– Со мной все в порядке, – сказала я, усаживаясь в кровати и совсем не изящно вытирая нос рукавом.

Взяла предложенное мне полотенце и промокнула слезы. Мэри озабоченно хлопотала вокруг меня, я успокаивающе сжала ее руку:

– Правда. Со мной все в порядке. Я очень рада, что ты здесь.

Внезапная мысль поразила меня, и я уронила полотенце, с любопытством глядя на нее.

– Мне только что пришло в голову: а почему ты здесь? Я имею в виду, в этом доме?

Она покраснела, легла и натянула одеяло.

– Ты же знаешь, г-герцог – мой к-крестный.

– Да, я помню. Но сомневаюсь, что он просто наслаждается твоим обществом.

Она слегка улыбнулась.

– Д-да… Но он, я имею в виду герцога, думает, что нашел мне другого м-мужа.

Она с трудом произнесла слово «мужа» и покраснела еще больше.

– Папа привез меня сюда, чтобы встретиться с ним.

По тому, как она держалась, я поняла: это не та новость, которая требует немедленных поздравлений.

– Ты знаешь этого человека?

Оказалось, только по имени. Мистер Исааксон, импортер из Лондона. Слишком занятой, чтобы ехать в Эдинбург для встречи со своей нареченной, он согласился приехать в Белхерст, где и должна состояться свадьба, если стороны договорятся.

Я подняла с тумбочки отделанный серебром гребень и стала расчесывать волосы. Итак, потерпев неудачу в намерении породниться с французской знатью, герцог решил продать свою крестницу богатому еврею.

– У меня новое приданое, – сказала Мэри, пытаясь улыбнуться. – Сорок три вышитые юбки, две с золотой нитью.

Она внезапно замолчала, крепко сжав губы и уставившись невидящими глазами на обнаженную левую руку. Я положила свою руку на ее.

– Ничего, может быть, он окажется добрым человеком, – постаралась я приободрить ее.

– Этого-то и б-боюсь.

Избегая моего вопросительного взгляда, она опустила голову и обхватила колени руками.

– Они не сказали мистеру Исааксону о… П-париже. И мне не велели говорить.

Ее лицо жалобно сморщилось.

– Они привели ужасную старуху, чтобы она объяснила мне, как я должна вести себя в первую брачную ночь – притвориться, что все это в первый раз, но… о, Клэр, как я могу? – заплакала она. – И Алекс… Я ничего ему не сказала. Я не могла. Я такая трусиха, даже не попрощалась с ним!

Она бросилась в мои объятия; я гладила ее по спине, и мое собственное горе стало как будто утихать. Наконец она успокоилась, села и согласилась выпить воды.

– И ты собираешься пройти через все это? – спросила я.

Она взглянула на меня. Ее ресницы были мокрые и слипшиеся.

– У меня нет выбора, – просто сказала она.

– Но… – начала было я и беспомощно остановилась.

Она была права. Молодая и неопытная, без всяких средств к существованию, без человека, который мог бы поддержать ее, – ей не оставалось ничего, как уступить воле отца и крестного и выйти замуж за неведомого мистера Исааксона из Лондона.

* * *

Расстроенные донельзя, мы не притронулись к еде, лежавшей на подносе, и залезли под одеяла, чтобы согреться. Мэри, измученная переживаниями, вскоре уснула, а я, не менее измученная, уснуть не могла и лежала, горюя о Хью, беспокоясь о Джейми и раздумывая о герцоге.

Простыни были холодные, и мои ноги превратились в куски льда. Чтобы не думать о печальных вещах, я решила поразмышлять о Сандрингеме. Какова его роль в этом деле?

По всем признакам этот человек был якобитом. Он, по его собственному признанию, был готов пойти на убийство – или, по крайней мере, заплатить за него – ради того, чтобы обеспечить Карлу поддержку, необходимую для высадки в Шотландии. И музыкальный шифр, безусловно, свидетельствовал о том, что в августе именно герцог склонил Карла поднять паруса, пообещав ему помощь.

Конечно, люди изо всех сил скрывали свои якобитские симпатии, в этом не было ничего удивительного – за измену грозило наказание. А если дело провалится, герцог потеряет больше, чем другие.

Сандрингем не удивил меня, сказавшись горячим сторонником монархии Стюарта. Хотя, судя по его замечаниям, брошенным в адрес Дантона, он не симпатизировал правителю-католику. И все же зачем так долго тянуть с поддержкой Стюарта, когда ясно, как сильно Карл нуждается в деньгах и нуждался всегда – со времени его похода в Шотландию?

У меня было два возможных объяснения: или герцог не был достаточно кредитоспособен, или его поведение объяснялось особыми чертами его характера.

Возможно, он якобит, готовый поддержать неприятного ему короля-католика ради будущих благ, на которые он мог рассчитывать как основной сторонник реставрации монархии Стюарта. Я видела: слова «принципы» не было в его словаре, но он хорошо усвоил понятие «свой интерес». Возможно, он просто выжидает, пока Карл достигнет Англии и шотландская армия предпримет решительную атаку на Лондон, чтобы не выбрасывать деньги на ветер. Любой знающий Карла счел бы такое решение умным – всем известно, было лучше не доверять Стюарту сразу большую сумму.

Не исключено также, что, прежде чем начать вкладывать деньги в Карла, он хотел убедиться, что его дело имеет серьезных сторонников; в конце концов, поддержать восстание – совсем не то что в одиночку содержать целую армию.

С другой стороны, если это так, то я видела еще один, более зловещий смысл выдвинутых герцогом условий. Ставя условием своей поддержки вступление армии якобитов на английскую землю, он подталкивал Карла к тому, чтобы тот, борясь со все возрастающей оппозицией своих собственных военачальников, тащил недовольную, растрепанную армию дальше на юг, прочь от благодетельных гор, в которых они могли бы найти укрытие. Если герцог рассчитывает получить от Стюартов какую-то выгоду за помощь в их реставрации, то чего он ожидает от ганноверцев за то, что заманит Карла Стюарта в пределы их досягаемости и передаст принца и его сторонников в руки английской армии?

История не смогла установить истинные побуждения герцога. Вот странно – ведь рано или поздно они должны были обнаружиться. Конечно, размышляла я, Старый Лис, лорд Ловат, во время якобитского восстания ухитрился играть на обеих площадках – снискал расположение ганноверцев и сохранил милость Стюартов. Время от времени так же поступал и Джейми. Может быть, потому, что было нетрудно прятать свои привязанности в вязкой трясине королевской политики.

Холод сковал мои ноги, хотя я беспрестанно двигала ими, кожа потеряла чувствительность, я терла икры друг о друга, но, очевидно, ноги при трении создают гораздо меньше тепла, чем сухие прутья, – никакого эффекта я не почувствовала.

Лежа без сна, усталая и окоченевшая, я вдруг услышала рядом с собой слабый ритмичный звук. Я повернула голову, прислушалась, приподнялась на локте и недоверчиво уставилась на свою соседку. Она лежала на боку, свернувшись калачиком; ее нежная кожа порозовела, она стала похожа на расцветший оранжерейный цветок; большой палец ее был засунут в мягкий розовый ротик. Нижняя губа двигалась в такт с сосущим движением.

Я не знала, что делать – смеяться или плакать. В конце концов я не сделала ни того ни другого – осторожно вытащила изо рта палец и положила руку ей на грудь. Задула свечу и придвинулась ближе к Мэри.

То ли этот маленький невинный жест, навеявший давно ушедшие ощущения безопасности и доверия, то ли уютное тепло лежащего рядом тела, или я просто устала от страха и горя, но только ноги мои согрелись, я наконец расслабилась и уснула.

Завернувшись в теплый кокон одеяла, я спала крепким глубоким сном без сновидений. Тем неожиданнее было мое пробуждение, когда я вынырнула вдруг из мягкой, спокойной темноты забвения. Темно – вернее, черно как в трубе, потому что огонь в камине уже погас, – тревожно и неспокойно. Что-то тяжелое неожиданно свалилось на кровать, сильно ударив меня по руке, – это «что-то», очевидно, пыталось убить Мэри.

Матрас неожиданно выскользнул из-под меня – кровать содрогалась от неистовой борьбы, которая шла со мной рядом. Неясные угрозы, приглушенное мычание раздавались где-то совсем рядом, и вдруг чья-то рука – по-видимому, Мэри, подумала я, – с размаху ударила меня прямо в глаз.

Я быстро выбралась из кровати, споткнулась на ступенях возвышения и свалилась на пол. Звуки борьбы надо мной усилились, слышались ужасные сдавленные крики – очевидно, кто-то душил Мэри, а она пыталась кричать.

Затем послышалось негодующее восклицание, произнесенное низким мужским голосом, постель снова заходила ходуном, и крики неожиданно прекратились. Я быстро нашла кремень на столе и зажгла свечу. В ее разгорающемся пламени я увидела то, что и ожидала увидеть, когда услышала яростное гэльское проклятие, – укрытое одеялом тело Мэри отчаянно билось под распростертым телом моего большого рассерженного мужа, на голове ее была подушка, руки судорожно отбивались от нападавшего.

Занятый тем, чтобы подавить сопротивление Мэри, – он пытался схватить ее руки и одновременно удержать у лица подушку, – Джейми даже не взглянул на загоревшуюся свечу. Подавив приступ истерического смеха, я поставила свечу, склонилась над кроватью и похлопала его по плечу.

– Джейми, – сказала я.

– Боже!

Он подскочил словно ужаленный, слетел с кровати и тут же оказался на полу с обнаженным наполовину кинжалом. Потом увидел меня и вздохнул с облегчением, на мгновение закрыв глаза.

– Боже мой, англичаночка! Никогда больше так не делай, слышишь? Успокойся! – бросил он Мэри, которая выбралась из-под подушки и сидела на кровати, выпучив глаза и всхлипывая. – Я не хотел причинить тебе вреда. Я думал, ты моя жена.

Джейми обошел вокруг кровати, взял меня за плечи и крепко поцеловал, словно хотел убедиться, что наконец-то нашел нужную ему женщину. Да, такую женщину он нашел. Я крепко поцеловала его в ответ, наслаждаясь прикосновением колючей бороды и теплым родным запахом – смесью влажного белья и шерсти с примесью крепкого мужского пота.