Издали донесся шум. Роджер знал: это пассажирский поезд из Лондона. В такие вечера его гудок слышен даже в доме.

— Нет, виноваты люди искусства, — продолжала Клэр, — писатели, певцы, сказочники. Они берут прошлое и перекрашивают его по своему усмотрению. Из дурака они могут сделать героя, из пьяницы — короля.

— Значит, все они лжецы? — спросил Роджер.

Клэр пожала плечами. Хотя было прохладно, она сняла жакет; хлопчатобумажная блузка, повлажневшая от вечерней сырости, подчеркивала тонкую линию ключиц и изящество лопаток.

— Лжецы? — переспросила она. — Или волшебники? Может быть, они находят кости в пыли, прозревают суть того, чем они были, и облекают их в новую плоть и неуклюжий зверь превращается в сказочное чудовище?

— Или они не правы, занимаясь этим? — спросил Роджер.

Железный мост задрожал, когда прошел стрелку «Летучий шотландец». Размашистые белые буквы завибрировали.

Клэр устремила задумчивый взгляд на буквы, по ее лицу скользнул неровный звездный свет.

— Вы все еще не понимаете? — спросила она. В ней копилось раздражение, но осипший голос звучал как обычно. — Все очень просто — вы не знаете почему, — сказала она. — Вы не знаете, и я не знаю, и мы никогда не узнаем, этого. Мы не знаем, потому что не можем сказать, чем все это кончится, — конца нет. Нельзя сказать: «Должно было случиться именно это событие, и поэтому произошло все остальное». То, что сделал Карл для шотландцев, — было ли это неизбежно? Или его истинное предназначение быть тем, чем он сейчас и является, — символом, иконой? Если б не он, могла бы Шотландия выдержать двухсотлетний союз с Англией, сохранив до сих пор свою индивидуальность? — Она махнула рукой на размашистые белые буквы наверху.

— Не знаю! — ответил Роджер, вынужденный кричать — луч прожектора скользнул по деревьям, по мосту загрохотал поезд.

Целую минуту все гудело и ревело, дрожала земля; они застыли на месте. Наконец поезд пронесся, замер вдали перестук колес, и огонек последнего вагона скрылся из виду.

— Ну и что из этого получится, черт возьми? — сказала она, отвернувшись. — Вы никогда об этом не узнаете, но ведь вам все равно нужно действовать, не так ли?

Внезапно Клэр распростерла руки, кольца на ее сильных пальцах блеснули.

— Вы понимаете это, когда становитесь врачом. Не в школе — или где вы там учитесь, — а только тогда, когда соприкасаетесь с больным и знаете, что сможете ему помочь. Вокруг вас так много тех, с кем вы никогда не сможете соприкоснуться, чью суть вы не сможете выявить, тех, кто не попал в ваше поле зрения. Но вы не думаете о них. В данный момент вы пытаетесь помочь только одному — одному! — тому, кто сейчас перед вами. И вы действуете так, словно этот пациент — единственный человек в мире, потому что, начни вы действовать иначе, потеряете этого пациента, тоже единственного. Помочь в данное время только одному — это все, что вы можете сделать. И вы учитесь не отчаиваться от того, что не всем удается помочь, а просто делаете то, что в ваших силах.

Клэр снова повернулась к нему, лицо ее осунулось от усталости, но глаза сверкали, будто омытые дождем, в волосах запуталась влага. Ее рука легла на руку Роджера — жест, побуждающий к действию, так ветер наполняет парус, заставляя лодку двигаться вперед.

— Давайте вернемся в дом, Роджер, — сказала она. — Мне нужно вам кое-что сказать.

Клэр шла молча, избегая осторожных расспросов Роджера. Она отказалась от предложенной руки и шла одна, задумчиво опустив голову. Не потому, что принимает какое-то решение, подумал Роджер, она уже все решила, — просто раздумывает, что сказать.

Роджер был немало удивлен. Сейчас ее молчание позволило ему перевести дух после всех откровений сегодняшнего дня — он уже достаточно поломал голову над тем, для чего Клэр включила его во все это. Она вполне могла бы поговорить с Бри один на один. А может, она боялась реакции Бри на ее рассказ и потому ей не хотелось оставаться с ней наедине? Или она рассчитывала, что он ей поверит, — а он и поверил, — и таким образом станет ее союзником, подтвердит ее правоту?

К тому моменту, как они подошли к дому, он уже сгорал от любопытства. Сначала нужно было кое-что сделать: они разгрузили один из самых высоких книжных шкафов и придвинули его к разбитому окну, закрыв доступ холодному ночному воздуху.

Покрасневшая от напряжения, Клэр уселась на софу, а он подошел к столику с напитками и налил две порции виски. Когда миссис Грэхем была жива, она всегда приносила виски на подносе, аккуратно накрытом салфеткой, и обязательно вместе с печеньем. Фиона, будь у нее возможность, делала бы то же самое, но Роджер предпочитал в этом деле простоту.

Клэр поблагодарила его, чуть отпила из стакана, поставила его и подняла глаза на Роджера, усталая, но собранная.

— Вам, наверное, интересно, почему мне хотелось, чтобы вы услышали всю эту историю, — сказала она, словно читая его мысли. — Тому есть две причины. Вначале я скажу вам о второй. Что касается первой, то думаю, что у вас есть право знать и ее.

— У меня? Какое право?

Она взглянула на него немигающим взглядом золотистых глаз, простодушных и беспокойных, как глаза леопарда.

— Такое же, как и у Брианны. Право знать, кто вы такой.

Она направилась через всю комнату к дальней ее стене, от пола до потолка покрытой панелью из пробкового дерева. К стене были приколоты фотографии, схемы, визитные карточки, старые карты округов, запасные ключи и всякие разные мелочи.

— Я помню эту стену. — Клэр улыбнулась, коснувшись фотографии, на которой был запечатлен праздник в местной школе. — Ваш отец снимал что-нибудь отсюда?

Роджер в замешательстве покачал головой:

— Нет, не думаю. Он всегда говорил, что никогда не может найти вещи, положенные в ящик. Все самое важное он предпочитал держать перед глазами.

— Тогда это, вероятно, здесь. Он считал это важным.

Поднявшись на цыпочки, она стала просматривать вырезки на стене, осторожно касаясь пожелтевшей бумаги.

— Думаю, вот она, — пробормотала Клэр. Из-под старых набросков для проповедей, талонов на мойку машины она извлекла одну страничку и положила ее на стол.

— О, мое генеалогическое древо, — удивился Роджер. — Я не видел эту старую бумагу уже много лет. А когда она мне понадобилась, не обращал на нее особого внимания, — добавил он. — Если вы собираетесь сказать, что я усыновлен, то мне это известно.

Клэр кивнула, вглядываясь в схему:

— О да. Вот почему ваш отец — я имею в виду мистера Уэйкфилда — составил эту схему. Он хотел быть уверенным, что когда-нибудь вы узнаете свою настоящую фамилию, хотя он и дал вам свое имя.

Роджер вздохнул, подумав о его преподобии и маленькой фотографии в серебряной рамочке на его бюро, — похожий на него незнакомый улыбающийся юноша, темноволосый, в форме британских воздушных сил времен Второй мировой войны.

— И это я тоже знаю. Моя настоящая фамилия Макензи. Вы хотите сказать, что я связан с какими-то Макензи, которых вы… гм… знали? Я не вижу их имен на этой схеме.

Клэр, будто не слыша его, водила пальцем по ветвящейся паутине генеалогического древа.

— Мистер Уэйкфилд был очень пунктуальным человеком, — бормотала она как будто про себя. — Он бы не потерпел никаких неточностей. — Ее палец остановился в какой-то точке. — Вот, — сказала она. — Вот, где это случилось. Пониже этого пункта. — Ее палец замер над страницей. — Все правильно. Это ваши родители, ваши бабушка и дедушка, прабабушка и прадедушка и так далее. Но вот выше… — Палец скользнул вверх.

Роджер склонился над схемой, затем поднял на Клэр задумчивый взгляд зеленых, цвета болотного мха, глаз.

— Это Уильям Баклей Макензи, родился в 1744-м, от Уильяма Джона Макензи и Сары Иннес. Умер в 1782-м.

Клэр покачала головой:

— Умер в 1744-м, в возрасте двух месяцев, от оспы. — Она подняла голову; взгляд ее золотистых глаз был таким пристальным, что по его спине побежали мурашки. — Вам ведь известно, вы были не первым приемным ребенком в этой семье. — Ее пальцы барабанили по листу. — Ему нужна была кормилица. Его родная мать умерла, и он был отдан в семью, потерявшую ребенка. Они назвали его именем их умершего сына — дело обычное, — и я не думаю, что кто-нибудь стал бы привлекать внимание к ребенку, регистрируя его в приходской книге. В конце концов, он был крещен при рождении, зачем записывать его еще раз? Колам говорил мне, кому они его отдали.

— Сын Джейлис Дункан, — медленно произнес он. — Дитя колдуньи.

— Правильно. — Она смотрела на него оценивающим взглядом, склонив голову набок. — Я знала, что это должно быть именно так. Понимаете ли, ваши глаза… Это ее глаза.

Роджер сел, почувствовав внезапный холод, хотя книжный шкаф надежно защищал комнату от сквозняка, а в камине вновь пылал огонь.

— Вы уверены в этом? — спросил он и подумал: конечно, она уверена. Ведь нельзя же считать, что вся эта история — выдумка, плод больного ума. Он посмотрел на нее — она сидела спокойно, с бокалом в руке, очень собранная, как будто собиралась заказать сырные палочки.

Больной ум? У доктора Клэр Бошан Рэндолл, главного врача большого, престижного госпиталя? Бред сумасшедшего, расстроенное воображение? Легче представить, что безумен он сам. Роджер и вправду начинал об этом подумывать.

Он глубоко вздохнул и положил обе руки на схему, выделив лишь то, что относилось к Уильяму Баклей Макензи.

— Действительно интересно, и я рад, что вы поведали мне об этом. Но ведь это ничего не меняет, не так ли? Просто я могу теперь оторвать верхнюю часть этой генеалогии и выбросить ее. В конце концов, мы же не знаем, откуда взялась эта Джейлис Дункан и кто был отцом ее ребенка. Во всяком случае, вы, кажется, уверены, что не этот бедный старый Артур.

Клэр медленно покачала головой, глаза ее смотрели на него с холодной сдержанностью.

— О нет. Конечно, не Артур Дункан. Отцом ребенка был Дугал Макензи. Вот истинная причина того, почему она была убита. Не за колдовство… Колам Макензи не мог допустить огласки романа его брата с женой какого-то сборщика налогов. А она хотела выйти замуж за Дугала. Думаю, она шантажировала Макензи, угрожая рассказать правду о Хемише.