Софи Джордан - Строптивый и неукротимый

– Кто-то должен это сделать, – добавила Астрид. – Тем более сейчас, когда твоя бабушка захворала.

Порция вскинула голову.

– Бабушка заболела?

– Да, заболела, – чеканным голосом подтвердила Астрид. – Она старая женщина, Порция. Старые женщины болеют. К несчастью, нам нечем платить хорошему врачу, поэтому приходится довольствоваться снадобьями кухарки.

– Где она сейчас? – Порция вскочила на ноги.

– Отдыхает.

Порция сглотнула, глаза запекли от подступивших слез. Слез стыда и презрения к самой себе. Правильно Астрид назвала ее эгоисткой. Именно так она сейчас себя и чувствовала. Более того. К ее лицу поднесли зеркало, и ей не понравилось то, что она в нем увидела – думающая только о себе, незрелая девчонка, цепляющаяся за несбыточные романтические идеалы.

– Я сделаю это, – заявила Порция с напускной храбростью. Сердце трепетало у нее в груди, как дикая птица, испуганная ее словами, их значимостью.

Астрид нахмурилась, на лице ее нарисовалось сомнение.

– Не понимаю…

– Я выйду замуж.

Астрид не сразу ответила, а когда отозвалась, в голосе ее нельзя было не услышать насмешку и презрение:

– Разумеется, выйдешь.

– Выйду. Даю слово.

Астрид смерила ее взглядом, от подола платья до немигающих глаз.

– Похоже, ты не шутишь. Теперь. После того, как настолько долго отказывалась от брака. Почему?

Порция отвела взгляд и с трудом проглотила душивший ее болезненный комок в горле. Мысли ее полетели к Хиту. Она закрыла глаза, и восхитительное воспоминание о его теле, прижимавшемся к ней, ринулось на передний план. Воспоминание такое щемяще явственное, что ее горло обожгло всхлипом, едва не слетевшим с уст.

Вздохнув, она прогнала его из головы и из сердца, словно со стороны наблюдая, как очередная греза – мечта о нем – уходит в небытие. Даже во время возвращения домой девушка цеплялась за призрачную надежду на то, что им удастся увидеться снова, на то, что он будет преследовать ее, вымаливая прощение, заберет назад все брошенные ей ужасные слова и залечит ее сердце новыми, сладостными. Опасные мысли. Этот человек не принес ей ничего, кроме горя.

Она отказалась от его предложения… Если то, что произошло между ними в библиотеке, можно хоть отдаленно назвать предложением. При воспоминании о той уродливой сцене у нее до сих пор лицо загоралось огнем. «Раздвинули передо мной ноги с радостью, как обычная шлюха, продающая себя по сходной цене». Где-то в глубине ее души теплилась надежда на то, что он каким-то образом появится рядом и сотрет эти жестокие слова. Глупо, конечно. Слова невозможно просто так взять и стереть. Да он бы не стал и пытаться. Жестокий, неумолимый блеск в его глазах был тому подтверждением.

Неужели ее гордость просто перестала существовать?

Порция подошла к окну, в которое минуту назад смотрела Астрид. Там, глядя перед собой невидящим взором, она собрала всю свою решимость и крепко окружила ею сердце. Со временем она позабудет, а тело перестанет желать человека, который разорвал на клочки ее сердце и душу.

Порция приложила ладонь к стеклу, холодному и безжизненному, и захотела, чтобы таким же стало ее сердце. Холодным, онемевшим. Мертвым. Лишенным даже признаков жизни. Тогда она сможет выйти замуж… За кого-нибудь ей совершенно безразличного.

С этим единственным убеждением она выбросила из головы Хита… и другую невозможную, недостижимую мечту. Мечту о независимости, о свободе… о материнском обещании.

Астрид пристыдила ее, заставила понять, что она не хочет следовать примеру Бертрама и – если быть честной с собой – примеру матери тоже. Подобно им, она бежала от долга, ответственности, не задумываясь, как это аукнется для других. Астрид. Бабушки. Обитателей Ноттингемшира.

– Долг, – прошептала она, быстро моргая от жжения в глазах. Подняв голову, повернулась и встретилась с направленным на нее взглядом широко открытых глаз Астрид. – Скажи, что мне нужно делать.

Густой мрак пронизывал комнату бабушки. Шторы были плотно задернуты, и лишь тончайший лучик дневного света сочился из-под потертого дамаста. Порция задержалась на пороге, вглядываясь в фигуру на кровати под одеялом, неподвижную, как камень… как сама смерть.

Бабушкина тросточка стояла рядом, на расстоянии вытянутой руки, словно она могла в любую секунду отойти ото сна, потянуться за ней, встать и обрушить на голову Порции обычный поток брани: никудышная женщина, старая дева переросток, неисправимый синий чулок.

И Порции, увы, даже хотелось, чтобы она это сделала. Она бы с радостью выслушала столь обидные слова, лишь бы бабушка была здорова.

Порция осторожно приблизилась к кровати, медленно переставляя ноги по протертому до дыр ковру. Ее уши уловили напряженные, с присвистом звуки, ритмичные и повторяющиеся, как звуки метронома. Грудь бабушки поднималась и опадала так глубоко, словно каждый вдох через силу вытягивался из самых глубоких недр ее тела, из бездны, за край которой цеплялась хрупким кулаком жизнь.

Порция остановилась у кровати, с ее губ сорвался вздох, грубый и резкий в тишине комнаты. Она оказалась не готова увидеть то, что ее ждало. Бабушка не отдыхала. Внушительного вида леди исчезла. Осталась только оболочка от нее прежней. Обвисшая кожа висела на выпирающих скулах и казалась неживой.

Порция набрала полные легкие спертого комнатного воздуха, быстро потерла руки и отвернулась, не в силах смотреть на безвольное тело в кровати и соотносить его с той, полной жизни, женщиной, которая вечно бранила ее… и любила, по крайней мере так, как вообще способна была любить сварливая старая вдовствующая герцогиня Дерринг.

Девушка осмотрела тихую комнату. Она не могла вспомнить, когда в последний раз заходила сюда. В детстве ей запрещали здесь бывать. Позже, повзрослев, она сама старалась избегать старой мегеры, встреча с которой не приносила ей ничего, кроме испорченного настроения.

– Бабушка! – прошептала она и потянулась к безвольно лежащей на кровати руке с тонкой и сухой, как пергамент, кожей. Осторожно, будто хрупкий хрусталь, она подняла ее ладонь. – Бабушка, – повторила, и у нее сжалось горло. – Не волнуйтесь. Я все улажу. Вот увидите.

Веки бабушки дрогнули, словно она старалась их разомкнуть. Сердце Порции встрепенулось, она сжимала безжизненные пальцы.

– Бабушка? Вы меня слышите?

На долю секунды веки дали трещину, открыв пару бледно-голубых глаз. Они посмотрели на Порцию с привычной проницательностью. Однако непривычным было удовлетворение, одобрение, блеснувшее в них. Бабушка услышала ее обещание. Услышала и поняла.

Последние сомнения исчезли. Направление было задано. Порция примет участие в сезоне и сделает то, чего ее семья ждала от девушки еще пять лет назад. Ее собственные планы больше не имели значения.

Хит сорвал сюртук. В следующий миг за ним последовали жилет и рубашка.

– Что ты делаешь? – спросила Делла, вставая из-за стола с любопытной улыбкой.

– А на что это похоже? – вопросом на вопрос ответил он.

«Избавляюсь от мыслей об одной женщине».

«Доказываю, раз и навсегда, что Порция не имеет власти надо мной».

И что с того, если она уехала, вернулась в город к своей жизни, к толпам дожидающихся ее поклонников? Он не будет страдать, не засохнет, как дерево, лишенное воды или солнечного света. Ее исчезновение из его жизни не принесло ничего, кроме острого чувства облегчения.

Безрадостная улыбка тронула губы Деллы, и у него возникло странное ощущение, что она прочитала его мысли.

– Это похоже на то, что ты раздеваешься.

– Точно, – сказал он, и его пальцы остановились на брюках, когда он бросил на нее взгляд. – А ты почему не раздеваешься?

– Из-за твоего выражения лица. – Она махнула в его сторону рукой. – Ты бы себя видел.

– О чем это ты? – выпалил он, прикасаясь к челюсти.

– Ты выглядишь так, будто готовишься идти в бой, а не заниматься любовью.

Хит уставился на нее, не в силах опровергнуть обвинение. Он не хотел заниматься любовью с Деллой. Это желание пропало у него с тех пор, как в его жизнь вошла Порция.

Застонав, он плюхнулся на диван и потер лицо обеими руками. Он пришел сюда в попытке изгнать Порцию из своего разума и тела. Глупец. Этого ничем не добиться. Девушка попала в саму его кровь.

– Хит, поговори со мной.

Он пробормотал в ладони:

– У меня беда, Делла.

– Герцогская дочь? – прямо спросила она.

Он кивнул, благодарный ей за то, что она не произнесла имя Порции вслух. Достаточно того, что оно и так постоянно кружится у него в голове – монотонная, беспрерывная мантра, в одном ритме с которой бьется его сердце.

– Ты любишь ее.

Он открыл рот, чтобы возразить, но обнаружил, что не может. «Ты любишь ее».

Любил ли он ее? Пал ли он жертвой того единственного чувства, которое поклялся изгнать из своего сердца на веки вечные? Видит Бог, он хотел ее. Возможно ли, что все дело в простом желании? Он хотел других женщин, но сдерживался. Со всеми, кроме Порции. Она стала той, которой он не смог воспротивиться. С ней в нем просыпалось нечто большее, чем вожделение. Однако любовь ли это? Неужели родители его так ничему и не научили?

Любовь пробуждает в людях худшее, дает право обижать друг друга. Но Хит не мог представить, чтобы когда-нибудь он обидел Порцию, по крайней мере так, как отец обижал мать, как они обижали друг друга. Быть может, это была и не любовь вовсе. Он лишь знал, что родители поженились по любви, а затем принялись делать друг друга несчастными. Раздор правил их так называемым браком по любви, что стало сущим адом для всех вокруг, включая детей. Если он действительно любил Порцию, у него были все основания убрать девушку из своей жизни, избавив и себя, и ее от неизбежного дня, когда они набросятся друг на друга с проклятиями.