентерии, уносившей десятки жизней, в первую очередь среди детей. Поскольку мы были ближайшим «госпиталем», то регулярно направляли в лагерь двух врачей, чтобы оказывать помощь самым неотложным больным из числа беженцев.

Как ни беспечно с нашей стороны (правда, в тот момент мы так не считали), но мы с Сильвией с нетерпением ждали своей очереди. Мы воспринимали это как сочетание нашей гуманной миссии с возможностью побыть вдвоем. Мы наивно полагали, что заработаем поощрение от начальства, а заодно насладимся обществом друг друга в дороге.

Однако мы отдавали себе отчет, что такая поездка не лишена опасностей. Эфиопские войска, эритрейские повстанцы и заурядные бандиты вели здесь нескончаемую и бессмысленную войну за контроль над территорией и не обращали внимания на то, кто попадал под их перекрестный огонь.

Мы собирались в Камчиву уже в третий раз. Франсуа с Мартой напоследок еще раз помогли нам проверить груз, уже размещенный в заднем отсеке нашего видавшего виды внедорожника. Франсуа молча достал из бардачка пистолет и проверил, заряжен ли он.

Он поцеловал на прощание Сильвию, а я попросил избавить меня от подобных нежностей. Не потому, что я его недолюбливал — я не выносил запаха его сигарет.

Как и следовало ожидать от наследницы «ФАМА», Сильвия лихо водила машину. Если бы я ей разрешил, она бы всю дорогу была за рулем. Рано поутру погода еще была терпимой, и поездку на машине можно было с натяжкой назвать удовольствием.

Мне была доверена роль штурмана и диск-жокея. Первым номером программы я поставил кассету с телемановским концертом для трубы — мне показалось, что он лучше всего передает радостную атмосферу нового дня. Наслаждаясь нашим уединением, мы с Сильвией завели разговор.

Для начала мы предались излюбленной игре собственного изобретения. Она называлась: «Кто будет больше всего раздосадован, что пропустил нашу свадьбу?» За этой игрой незаметно пролетели первые несколько миль, после чего мы перешли к следующему постоянному пункту повестки дни: как надолго мы останемся после окончания нашего двухлетнего контракта?

— Что до меня, — искренне сказал я, — то я готов быть здесь целую вечность, лишь бы с тобой! А ты? Или ностальгия одолевает?

— С чего бы?

— Ну, не знаю, может, спагетти вдруг захотелось.

Она слегка зарделась.

— Не волнуйся, Мэтью, я научусь готовить.

— Перестань, ты же знаешь, я шучу. А вообще-то, если говорить о семье и детях…

— Хочешь сказать: где мы их будем воспитывать?