Несмотря на грустные воспоминания, я испытывала полную умиротворенность. Самая трудная часть позади. Теперь Бри знает, кто она есть. Я страстно надеялась, что в свое время она в это поверит – не только ради себя, но и ради меня. Более того, хотя я боялась признаться в этом даже самой себе, мне хотелось иметь кого-то, с кем я могла бы вспоминать Джейми, кого-то, с кем я могла бы говорить о нем.

Я чувствовала глубокую усталость, усталость души и тела. Но я снова выпрямила спину и заставила свое тело работать за гранью возможностей, как бывало уже не раз. Скоро – пообещала я своим ноющим суставам, уставшему разуму и разбитому сердцу. Скоро я смогу отдохнуть. Я сяду у огня в своей маленькой уютной спальне наедине со своими призраками. Я буду тихо скорбеть, пока усталость не осушит мои слезы, и тогда наконец я найду временное забвение во сне, в котором, может быть, еще раз увижу их всех живыми.

Но не сейчас. Прежде чем уснуть, мне предстояло сделать еще одно дело.

* * *

Некоторое время они шли молча. Тишину нарушали лишь отдаленный шум проходящего транспорта да плеск воды в реке. Роджеру не хотелось ни о чем говорить, и менее всего о вещах, которые она хотела забыть. Но шлюзы были открыты, и пути назад не было.

Нерешительно, запинаясь, Клэр начала задавать ему незначительные вопросы. Он отвечал на них со всей возможной точностью и, тоже запинаясь, стал спрашивать о своем. Свободная беседа на запретную в течение многих лет тему действовала на нее, как наркотик, и Роджер, великолепный слушатель, помимо ее желания вызывал на откровенность. К тому времени, как они дошли до места, она обнаружила такую энергию и силу характера, о которых он и не подозревал.

– Он был глупцом и пьяницей, к тому же еще и слабым человеком, – страстно говорила она. – Все они были небольшого ума – Лохиель, Гленгарри и другие. Все они много пили вместе и забивали себе головы глупыми идеями Карла. Пустые разговоры, и ничего более. Прав был Дугал, когда говорил: легко быть смелым, сидя за кружкой эля в теплой комнате. Поглупевшие от вина и слишком гордые своим происхождением, чтобы отступиться, они пороли своих людей и издевались над ними, подкупали и соблазняли – все для того, чтобы ввергнуть их в кровавую пучину во имя… во имя чести и славы.

Она фыркнула и какое-то время молчала. Затем, к удивлению Роджера, рассмеялась.

– А вы знаете, что самое смешное? И у этого бедного глупого пьянчужки, и у его жадных тупых помощников, и у простых, честных людей, которые не могли заставить себя повернуть назад, – у всех у них была одна маленькая добродетель. Они верили. И странная вещь: все, что в них раздражало: вся их глупость, трусость, пьяное бахвальство и ограниченность, – все ушло. От Карла и его людей осталось одно – их слава, которой они добивались при жизни, но так и не обрели. Может быть, Раймон был прав, – добавила она более спокойно, – важна лишь суть вещей. Когда истлевает все, остается только твердость костей.

– Мне кажется, историки должны вызывать у вас некоторое раздражение, – рискнул заметить Роджер. – И все писатели – они сделали из него героя. Я хочу сказать, в Северной Шотландии вы на каждом шагу видите изображения наследного принца – будь то банка пива или сувенирная кружка.

Клэр покачала головой, вглядываясь в даль. Вечерние сумерки сгущались, с кустов снова стало капать.

– Нет, не историки. Совсем не они. Их величайшее преступление в том, что они позволяют себе высказывать свое мнение о событиях, о которых знают только предположительно, имея в руках лишь то, что сочла нужным оставить нам история. И только немногие из них за дымовой завесой ложных фактов и бумаг видят, что происходило на самом деле.

Издали донесся шум. Роджер знал: это пассажирский поезд из Лондона. В такие вечера его гудок слышен даже в доме.

– Нет, виноваты люди искусства, – продолжала Клэр, – писатели, певцы, сказочники. Они берут прошлое и перекраивают его по своему усмотрению. Из дурака они могут сделать героя, из пьяницы – короля.

– Значит, все они лжецы? – спросил Роджер.

Клэр пожала плечами. Было прохладно, но она сняла жакет; хлопчатобумажная блузка, повлажневшая от вечерней сырости, подчеркивала изящество ключиц и лопаток.

– Лжецы? – переспросила она. – Или волшебники? Может быть, они находят кости в пыли, прозревают суть того, чем они были, и облекают их в новую плоть, и неуклюжий зверь превращается в сказочное чудовище?

– Выходит, они не правы, занимаясь этим? – спросил Роджер.

Железный мост задрожал, когда состав прошел стрелку «Летучий шотландец». Размашистые белые буквы воззвания «Свободу Шотландии» завибрировали.

Клэр устремила задумчивый взгляд на буквы, ее лицо озарилось мерцающим звездным светом.

– Вы все еще не понимаете, верно? – спросила она.

В ней копилось раздражение, но осипший голос звучал как обычно.

– Никто не знает, почему все происходит именно так, – сказала она. – Вы не знаете, и я не знаю, и мы никогда не узнаем этого. Мы не знаем, потому что не можем сказать, чем все это кончится, – конца нет. Нельзя сказать: «Должно было случиться именно это событие, и поэтому произошло все остальное». То, что сделал Карл для шотландцев, – было ли это неизбежно? Или его истинное предназначение быть тем, чем он сейчас и является, – символом, иконой? Если бы не он, могла бы Шотландия выдержать двухсотлетний союз с Англией, сохранив до сих пор свою индивидуальность?

Она махнула рукой на размашистые белые буквы наверху.

– Не знаю! – ответил Роджер, вынужденный кричать: луч прожектора скользнул по деревьям, по мосту загрохотал поезд.

Целую минуту все гудело и ревело, дрожала земля; они застыли на месте. Наконец поезд пронесся, замер вдали перестук колес, и огонек последнего вагона скрылся из виду.

– Ну и что из этого получится, черт возьми? – сказала она, отвернувшись. – Вы никогда об этом не узнаете, но ведь вам все равно нужно действовать.

Внезапно Клэр распростерла руки, кольца на ее сильных пальцах блеснули.

– Вы понимаете это, когда становитесь врачом. Не в школе – там этому нельзя научиться, – а только тогда, когда соприкасаетесь с больным и знаете, что сможете ему помочь. Вокруг вас так много тех, с кем вы никогда не сможете соприкоснуться, чью суть вы не сможете выявить, тех, кто не попал в ваше поле зрения. Но вы не думаете о них. В данный момент вы пытаетесь помочь только одному – одному! – тому, кто сейчас перед вами. И вы действуете так, словно этот пациент – единственный человек в мире, потому что, начни вы действовать иначе, потеряете этого пациента, единственного. Помочь единовременно только одному – это все, что вы можете сделать. И вы учитесь не отчаиваться оттого, что не всем удается помочь, а просто делаете то, что в ваших силах.

Клэр снова повернулась к нему; лицо ее осунулось от усталости, но глаза сверкали, будто омытые дождем, в волосах поблескивали капельки влаги. Ее рука легла на руку Роджера – жест, побуждающий к действию; так ветер наполняет парус, заставляя лодку двигаться вперед.

– Давайте вернемся в дом, Роджер, – сказала она. – Мне нужно вам кое-что сказать.

* * *

Клэр шла молча, избегая осторожных расспросов Роджера. Она отказалась от предложенной руки и шла одна, задумчиво опустив голову. Не потому, что принимает какое-то решение, подумал Роджер, она уже все решила, – просто раздумывает, что сказать.

Роджер был немало удивлен. Сейчас ее молчание позволило ему перевести дух после всех откровений сегодняшнего дня – он достаточно поломал голову над тем, для чего Клэр вовлекла его во все это. Она вполне могла бы поговорить с Бри один на один. А может, она боялась реакции дочери на ее рассказ и потому ей не хотелось оставаться с ней наедине? Или она рассчитывала, что он ей поверит – а он и поверил – и таким образом станет ее союзником, подтвердит ее правоту?

К тому моменту, как они подошли к дому, он сгорал от любопытства. Сначала нужно было кое-что сделать: они разгрузили один из самых высоких книжных шкафов и придвинули его к разбитому окну, закрыв доступ холодному ночному воздуху.

Покрасневшая от напряжения, Клэр уселась на софу, а он подошел к столику с напитками и налил две порции виски. Когда миссис Грэхем была жива, она всегда приносила виски на подносе, аккуратно накрытом салфеткой, и обязательно вместе с печеньем. Фиона, будь у нее возможность, делала бы то же самое, но Роджер предпочитал в этом деле простоту.

Клэр поблагодарила, чуть отпила из стакана, поставила его и подняла глаза на Роджера, усталая, но собранная.

– Вам, наверное, интересно, почему мне хотелось, чтобы вы услышали всю эту историю, – сказала она, словно читая его мысли. – Тому есть две причины. Вначале я скажу вам о второй. Что касается первой, то думаю, что у вас есть право знать и ее.

– У меня? Какое право?

Она взглянула на него немигающим взглядом золотистых глаз, прямых и быстрых, как глаза леопарда.

– Такое же, как и у Брианны. Право знать, кто вы такой.

Она направилась через всю комнату к дальней стене, от пола до потолка покрытой панелью из пробкового дерева. К стене были приколоты фотографии, схемы, визитные карточки, старые карты округов, запасные ключи и всякие разные мелочи.

– Я помню эту стену. – Клэр улыбнулась, коснувшись фотографии, на которой был запечатлен праздник в местной школе. – Ваш отец снимал что-нибудь отсюда?

Роджер в замешательстве покачал головой:

– Нет, не думаю. Он говорил, что никогда не может найти вещи, положенные в ящик. Все самое важное он предпочитал держать перед глазами.

– Тогда это, вероятно, здесь. Он считал это важным.

Поднявшись на цыпочки, она стала просматривать вырезки на стене, осторожно касаясь пожелтевшей бумаги.

– Думаю, вот она, – пробормотала Клэр.

Из-под старых набросков для проповедей и талонов на мойку машины она извлекла одну страничку и положила ее на стол.