— Да, это правда. — Могучая, молчаливая фигура Ангуса Мора приблизилась к нему, а массивная голова склонилась к хозяину — мол, я к вашим услугам. Колам быстро поднял руку. «Все в порядке», — говорил этот жест.

— Но я не знал, что вы в Эдинбурге, — продолжал Колам. — Не знал, пока его высочество не упомянул имя Джейми Фрэзера, и тогда я спросил о вас. Его высочество недолюбливает вас, мистрис Клэр. Но я думаю, вам это известно?

Я проигнорировала его слова, задав встречный вопрос:

— Вы всерьез думаете о том, чтобы поддержать принца Карла?

Колам, Дугал и Джейми умели скрывать свои мысли, но самым большим мастером из всех троих был, несомненно, Колам. Легче было бы выведать тайну у какой-нибудь головки, изваянной на ограде фонтана перед фасадом дворца, нежели у него.

— Я приехал сюда, чтобы повидаться с вами, — вот все, что произнес мне в ответ Колам.

Я сидела, размышляя над тем, что мне следует или что я могу сказать в пользу Карла. Пожалуй, лучше предоставить Джейми такую возможность. В конце концов, то, что Колам чувствовал себя виноватым передо мной, отнюдь не означает, что он доверял мне. И сам факт моего пребывания среди сторонников Карла является весьма слабым доказательством, что я не являюсь английской шпионкой.

Я мысленно рассуждала и спорила сама с собой, когда Колам вдруг поставил свой стакан бренди и в упор взглянул на меня:

— Знаете, сколько я выпил этого с утра?

— Нет.

Его руки были узловатыми, неподвижными и сухими от болезни, но в то же время ухоженными. Слегка покрасневшие веки и налитые кровью глаза могли быть как от трудного путешествия, так и от выпивки. Речь его была совершенно нормальной, разве что порой он специально пытался сделать вид, что он слегка навеселе. Но я знала, как Колам пил раньше, и имела ясное представление о его возможностях.

Он отвел в сторону руку Ангуса, потянувшегося к бутылке:

— Здесь всего полбутылки. Я прикончу ее к вечеру.

— О! — Так вот почему меня попросили захватить с собой свой медицинский саквояж. Я потянулась, чтобы взять его. — Вам не нужно употреблять так много бренди. Скорее, вам поможет небольшая доза настойки опиума, — сказала я, перебирая свои многочисленные бутылочки. — У меня здесь…

— Я звал вас не для этого, — перебил он меня на полуслове. Если он мог скрывать свои мысли, то мог так же и высказывать их, когда считал нужным.

— Мне не составит труда достать опиум. Думаю, что в городе всегда найдется аптекарь, продающий его или маковый сироп, или даже неразбавленный опиум для такого случая.

Я закрыла крышку своего саквояжа и сидела, положив на него руки. Итак, он не желал временного забытья в состоянии опийного опьянения, пренебрегая обязанностями главы клана. Но если ему не требуется временное забвение, зачем я ему понадобилась? Или он желает вечного забвения? Я знала Колама Макензи. Его ясный безжалостный ум, в недрах которого созрел план устранения Джейлис Дункан, способен не щадить и себя самого.

Теперь мне все стало ясно. Он явился сюда, чтобы встретиться с Карлом Стюартом и окончательно решить, будут ли Макензи Леоха участвовать в восстании якобитов под руководством Карла. И если будут, то возглавит их Дугал. И тогда…

— Я всегда считала, что самоубийство — смертельный грех, — сказала я.

— Мне тоже так кажется, — заметил он с невозмутимым видом. — Грех гордыни — по меньшей мере. Я бы выбрал себе чистую смерть и в удобное для себя время. Однако думаю, что мне недолго придется страдать от такого греха, ведь где-то в возрасте девятнадцати лет я перестал верить в существование Бога.

В комнате было тихо. Лишь слышалось потрескивание огня и приглушенные звуки шутливой потасовки внизу. Я слышала его медленное, глубокое дыхание.

— Почему вы обращаетесь ко мне? — спросила я. — Вы правы, опиум можно достать где угодно, были бы деньги. А у вас они есть. И вы прекрасно знаете, что слишком большая доза может убить. И это будет легкая смерть.

— Слишком легкая. — Он покачал головой. — Меня мало что интересует в жизни. Но до самой смерти я хочу сохранить разум. Что же касается легкости смерти… — Он слегка повернулся на диване, не скрывая того, что испытывает при этом неудобство. — Сейчас я обрету ее.

Он кивнул на мой саквояж.

— Вы делились с мистрис Дункан своими познаниями в медицине. Я подумал, что вы, возможно, знаете, чем воспользовалась она, чтобы убить своего мужа. Это получилось быстро и надежно, — устало заключил он.

— Согласно решению суда, она использовала для этого колдовство. — «Суда, который приговорил ее к смерти в соответствии с вашим желанием», — мысленно добавила я. — Или вы не верите в колдовство? — спросила я.

Он засмеялся чистым, беззаботным смехом:

— Человек, который не верит в Бога, вряд ли поверит в существование сатаны, не так ли?

Я все еще медлила, но он обладал способностью беспощадно судить о людях, как и о себе самом. Прежде чем попросить меня об одолжении, он попросил у меня прощения и понял, что я умею ценить справедливость и могу прощать. И это, как он считал, правильно. Я открыла свой саквояж и вытащила маленький пузыречек цианида, который я держала, чтобы травить крыс.

— Благодарю вас, мистрис Клэр, — сказал он, снова переходя на официальный тон, хотя глаза продолжали улыбаться. — Если бы даже мой племянник не доказал вашу невиновность в Крэйнсмуире, я все равно не поверил бы, что вы ведьма. Я до сих пор не могу понять, кто вы и откуда взялись, но то, что вы не ведьма, я в этом твердо уверен. — Он помолчал, вздернув одну бровь, затем продолжил: — Я не думаю, что вы склонны мне объяснять, кто вы есть на самом деле.

Я минуту колебалась. Человек, который не верит ни в Бога, ни в черта, вряд ли поверит моему рассказу. Поэтому я слегка пожала ему руку и сказала:

— Считайте меня ведьмой. Это ближе всего к истине.

На следующее утро по дороге на внутренний двор я встретила на лестнице лорда Балмерино.

— О, мистрис Фрэзер, — радостно приветствовал он меня. — Я как раз вас ищу.

Я улыбнулась ему. Всегда веселый, жизнерадостный, он был одной из светлых личностей в Холируде.

— Надеюсь, вас не беспокоит дизентерия, лихорадка или оспа? — сказала я в ответ. — Не может ли это подождать немного? Мой муж и его дядя устроили турнир на шотландских мечах в честь дона Франсиско де ла Каэтано.

— Правда?! Должен сказать, что я и сам с радостью посмотрел бы его. Мне нравится смотреть на мужественных людей с мечом в руках, — сказал он. — Я отношусь с одобрением ко всему, что доставляет удовольствие испанцам.

— И мое тоже. — Считая, что разносить корреспонденцию его высочества внутри Холируда слишком опасно для Фергюса, Джейми теперь располагал только информацией, которую получал непосредственно от Карла, а ее было немало. Карл считал Джейми одним из своих ближайших друзей. Он был, наверное, единственным из всех шотландских военачальников, удостоившихся такой чести.

Поскольку деньги иссякали, Карл признался Джейми, что возлагает большие надежды на поддержу Филиппа — короля Испании, чьи последние письма в Рим Джеймсу были обнадеживающими. Дон Франсиско, хотя и не являлся в полном смысле слова посланцем короля, все же был одним из придворных Филиппа и мог бы по возвращении представить королю правдивую информацию по поводу якобитского восстания.

— Зачем я вам понадобилась? — спросила я у лорда Балмерино, когда мы вышли на дорожку, огибавшую фасад замка, направляясь к месту ристалища. Небольшая толпа зрителей уже собралась, но ни дона Франсиско, ни обоих участников турнира еще не было.

— О, — неожиданно вспомнив, лорд Балмерино полез в карман своего плаща, — ничего важного, дорогая леди. Я взял это у одного из своих посыльных, который получил их от своего родственника. Думаю, вы найдете их содержание забавным.

Он протянул мне небольшую папку небрежно отпечатанных бумаг. Похоже, это была прокламация, которая во множестве раздавалась в тавернах, вывешивалась на дверях и стенах домов в городах и деревнях.

«Карл Эдвард Стюарт, известный всем как Младший Претендент, — говорилось в листовке. — Да будет всем известно, что этот развращенный и опасный человек, незаконно высадившийся на берегах Шотландии, организовал мятеж и тем самым вверг население страны во все ужасы несправедливой войны». И дальше все излагалось в том же духе, а заканчивалось призывом ко всем честным гражданам «сделать все возможное, чтобы этот человек оказался в руках правосудия». Сверху на прокламации был помещен рисунок, надо полагать изображавший Карла. Он не особенно был похож на оригинал, но, несомненно, выглядел развращенным и опасным, — видимо, в задачу художника как раз и входило отразить именно эти черты Карла.

— Это ничего, — произнес Балмерино, заглядывая в прокламацию через мое плечо. — Вот, взгляните сюда. Это я, — сказал он с видимым удовольствием.

На рисунке был изображен костлявый шотландец в шотландской шапочке, с густыми усами, мохнатыми бровями и безумным взглядом. Я внимательно посмотрела на лорда Балмерино, изысканно одетого, как и было принято при дворе, в бриджи и кафтан, сшитые из прекрасного материала, идеально сочетающиеся по цвету. Он смотрел на рисунок, задумчиво поглаживая свои круглые, тщательно выбритые щеки.

— Не знаю, — сказал он. — Но усы, несомненно, придают мне романтический вид, не правда ли? Только вот борода всегда отчаянно чешется. Мне кажется, я не смог бы носить бороду, даже из желания выглядеть экстравагантным.

Я перевернула следующую страницу и чуть не выронила всю пачку.

— Здесь они больше постарались, чтобы придать портрету вашего мужа большее сходство, — продолжал Балмерино, — но, конечно, у них наш дорогой Джейми похож на бытующее среди англичан представление о шотландском головорезе. Простите, дорогая, я не хотел вас обидеть. У него здесь внушительный вид великана.

— Да, — ответила я.

— Но ведь такой большой он не потому, что имеет обыкновение жарить и есть маленьких детей, — хохотнул Балмерино. — Я всегда считал, что он такой крупный благодаря какой-то особенной диете.