Он улегся рядом со мной, осторожно, на бок, чтобы не раздавить меня своим большим телом, и мы долго лежали так, прижимаясь друг к другу, и только наши языки вели нежный молчаливый разговор.

Живы и одни. Одни. И пока мы любим, смерть никогда нас не коснется. Алекс Рэндолл лежит в своей холодной постели, Мэри Рэндолл — в одинокой своей. Но мы здесь, и мы вместе, и это самое главное, нет ничего важнее этого.

Он обхватил мои бедра и притянул меня к себе, его большие руки ласкали меня, и дрожь, которая прошла по моему телу, бросила его ко мне, и мы стали единой плотью. Я проснулась ночью, все еще в его объятиях, и почувствовала, что он не спит.

— Спи, любимая. — Голос у него был нежный, спокойный и ровный; но, дотронувшись до его щеки, я почувствовала, что она была влажной.

— В чем дело, любимый? — прошептала я. — Джейми, я правда очень люблю тебя.

— Знаю, — тихо сказал он. — И пока ты спишь, позволь мне рассказать тебе о моей любви. Потому что, когда ты просыпаешься, я ничего не могу сказать — мне кажется, все мои слова кажутся тебе пустыми и глупыми. Но когда ты засыпаешь в моих объятиях, твои сновидения скажут тебе, что я говорю правду. Спи, моя любимая.

Я повернула голову так, чтобы мои губы касались его горла, там, где под маленьким треугольным шрамом медленно бился его пульс. Затем положила голову ему на грудь и отдала свои сновидения в его власть.

Глава 46

TIMOR MORTIS CONTUR ВАТ МE[10]

По мере того как мы все дальше продвигались на север вслед за отступающей шотландской армией, нам все чаще и чаще встречались люди. Одни, спотыкаясь, брели небольшими группками, низко опустив голову под злым, холодным дождем. Другие скорчились в канавах и под изгородями, слишком усталые, чтобы идти. Вдоль всей дороги было разбросано оружие и снаряжение; там лежал перевернутый обоз, вокруг которого валялись в лужах мешки с мукой, тут виднелась пара пушек, стволы которых матово поблескивали в тени дерева.

Погода стояла отвратительная, и это нас сильно задерживало. Было тринадцатое апреля; меня не покидало гнетущее ощущение чего-то ужасного. По словам одного из Макдоналдов, которого мы встретили на дороге, лорд Джордж и главарь кланов, а также принц и его советники все находились в Каллоден-Хаус или где-то около. Больше он не знал ничего, мы не стали его задерживать, и вскоре этот человек, двигаясь словно зомби — неуверенно и спотыкаясь на каждом шагу, — исчез в тумане. Питание стало еще более скудным, чем месяц назад, когда я была захвачена англичанами; дела явно шли от плохого к худшему. Люди, которые нам попадались, едва переставляли ноги, изнуренные голодом и трудной дорогой. И все же, повинуясь приказу принца, они упорно двигались на север, к тому месту, которое по-шотландски называлось Друмосское болото, по направлению к Каллодену.

В одном месте дорога оказалась такой разъезженной и вязкой, что наши усталые пони не смогли дальше идти. Чтобы снова выбраться на дорогу, нам предстояло примерно полмили брести краем небольшого леска по мокрому весеннему вереску.

— Через лес будет быстрее, — сказал Джейми, беря поводья из моей онемевшей руки. Он кивнул в сторону небольшой купы сосен и дубов, откуда долетал сладковатый холодный запах мокрых листьев, устилавших влажную землю. — Иди этой дорогой, Саксоночка, встретимся на другой стороне.

Я слишком устала, чтобы спорить. Вытаскивать одну ногу и ставить ее перед другой требовало огромных усилий, шагать по мягкой подстилке из листьев и опавших иголок было куда легче, чем идти по тонкому предательскому вереску.

В лесу было тихо, огромные раскинувшиеся высоко над моей головой хвойные лапы смиряли порывы ветра. Дождь мягко стучал по толстому упругому слою дубовых листьев, которые даже в дождливую погоду шуршали и потрескивали у меня под ногами.

Он лежал всего в нескольких футах от края леса, рядом с большим серым валуном, поросшим светло-зеленым лишайником. Лишайник был такого же цвета, что и его плед, коричневые клетки которого сливались с опавшими листьями, покрывавшими его. Он казался неотъемлемой частью леса, я бы споткнулась об него, если бы мне не бросились в глаза какие-то пятна блестящей голубизны.

Мягкая, как бархат, странная плесень покрывала его обнаженные белые конечности. Она проходила по изгибам костей и сухожилий, образовывала небольшие трепещущие отростки, подобно травам и деревьям, которыми зарастают бесплодные земли. Она была сияющей, живой, трепещущей и ни на что не похожей. Я никогда такого не видела, но слышала об этом от одного старого солдата, который сражался еще в окопах Первой мировой войны.

«Мы называли это трупный цветок, — рассказывал он мне. — Вы не увидите его нигде, только на поле битвы — на мертвом человеке. — Глаза, выглядывавшие из-под белой повязки, озадаченно смотрели на меня. — Интересно, где он прячется, когда нет войн?»

Наверное, его поры рассеяны в воздухе и только ждут своего часа, подумала я. Голубизна была сверкающей, совершенно необычной, яркой, как цветок вайды, соком которой предки этого человека разрисовывали себя перед битвой.

Легкий ветерок пронесся по лесу, прошелестел в волосах убитого. Они зашевелились и поднялись, безжизненные и шелковистые. Рядом со мной захрустела листва, я вздрогнула и оторвала взгляд от трупа.

Рядом со мной стоял и смотрел вниз Джейми. Он ничего не сказал, просто взял меня за локоть и вывел из леса, где остался лежать мертвец, поросший голубыми нитями войны и самопожертвования.

Мы прибыли в Каллоден-Хаус до обеда пятнадцатого апреля, почти загнав себя и своих лошадей. Мы подошли к нему с юга, пройдя через скопление всевозможных мелких домишек. На дорогах царила суматоха, почти безумие, а конюшенный двор был на удивление пуст.

Джейми спешился и протянул поводья Муртагу.

— Подожди минутку, — сказал он, — по-моему, здесь что-то не так.

Муртаг взглянул на дверь конюшни, стоящей чуть в стороне, и кивнул. Фергюс, сидевший позади маленького шотландца, тоже спешился и хотел было последовать за Джейми, но Муртаг остановил его, коротко сказав что-то.

Окостеневшая после долгой езды, я тоже сошла с лошади и, утопая в грязи, последовала за Джейми. Что-то и вправду было не так. Но только когда мы вошли в конюшню, я поняла, что насторожило Джейми — удивительная, глубокая тишина.

Внутри было тихо, холодно и сумрачно, без привычных для конюшни тепла и звуков. И вдруг в темноте зашевелилась какая-то тень — слишком большая для крысы или лисицы.

— Кто там? — спросил Джейми, автоматически шагнув вперед, чтобы заслонить меня. — Алек, это ты?

С сена медленно поднялась голова, плед соскользнул назад. Главный конюх Леохского замка имел всего один глаз, другой, закрытый черной тряпкой, он потерял много лет тому назад, но и этого единственного глаза ему всегда хватало с лихвой. Быстрый, ярко-голубой, он замечал все и заставлял всех повиноваться ему — лошадей и конюших, грумов и наездников.

Сейчас глаз Алека Макмахона Макензи был мутным, словно запыленный сланец. Большое сильное тело скрючилось, щеки ввалились от голода.

Зная, что в сырую погоду старик страдал от артрита, Джейми присел возле него, чтобы не заставлять его вставать.

— Что произошло? — спросил он. — Мы только что приехали. Что здесь случилось?

Старому Алеку потребовалось немало времени, чтобы понять вопрос, собраться с мыслями и облечь их в слова, глухо прозвучавшие в тишине, которая окутала пустую, темную конюшню.

— Все пошло в котел, — сказал он. — Они ушли в Неирн два дня назад, а вчера вернулись. Его высочество сказал, что они станут у Каллодена; лорд Джордж сейчас там, с войском, которое успел собрать.

При слове «Каллоден» я не могла сдержать слабый стон. Значит, они здесь. И после всего, что нам пришлось вытерпеть, мы тоже здесь.

Дрожь прошла по телу Джейми; я видела, как поднялись рыжие волоски на предплечье, но его голос звучал спокойно и ровно:

— Войско… но у них нет провизии, чтобы сражаться. Разве лорд Джордж не понимает, что людям нужно отдохнуть и подкормиться?

Старик Алек издал звук, отдаленно напоминающий смех.

— Что понимает его светлость, ничего не значит, парень. Армией командует его высочество. И его высочество говорит, мы должны выступить против англичан у Друмосси. А насчет пищи… — Брови старика, когда-то густые и кустистые, побелели за последний год и проросли грубым волосом. Сейчас одна бровь приподнялась, с трудом, будто бы и это движение было для него непомерно трудным. Одна рука с искривленными болезнью пальцами зашевелилась и указала в сторону пустых стойл.

— В прошлом месяце они съели всех лошадей, — просто сказал он. — Правда, их было немного.

Джейми резко поднялся и прислонился к стене, втянув голову в плечи. Лица его не было видно, но тело одеревенело, словно стены конюшни.

— Так… — произнес он наконец. — Так… А мои люди — они получили причитающуюся им порцию? Донас… он был… крупный конь. — Джейми говорил спокойно, но по внезапно прояснившемуся выражению единственного глаза Алека я поняла, что он, как и я, почувствовал, какие усилия прилагает Джейми к тому, чтобы голос его не дрожал. Скрюченное тело с трудом поднялось с сена, на трясущихся ногах старик осторожно направился к Джейми. Он подошел к нему вплотную и положил руку на плечо Джейми; больные пальцы не сгибались, но рука успокаивала своей тяжестью.

— Донаса не тронули, — тихо сказал он. — Они сохранили его для принца… для его победного возвращения в Эдинбург. О'Салливан сказал… негоже будет его высочеству идти пешком.

Джейми закрыл лицо руками и стоял покачиваясь возле пустого стойла.

— Я — дурак, — проговорил он наконец, с трудом переводя дыхание. — О Боже, какой же я дурак. — Он уронил руки, по его щекам текли слезы, оставляя на них грязные полосы. Он вытирал их тыльной стороной ладони, но слезы продолжали струиться из его глаз, словно он совершенно потерял над собой контроль. — Дело Стюартов проиграно, мои люди уведены на смерть, в лесу гниют трупы убитых, а я стою здесь и рыдаю о лошади! О Боже! — прошептал он, качая головой. — Какой же я дурак!