— Доброе утро. Я не хочу, есть, Ямиль, правда.

— Ты такой грустный, миа амо. Что случилось? — спросил он ласково.

Протянув руку, Ямиль попытался погладить меня по щеке. Я отпрянул в сторону. Сейчас мне меньше всего хотелось, чтобы он касался меня своими руками. Потому что я ненавидел его. Ненавидел за то, что он приволок меня сюда и заставил с собой жить.

— Я что, чем-то испачкался, или может быть заразный?! — рявкнул он гневно.

— Нет. Я просто не хочу, чтобы ты прикасался ко мне. Не трогай меня! — губы задрожали, а голос сорвался, как будто снова вот-вот заплачу.

Я ненавидел его. За то, что он вызывает во мне желание тепла, объятий, ласки. Испытывал омерзение к себе. За то, что я превратился рядом с ним в бабу, у которой постоянно слёзы на глазах. Я чувствовал себя как в том знаменитом фильме о стокгольмском синдроме. Девушка спит со своим похитителем. Она тянется к его теплу, жаждет его. Она любит своего мучителя и насильника. Вот и мне вдруг захотелось обнять его. Унять боль в его необычных бирюзовых глазах и, одновременно с этим, стукнуть себя по голове тяжёлым камнем. Сильно, больно, чтобы отшибло память, чтобы я не чувствовал, как превращаюсь рядом с ним в чужого для себя человека. Меня ломает и корёжит, перемалывая душу до зияющих дыр, кромсая сердце до состояния полной остановки. Ещё недавно я пел, как мне холодно, как хочу, чтобы меня согрели и обняли. Сейчас было тоже же самое. Только хотел его тепла, чтобы он обнял меня. Поцеловал как тогда, со всей мощью и страстью. Чтобы изнасиловал мои губы, искусал их в кровь. Но разум вопил об обратном, я должен вернуться домой в Россию. Я не знаю зачем, но должен. Опустился прямо на траву, и меня затрясло как в лихорадке. Он подскочил ко мне, но остановился в нескольких шагах. Его зрачки стали чёрными как уголь.

— Ложись на землю! Живо! — скомандовал он ледяным голосом.

Я подчинился. Лёг спиной на траву. Тело, то горело как в огне, то обдавало арктическим холодом. Он наклонился и стал рывками срывать с меня одежду.

— Ты что творишь?! Ямиль не надо! Не здесь, пожалуйста! — заорал я.

— Ты не о том думаешь, Максим! — он неожиданно назвал меня моим настоящим именем, — Не закрывайся, руки и ноги раскинь! Я поставил завесу, нас никто не видит!

И я снова подчинился его жутким чёрным глазам. Он, тем временем, раскинул надо мной руки и начал бормотать.

— Nigra al nigra. Blankulo al blanka. Donanta min mem al li. Nigra al la tero. Blanka en Maxian.

Он проговорил это несколько раз, а с его пальцев срывались маленькие белые капли словно молоко. Я почему-то повторял за ним. Потом он разделся и лёг на меня, вжимая в землю. Его пальцы вцепились с моими в замок. Они буквально утопили ладони в траву.

— А теперь потерпи, маленький, будет очень больно. И повторяй за мной, — сказал он и снова стал бормотать непонятные слова.

Постепенно его шёпот перешёл в крик. Он отдавался эхом от деревьев, и казалось, разносился по всему лесу. Жуткий, пугающий крик.

— Vivas por vivi! Vivo por vivo! Morto al morto! Donanta min mem al li! Li estas mia destino! Venu reen al mi, Maxian!

И на этот раз я ничего не понимал. Но эти слова, как и первые, вбивались в мозг словно гвозди. Я повторял их за ним, как будто под гипнозом. Только вместо моего имени в конце вставлял его. Через какое-то время тело затрясло, а из него стали выползать противные чёрные черви. Они шипели и уходили в землю. Было очень больно, и я кричал в голос. Казалось, что на мне не будет живого места, только дырки. Но вот Ямиль прокусив запястье начал вливать мне в рот свою кровь, не переставая бормотать заклинание. Я невольно глотал её, испытывая жуткую тошноту. Когда я понял, что меня вот-вот вырвет прямо на него, всё прекратилось.

Ямиль слез с меня, а я так и остался лежать на земле, не в силах встать. Краем глаза увидел, как он что-то начертил пальцем в воздухе, и нашу одежду объяло пламя.

— А домой, как идти? — промямлил я слабым голосом.

— Так и идти, — он поднял меня на руки и понёс в направлении дома.

Ямиль.

С каждым шагом приближающим меня к нему, я чувствовал его боль. Он снова вспоминал о своей девушке, которую любил. Она незримо стояла между нами. Она звала его к себе. При других обстоятельствах, я мог бы его отпустить. Но если мы разлучимся, то неминуемо умрём. Неразлучники живут друг без друга всего лишь полгода. Причём оборотень впервые в жизни болеет в это время. У него выламывает кости, скручивает в жгут внутренности. Он харкает кровью и не может летать. Больше того, он не может есть. Теперь для меня существует только его кровь. Кровь моей единственной пары. Я подошёл к Максиану, поздоровавшись, хотел погладить щёку, но он отскочил от меня как от прокажённого. Меня чуть не согнуло пополам от боли. Он тянулся ко мне, взглядом просил обнять, а губы шептали, что я не должен к нему снова прикасаться. Я посмотрел на него пристальнее, стараясь абстрагироваться от собственной душевной боли. Включил астральное зрение. Максиан был в пограничном состоянии. Его снова пожирала чёрная аура. На этот раз она проникла в тело, разъедая его душу изнутри. Кто же тебя так ненавидит, мальчик мой? Ведь это всё не просто так. В прошлый раз я подумал, что он сам притянул чёрную ауру своей депрессией. Но теперь я вижу, что это не так. Пришлось срочно делать ритуал очищения. Давать ему свою кровь, закрепляя результат. Потом я поднял его ослабевшее тело и понёс в дом. Всего один день меня не было рядом и вот результат. Мне не нужно оставлять его одного. А ещё необходимо найти того, кто пытается ему навредить.

— Ютан, срочно согрей воду и уходи! — скомандовал подбежавшему слуге.

Тот без слова побежал в нашу с Максианом уборную. Ваэль видимо увлёкся игрой в своей комнате. Я был рад, что он не видит нас в таком виде. Когда зашёл в уборную, слуга уже уходил оттуда.

— С ним всё будет хорошо? — тихо спросил он.

— Да. Он будет в порядке. Займись Ваэлем. Ещё пошли весточку моей матери. Объясни ей всё. Пусть заберёт мальчика на неделю.

— Всё сделаю, Светлейший, — поклонился Ютан и ушёл.

Я залез в купальню, а потом аккуратно сел. Притянул моего любимого к себе, прижимая к своей груди. Он продолжал дрожать от холода и страха, даже зубы стучали.

— Всё, успокойся, миа амо. Сейчас согреешься, всё будет хорошо, — проворковал я, целуя его светлую макушку.

— Что сейчас такое было? — спросил он заикаясь.

— К тебе снова присосалась чёрная аура. Я её убрал, не волнуйся.

— А нельзя было как с розой? Тогда не было так больно.

— Нельзя. На этот раз всё было по-другому. Ты в мире, заряженном магией. Всё магическое усиливается во много раз. Скажи мне, Максиан, в вашем роду не было ведьм или колдунов?

— Ты об экстрасенсах говоришь? — удивлённо спросил он.

— Меня не интересуют люди, которые в большинстве случаев шарлатаны. Я говорю о настоящих колдунах, которых в своё время на кострах сжигали.

— Нет, бабушка никогда такого не рассказывала. У нас не было родни. Бабуля родилась во время войны. И знает только одно, что её вывезли в детский дом из блокадного Ленинграда. Потом она выросла, выучилась, но долго не могла выйти замуж. Маму она родила, когда ей было тридцать три года. Отец ребёнка был командировочный мужчина, к тому же женатый. Несмотря на пересуды людей, бабушка родила. Потом, так же без свадьбы, родила моя мать. Только в отличие от её отца, мой не бросил меня. Какое-то время жил с нами, пока его не убили. Мне тогда год исполнился. Родню деда и моего отца мы ни разу не видели. Ты думаешь, мне кто-то вредит?

— Я не знаю, но обещаю разобраться, мио амо. Верь мне, пока я рядом с тобой ничего не случится.

Я наклонился, поднял его голову за подбородок и стал целовать. Медленно и нежно лаская его губы, я старался не спугнуть его. Со временем он начал отвечать на мой поцелуй. Но вдруг отстранился.

— Не надо, Ямиль, я не хочу, — простонал тихо.

— Я попросил маму, забрать Ваэля на неделю. Ютан послал ей весточку. Скорее всего, она уже забрала его. Ты не сможешь больше прятаться в его комнате, Максиан.

— Зачем ты заставляешь меня? Мне итак паршиво от того, что мне нравится делать то, что раньше для меня было табу. В кого ты меня превращаешь, Ямиль? Хочешь из меня игрушку для утех сделать. Удобно, тут тебе и секс и еда, — грустно сказал он.

— Я ничего с тобой не делаю. Скорее всего, в тебе заговорила природа неразлучника. Очень слабо, но всё же, — ответил я.

— Я тебе не верю! Не верю! Ты это делаешь специально! — выкрикнул он, пытаясь отстраниться.

— Я тебя вылечил. Магические болезни не шутка. Это твоя благодарность? — в моём голосе никогда не было столько горечи.

— Прости меня. Я тебе благодарен очень. Но я хочу домой, — скульнул он.

— Я обещал тебя отпустить через месяц. Я выполню всё, что сказал. Ты уйдёшь домой. Буду в кабинете. Ты уже восстановился. Сам выйдешь отсюда.

Вылез из купальни и вытеревшись пошёл в гардеробную, надев махровый халат. Когда оделся, то сел в кабинете за очередной книгой. Теперь стояло две задачи, найти способ нас развязать, а ещё отыскать его врага.

18

Максим

Ямиль заперся в кабинете. Я заглядывал. Он перелистывал страницы большого фолианта с пожелтевшими страницами. Посмотрел на меня хмурым взглядом и снова уткнулся в книгу. Ямиль не пригласил меня остаться, но и не сказал, что я не должен тут находиться. Я же, предпочёл уйти, чтобы не мешать. Вдруг он ищет что-то важное.

Вышел в библиотеку. Книгу я прочитал ещё вчера. Нужно попросить новую, но я не решился. Вместо этого осмотрел нижние полки. Все книги тут были на иностранных языках. Я нашёл одну на английском. Она была о мировых художниках. В ней оказалось фото картин Леонардо и других знаменитостей, в том числе и русских. Замечательно, можно посмотреть картинки. Уселся на балконе с книгой и стал листать, но мысли крутились вокруг меня и Ямиля. Я снова не понимал себя. Почему в одно мгновение настроение круто меняется. Мне хотелось обнять его, утешить. Сказать, какой он на самом деле хороший. Но в следующий момент всё круто менялось. Казалось, легче в дерьме измазаться, чем позволить ему снова коснуться себя. Но это только душа, а тело вопило об обратном. При одном взгляде на его голое тело, когда он вытирался в ванной, я возбудился. Пришлось удовлетворять себя руками, прежде чем выйти из уборной. При этом я почему-то вспоминал, как он ласкал меня вчера утром. Да, привязал, не спорю, но в действиях была только нежность.