– Стой! Кто идет?

* * *

– У тебя не найдется водички попить, англичаночка? – обратился ко мне Джейми. – Во рту совсем пересохло, пока я рассказывал.

– Негодяй! – воскликнула я. – Ты не смеешь прервать на этом рассказ! Говори же, что было дальше!

– Сначала дай попить, – настаивал он, посмеиваясь, – и я расскажу тебе все.

– Хорошо, – сказала я, протягивая ему бутылку с водой и наблюдая, как он осушает ее. – Что же было дальше?

– Ничего, – ответил он, опуская бутыль и вытирая рот рукавом. – Как ты думаешь, что я собирался ему ответить?

Он смеялся и пытался вырваться, так как я уже успела крепко ухватить его за ухо.

– Ну-ну, отпусти же, – убеждал он меня. – И не стыдно тебе так обращаться с человеком, состоящим на службе у короля?

– Ты ранен? Поверь, Джейми Фрэзер, что сабельный удар покажется тебе царапиной по сравнению с тем, что я сейчас с тобой сделаю, если…

– О! Ты тоже угрожаешь? А помнишь, ты читала мне стихотворение: «Когда боль и отчаяние гнетут тебя, ангел-хранитель…» Ой!

– В следующий раз я оторву его с корнем, – сказала я, отпуская его ухо. – Продолжай же. Мне пора возвращаться к раненым.

Потирая ухо, он снова прислонился к стене и продолжал:

– Итак, мы сидели на корточках, святой отец и я, уставившись в глаза друг другу, и прислушивались к голосам часовых в шести футах от нас.

«Что там такое?» – спросил один, и я соображал, успею ли выхватить кинжал, прежде чем он выстрелит мне в спину, и как быть с его товарищем. Ведь на помощь священника рассчитывать не приходилось, ну разве что он прочитает молитву над моим трупом.

Наступило томительное молчание; двое якобитов сидели на корточках на траве, все еще держась за руки и боясь пошевелиться.

«А-а! Тебе все мерещится», – послышался наконец голос другого часового, и Джейми почувствовал, как пальцы священника, судорожно сжимавшие его руку, расслабились. «Да нет там никого. Только кусты дрока. Успокойся, парень», – уверенно заметил первый часовой.

Джейми отчетливо слышал, как он похлопал по плечу своего напарника и топот башмаков – часовые пытались согреться.

«Там чертова пропасть этих кустов. Но это вполне может быть шотландская армия».

Джейми показалось, что он услышал сдавленный смех со стороны одного из «кустов дрока».

Он взглянул на небо – звезды уже начали бледнеть. Каких-нибудь десять минут до начала рассвета, определил он. И тогда армия Джонни Коупа поймет, что шотландцы находятся не в часе ходьбы от них, как они считали, а буквально в двух шагах.

Слева, со стороны моря, донесся какой-то звук. Он был слабым, почти неразличимым, но человека, искушенного в боях, сразу же насторожил бы.

«Кто-то споткнулся о куст дрока», – пронеслось в голове Джейми.

«Эй! Эй! – В голосе часового прозвучала нескрываемая тревога. – Что там происходит?»

Священник и сам может позаботиться о себе, решил Джейми, выхватывая палаш, и в следующую же минуту в один прыжок оказался там, откуда исходил голос. Лица человека нельзя было рассмотреть, но фигура четко выделялась на фоне светлеющей ночи. Безжалостный клинок взлетел вверх и с силой опустился на голову часового, рассекая ее пополам.

«Шотландцы!» – вскричал второй часовой, выскакивая, словно заяц, из подлеска, и исчез в темноте, прежде чем Джейми смог освободить свой клинок из черепа поверженного врага. Ему пришлось упереться ногой в спину бьющегося в конвульсиях солдата и, стиснув зубы, поморщиться от неприятного ощущения безвольного тела и хрустнувшего позвоночника.

На позициях англичан возник переполох. Он явственно слышал тревожные возгласы внезапно разбуженных людей, хватающихся за оружие, мечущихся в темноте, не ведая, с какой стороны им грозит опасность.

Волынщики находились с правой стороны, но никакого сигнала о начале боя не поступало.

«Сердце задрожало, левую руку покалывало от близкого дыхания смерти, мускулы живота сжались, глаза устремились в тревожную темноту, кровь отхлынула от лица» – так описывал Джейми свое состояние перед началом битвы.

– Вначале я услышал их, – продолжал он рассказывать, вглядываясь в темноту ночи, как будто там можно было снова увидеть англичан. – Потом увидел. Англичане ползали по земле, как черви по тухлому мясу. Мои люди приблизились ко мне. Джордж Макклюр подошел с одной стороны, Уоллес и Росс – с другой. Мы медленным шагом двинулись вперед, плечом к плечу, все быстрее и быстрее и наконец увидели англичан.

Справа раздался глухой грохот. Это стреляла единственная пушка противника. А минуту спустя – еще один выстрел, послуживший как бы сигналом для нас. По рядам шотландцев прокатился воинственный клич.

– Затем прозвучали волынки, – продолжал Джейми с закрытыми глазами. – Я и не вспомнил о своем мушкете, пока не услышал выстрел совсем рядом. Я оставил его на траве, возле священника. В подобных ситуациях видишь лишь то, что происходит в непосредственной близости от себя. Слышишь крики, все бегут, и ты бежишь вместе со всеми. Сначала медленно, один шаг, два… пока расстегиваешь пояс, сбрасываешь плед и босыми ногами мчишься по лужам, разбрызгивая грязь… Ветер развевает твою рубашку, обдувает живот и плечи… Шум ошеломляет и захватывает тебя, и ты кричишь вместе со всеми. Как в детстве, бывало, мчишься с диким криком по склону холма навстречу ветру, и кажется, что ты вот-вот воспаришь вверх и полетишь над землей.

Вот так и шотландцы словно с неба свалились на голову английских солдат и принялись крушить их огнем и мечом, превращая в сплошное кровавое месиво.

– Они побежали, – тихо продолжал Джейми. – Во время боя я только однажды встретился с английским солдатом лицом к лицу, мне приходилось видеть исключительно спины.

Он провел рукой по лицу, и я поняла, что он пытается скрыть от меня охватившее его глубокое волнение.

– Я помню все… – добавил он полушепотом после некоторой паузы. – Каждый выстрел. Каждое лицо. Человека, лежащего на земле у моих ног, обмочившегося от страха. Дикое ржание лошадей. Все смешалось: порох, кровь, запах моего собственного пота. Все. Но картина боя представляется мне так, будто я не участвовал в нем, а наблюдал со стороны. Будто самого меня там не было.

Он открыл глаза и поглядел на меня снизу вверх. Он словно сложился пополам, почти касаясь головой колен. Мне было видно, как дрожит у него спина.

– Ты понимаешь меня? – тихо спросил он.

– Понимаю.

Я не участвовала в сражении с оружием в руках, но мне довольно часто приходилось сражаться со смертью, полагаясь лишь на руки и волю, потому что другого выхода у меня не было. И это действительно рождало ощущение разобщенности или отстраненности; разум словно отделяется от тела, хладнокровно оценивая ситуацию и принимая решения, и тело послушно подчиняется, пока не минует кризис. Поэтому, как правило, только спустя какое-то время тебя начинает трясти.

Я еще не достигла этого состояния, меня пока не трясло. Я сдернула с себя плащ и, укрыв им Джейми, пошла в коттедж.

* * *

Едва забрезжил рассвет, появились мои помощники – две деревенские женщины и армейский хирург. Солдат с раненой ногой был бледен и слаб, но кровотечение прекратилось. Джейми взял меня за руку и повел вниз по единственной улице деревни Транент.

Постоянные трудности О’Салливана со снабжением армии провизией прекратились благодаря захваченному у англичан обозу, теперь ее хватало на всех. Мы ели быстро, почти не ощущая вкуса горячей овсяной каши. Мы относились к еде как к одной из потребностей организма, обусловливающих его жизнедеятельность. Наступившее наконец чувство сытости вызвало другую жизненно необходимую потребность – во сне.

Раненые были расквартированы в домах и коттеджах, здоровые спали преимущественно под открытым небом.

Джейми, как все прочие командиры, мог бы претендовать на помещение в доме пастора, но он предпочел взять меня за руку и отправиться в небольшую рощицу на склоне холма за деревней.

– Придется немного пройтись, зато там мы будем одни.

– Конечно.

Хотя во время археологических экспедиций с дядей Лэмом мне приходилось находиться в условиях, которые большинство моих современников назвали бы примитивными, я никогда не жила в комнате, набитой до отказа чужими людьми. Здесь считалось обычным делом, когда множество людей вместе ели, спали и даже совокуплялись в тесных, душных комнатах, освещаемых и согреваемых дымными очагами, отапливаемыми торфом. Единственное, чего они не делали вместе, – это не мылись, да и то только потому, что не мылись вообще.

Джейми вел меня, нагибаясь под раскидистыми ветвями огромного конского каштана. Вскоре мы очутились на небольшой просеке. Землю укрывал ковер из листьев дуба, ясеня, платана. Солнце только что встало, и под деревьями все еще было холодно. Кое-где землю покрывал иней.

Джейми, снимая ремень с пояса, улыбнулся.

– Пряжка туго застегивается, а расстегивается легко.

Он отбросил ремень в сторону, плед упал на землю, а он остался в одной лишь рубашке, едва достигающей середины бедер. Обычно Джейми носил маленький военный килт, который оборачивался вокруг талии, а на плечах – плед. Но сейчас, после сражения, килт был рваный и грязный. Поэтому вместо него он обернул бедра куском ткани, закрепив поясом.

– Ну и что ты собираешься делать дальше? – с любопытством спросила я.

– А вот что. Мы расстелем его на земле, вот так. – Он наклонился, потом встал на колени и расправил плед на куче листьев. – А теперь ты можешь ложиться.

Я прыснула и стала помогать ему расстилать толстую клетчатую ткань.

– Ну что ж, попробую, – сказала я. – Разбуди меня, когда захочешь одеться.

Он добродушно покачал головой, и солнечный свет, проникающий сквозь листву деревьев, заиграл в его рыжих волосах.

– Англичаночка, вероятность того, что я проснусь раньше тебя, слишком мала, она ничтожна. Мне кажется, я не шевельнусь, если даже еще одна лошадь наступит на меня, и просплю до завтрашнего утра.