— Ты обещал мне, Джейми, ты обещал мне, будь ты проклят! — шептала я, едва переводя дыхание. Лес стоял безмолвный, мокрый, утопая в тумане. Интересно, они уже здесь? Да и здесь ли состоится дуэль? Может, вовсе и не здесь.

Тем временем появился кучер в сопровождении паренька лет четырнадцати. Парень молча плюхнулся на сиденье рядом с кучером и помахал рукой, указывая вперед и налево. Щелкнув кнутом, кучер пустил лошадей медленной рысью. Вскоре мы свернули с дороги под сень деревьев. Дважды мы останавливались, ждали, пока паренек, спрыгнув с козел, исчезал среди деревьев, но через минуту-две возвращался и отрицательно качал головой. На третий раз он вернулся, и на лице у него было такое волнение, что я заранее открыла дверь кареты и приказала кучеру ехать. Протянув ему приготовленные заранее деньги, я теребила его за рукав и не переставала выкрикивать:

— Быстрее!

Я не замечала, как ветки царапают мне лицо и руки, а одежда моментально промокла. Тропинка была мягкой, покрытой опавшей листвой, поэтому я и мои проводники двигались совершенно бесшумно.

Я услышала дуэлянтов раньше, чем увидела. Звон металла заглушался мокрыми кустами, но тем не менее был ясно различим на слух. Все птицы смолкли, и только могильный голос поединка звучал у меня в ушах.

Это была большая просека в чаще леса, достаточно большая, чтобы на ней можно было свободно разойтись двум дуэлянтам для смертельной схватки. Шел дождь, противники были в одних рубашках, и намокшая ткань прилипла, обрисовывая их крепкие спины и плечи. По словам Джейми, он из всех видов оружия лучше всего владел шпагой. Может, это и так, но Джонатан Рэндолл, без сомнения, был великолепным фехтовальщиком. Он извивался, изворачивался как змея, шпага его разила словно молния. Джейми тоже двигался быстро и ловко для такого крупного человека. Мои ноги приросли к земле, я боялась нечаянно вскрикнуть и тем самым отвлечь внимание Джейми. Но вот противники вновь сошлись, едва касаясь земли, словно танцуя. Я замерла на месте. Я решилась пройти сквозь ночь, чтобы остановить их. А сейчас не смела вмешаться, боясь приблизить печальный конец поединка. Мне оставалось ждать, кто же выйдет из него победителем. Рэндолл взмахнул своим клинком, чтобы нанести решающий удар, но не достаточно быстро, и Джейми выбил шпагу из рук противника. Она отлетела далеко в сторону. Я набрала воздуха в легкие, собираясь крикнуть. Мне хотелось остановить Джейми, не дать прикончить безоружного противника. И я действительно крикнула, но крик мой оказался слишком слаб и не был услышан. Я стояла не шевелясь. Невыносимая боль сжимала спину словно стальной кулак. Через минуту я почувствовала, как внутри у меня словно бы что-то сломалось, и хватка ослабла. Я пошла вперед ощупью, хватаясь за кусты. Я видела лицо Джейми, оно выражало ликование, и я поняла, что он ничего не слышал. Он ничего не должен видеть и слышать, пока поединок не закончится. Рэндолл, рванувшийся за шпагой, поскользнулся на мокрой траве и упал. Он пытался подняться, но трава была скользкой. Ворот его мундира распахнулся, голова запрокинулась назад, темные волосы были мокрыми и липли к скальпу, шея оказалась незащищенной, вытянутой, словно у волка, молящего о пощаде. Но мести чужда жалость, и занесенный над Рэндоллом клинок не спешил опуститься на его оголенную шею.

Сквозь окутывающий меня туман я видела шпагу Джейми, неумолимую и холодную, как сама смерть. Конец ее коснулся пояса бриджей из оленьей кожи, пронзил живот, шпага вспорола живот Рэндолла, и темно-красная кровь залила бежевую кожу.

Ужасный холод пробирал меня до костей, а по ногам текла горячая кровь. Я испытывала невероятную боль в том месте, где таз соединялся с позвоночником. Боль снова и снова обрушивалась на меня, подобно ударам молнии. Мне казалось, что низ живота вот-вот разлетится на части, а вместе с тем я лишусь и чувств. Я не видела ничего вокруг, не понимая, закрыты у меня глаза или нет. Меня окружила сплошная тьма, и в этой тьме что-то черное кружилось и мелькало — знакомое с детства ощущение, если закрыть глаза и изо всех сил нажать на них пальцами.

Крупные капли дождя били меня по лицу и плечам, подобно маленьким льдинкам, потом они таяли и мелкими струйками стекали по моей помертвевшей от холода коже. Я ощущала это вполне отчетливо, невзирая на приступы адской боли. Я старалась сконцентрировать свое внимание на боли, отвлечься от звучащего в голове голоса, произносившего знакомые фразы клинического диагноза: «У вас, несомненно, кровотечение. Возможен разрыв плаценты. Это обычно приводит к летальному исходу. Потеря крови вызывает оцепенение рук и ног, а затем слепоту. Считается, что последним угасает слух». И это, кажется, правильно.

Не знаю, было ли это и впрямь мое последнее ощущение, но я пока еще слышала. Я слышала французскую речь, возбужденные голоса, убеждавшие кого-то не волноваться. При этом без конца повторялось одно и то же слово. Это было мое собственное имя. Голос Джейми доносился откуда-то издалека:

— Клэр! Клэр!

— Джейми! — пыталась произнести я, но мои губы словно одеревенели от холода. Потом суматоха вокруг меня поутихла. Кажется, прибыл кто-то, кого все ждали, и, кажется, он знал, что нужно делать. Действительно знал. Между ног мне положили свернутую простыню, промокшую юбку заменили сухой. Чьи-то умелые руки положили меня на левый бок, подтянув колени к груди.

— Везите ее в больницу, — произнес чей-то голос.

— Она долго не протянет, — пессимистично заметил другой. — Может, подождать несколько минут, а потом послать за фургоном?

— Нет, — настаивал другой, — кровотечение уменьшилось. Она может выжить. Кроме того, я знаю ее. Видел ее в «Обители ангелов». Везите ее к матери Хильдегард.

Я собрала все оставшиеся силы и прошептала:

— К матери Хильдегард. — После этого темнота поглотила меня.

Глава 25

ЕРЕТИК РАЙМОН

Надо мной был высокий сводчатый потолок — неотъемлемый признак архитектуры четырнадцатого века. Четыре острых края поднимаются от вершины колонны и соединяются в сдвоенные арки.

Моя окруженная ширмой из прозрачной ткани кровать стояла под одной из них, на несколько футов сдвинутая от центра. Это раздражало меня, когда я смотрела вверх. Мне хотелось во что бы то ни стало подвинуть ее, как будто бы после этого у меня появятся силы и на все остальное. Тело у меня болело так, словно меня избили. Суставы ныли, словно зубы, разрушенные цингой. Несколько толстых одеял, укрывавших меня, не могли согреть меня, их тепло было обманчивым. Холод дождливого рассвета прочно укоренился во мне.

Свое физическое состояние я оценивала вполне объективно, как если бы речь шла не обо мне, а о постороннем человеке. Разум все еще повиновался мне, но чувства, которыми он управляет, исчезли. Я ничего не сознавала, ни о чем не думала. Я находилась в «Обители ангелов» уже пять дней.

Длинные пальцы матери Хильдегард неустанно ощупывали меня сквозь ткань ночной рубашки, проникали в глубь моего живота. Плоть была мягкой, как спелый фрукт, и болезненной на ощупь. Я застонала, когда руки матери Хильдегард проникли чуть глубже, и она нахмурилась, бормоча что-то похожее на молитву.

Мне послышалось, что она произнесла какое-то имя, и я переспросила:

— Раймон? Вы знаете господина Раймона? — Я могла бы понять, если бы она упомянула в данной ситуации кого угодно, но только не этого монаха с устрашающей внешностью, карлика, живущего в пещере с черепами.

Мать Хильдегард удивленно подняла свои широкие брови:

— Ты говоришь о господине Раймоне? Об этом еретике и шарлатане? Боже, упаси нас.

— А мне показалось, что вы сказали «Раймон».

— Ну нет. — Пальцы матери Хильдегард продолжали ощупывать складки в моем паху в поисках набухших лимфоузлов, что могло служить признаком инфекции. Они были. Я и сама это знала, нащупала их на своем теле. Где-то очень глубоко внутри я чувствовала жар, боль и холод, которые вскоре прорвутся наружу и испепелят мое тело. — Мне приходилось обращаться к Святому Раймону Ноннатусу, — объяснила мать Хильдегард, смачивая тряпку холодной водой. — Он помогает будущим матерям.

— Каковой я больше не являюсь. — Я заметила, как лицо матери Хильдегард исказилось, словно от внезапной острой боли, но тут же приняло свое обычное, спокойное выражение, и она продолжала привычными движениями вытирать мне лицо и потную шею.

Я внезапно содрогнулась от прикосновения холодной влажной салфетки. Мать Хильдегард тут же отняла салфетку и участливо положила руку мне на лоб.

— Нет нужды обращаться к Раймону, — укоризненно произнесла она. — Я сама смогу помочь вам и назначу курс лечения.

— Мм. — Я закрыла глаза, окунаясь в спасительный серый туман. Мне виделись какие-то огоньки в тумане, короткие вспышки, похожие на летнюю зарницу. Я слышала постукивание бусинок янтарных четок матери Хильдегард и голос одной из сестер, позвавшей ее. Мать Хильдегард направилась к двери, но вдруг будто какая-то мысль осенила ее. Она вернулась, шелестя тяжелыми юбками, и, указывая на кровать, твердым голосом произнесла:

— Бутон, сюда!

Собака, такая же проворная, как и ее хозяйка, прыгнула на кровать и стала устраиваться у меня в ногах. Она перебирала лапами постельное белье, перекувырнулась три раза через голову, как бы стряхивая какое-то проклятие с моего ложа, и только потом улеглась, тяжело вздохнув и уткнувшись носом в лапы.

Довольная мать Хильдегард пробормотала слова молитвы и исчезла. Сквозь сгущающийся туман и ледяной холод, окутывающий меня, я по достоинству оценила ее поступок. Собака была для нее самым дорогим существом на свете. Приятная тяжесть в ногах внушала какое-то успокоение моему телу. Бутон лежал неподвижно, подобно собакам, покоящимся у ног королей, изображенных на надгробиях в Сен-Дени. Его тепло изгоняло ледяной холод из моих ног, само его присутствие согревало меня. Бутон издал какой-то специфически собачий звук и уснул. Я натянула одеяла себе на нос и попыталась уснуть тоже.