— Я много передумал в тот вечер, Саксоночка, пока ходил взад-вперед. Я понимал, что ты будешь страдать, если я действительно убью этого грязного подонка. И потом, что должно перевесить: твоя совесть или моя честь? Так нельзя. — Он снова покачал головой. — Каждый из нас отвечает только за то, что он сам сделал, только за свою совесть. То, что я делаю, не может быть отнесено на твой счет, независимо от последствий. — Он заморгал от попавшей в глаза пыли и провел рукой по волосам, тщетно пытаясь их пригладить. Хохолок на макушке продолжал торчать.

— Тогда почему? — потребовала я ответа, подавшись корпусом вперед. — Ты перечислил мне все причины, по которым нужно его убить. Что же тебя остановило?

Он несколько мгновений колебался, потом посмотрел мне прямо в глаза.

— Все из-за Карла Стюарта, Саксоночка. Мы вроде бы перекрыли все пути, но эта сделка… из-за нее он, возможно, еще возглавит армию. И если это случится… Ты сама хорошо знаешь, что может случиться, Саксоночка. — Я знала, и мысль об этом наполняла меня ужасом. Я без конца вспоминала описание поражения горцев при Каллодене, сделанное одним из историков: «Окровавленные трупы громоздились в четыре яруса под проливным дождем…»

Горцы, голодные и неорганизованные, но сражающиеся до конца, будут разбиты за какие-нибудь полчаса. Они будут брошены окровавленные под холодным апрельским дождем. Дело, за которое они боролись в течение ста лет, умрет вместе с ними.

Джейми взял меня за руку:

— Я думаю, этого не случится, Клэр. Мы его остановим. Даже если нет, то я не думаю, что со мной что-нибудь случится. Но если все же… — Он был очень серьезен, говоря горячо и убежденно: — Если это случится, я хочу, чтоб ты была обеспечена. Я хочу, чтобы кто-то позаботился о тебе, если я… не смогу заботиться о тебе. Если не я, то я бы хотел, чтобы это был мужчина, который тебя любит. — Он крепче сжал мои пальцы, и оба кольца вонзились мне в плоть. — Клэр, ты знаешь, чего мне стоит сохранить жизнь Рэндоллу? Я это делаю для тебя. Обещай мне, что, если время придет, ты вернешься назад к Фрэнку. — Он смотрел мне в лицо, его глаза были синими, как небо в окошке кареты. — Я уже дважды пытался отправить тебя обратно. Слава Богу, что ты не ушла. Но если наступит третий раз, обещай мне, что вернешься к нему — вернешься к Фрэнку. Вот почему я дал Джеку Рэндоллу отсрочку на год — ради тебя. Обещай мне, Клэр!

— Но-о! Пошли! — кричал кучер сверху, щелкая кнутом. Мы подъезжали.

— Хорошо, — ответила я наконец. — Обещаю.

Конюшни в Аржентане были чистые и просторные. В них пахло летом и лошадьми. В открытом стойле Джейми как слепень кружил вокруг першеронской кобылы:

— О! Какая красивая девочка! Иди сюда, милая, дай-ка мне посмотреть на твой красивый круп. М-м-м, да, это великолепно!

— Хотела бы я, чтобы мой муж говорил мне то же, — заметила герцогиня де Нев, вызвав смешки других дам.

— Он бы, наверное, так и говорил, если б ваш задик вызывал у него те же чувства. Но, возможно, мнение вашего мужа не совпадает с понятиями нашего дорогого лорда Брох Туараха о красиво очерченном крупе. — Граф Сент-Жермен позволил себе окинуть взором мою фигуру, явно получая от этого удовольствие. Я старалась представить те же глаза, глядящие на меня сквозь прорези в маске, и почти преуспела в этом. К сожалению, оборки рукава закрывали его кисть и я не могла увидеть отметину у большого пальца.

Услышав его слова, Джейми перегнулся через широкую спину лошади, так что над массивным корпусом першеронской кобылы виднелись теперь лишь его голова и плечи.

— Наш дорогой лорд Брох Туарах ценит красоту во всем, господин граф, в животных и женщинах. Но в отличие от кое-кого я все же делаю различие между теми и другими. — Он с холодной вежливостью улыбнулся Сент-Жермену и похлопал лошадь по холке. Дамы у изгороди засмеялись.

Джейми взял меня за руку и повел в другую конюшню. Все присутствующие медленно потянулись за нами.

— Ах! — Он глубоко вдохнул запах лошадей, навоза и сена, словно это был фимиам. — Как я люблю запах конюшни! Всегда вспоминаю Шотландию…

— Не очень-то похоже на Шотландию, — заметила я, щурясь от яркого солнечного света, когда мы вышли из конюшни на воздух.

— Ты права, но это деревня. Здесь чисто, зелень вокруг, в воздухе нет дыма, а под ногами — нечистот. Если не считать конского навоза, а я его нечистотами не считаю.

Летнее солнце золотило крыши домов Аржентана, раскинувшегося на живописных зеленых холмах. Королевские конюшни располагались за городом и представляли собой гораздо более солидные строения, чем дома королевских подданных. Они были построены из камня, крыты черепицей и содержались в идеальной чистоте, превосходившей в каком-то смысле даже чистоту «Обители ангелов».

Тут из-за угла конюшни послышались громкие крики. Из-за поворота, словно выпущенный из пращи, на нас вылетел Фергюс, за ним по пятам неслись двое парнишек-конюхов, оба намного старше. На лице одного из них красовалась зеленая полоса от свежего навоза, что, видимо, и составляло причину преследования.

Фергюс, сообразив, где искать убежище, шмыгнул в середину толпы и спрятался за шотландскую юбку Джейми. Видя, что их намерениям не суждено сбыться, преследователи испуганно посмотрели на надвигающиеся ряды придворных в роскошных нарядах, повернули назад и удрали.

Убедившись, что они удаляются, Фергюс высунул голову из-за юбки и выкрикнул им вдогонку что-то по-французски, за что Джейми щелкнул его по уху.

— Хватит, — строго сказал он. — И ради Бога, не бросай конских яблок в людей, которые больше и сильнее тебя. А сейчас ступай и держись от них подальше. — Он сопроводил свой совет хорошим шлепком и подтолкнул мальчика в сторону, противоположную той, куда побежали его преследователи.

Я сомневалась, разумно ли будет брать Фергюса с нами в эту поездку, но большинство дам взяли с собой мальчиков-пажей — бегать по поручениям и носить корзины с едой. К тому же Джейми хотелось, чтобы парнишка побывал в деревне, устроить ему каникулы. Все бы хорошо, но Фергюс, который никогда в жизни не выезжал из Парижа, совсем ошалел от свежего воздуха, солнечного света и огромных красивых лошадей и постоянно доставлял нам беспокойство.

— Одному Богу известно, что он еще натворит, — мрачно предрекала я, глядя на удаляющуюся фигурку мальчика. — Наверное, подожжет стог сена.

Джейми не был обеспокоен моим предположением:

— Ничего не натворит. Все мальчишки кидаются навозом.

— Правда? — Я повернулась и стала разглядывать Сент-Жермена, в одежде из белого льна, белой саржи и белого шелка. Он вежливо выслушивал герцогиню, медленно прогуливавшуюся по сенному двору. — Ты, может быть, и кидался, — сказала я. — Но не он. И не епископ, я полагаю.

Я спрашивала себя, стоило ли ехать на эту экскурсию, во всяком случае мне. Джейми прекрасно разбирался в першеронских лошадях, и герцог явно нуждался в нем, что было нам на руку. У меня же от тряски в карете ужасно разболелась спина, а туфли безжалостно жали.

Джейми посмотрел на меня, улыбнулся и сжал мне руку:

— Не долго осталось, Саксоночка. Нам хотят показать помещения, в которых ведется селекционная работа. А затем ты вместе с другими дамами сможешь пойти посидеть на лужайке и закусить, пока мужчины будут горячо обсуждать размеры своих мужских достоинств.

— Это что, обычная тема для разговоров после наблюдений за селекционной работой? — удивленно спросила я.

— У мужчин — да. Уж не знаю, как это действует на женщин. Навостри ушки, потом расскажешь мне, о чем они говорят.

Среди участников пикника действительно повеяло каким-то сдержанным возбуждением, когда мы все втиснулись в отгороженную часть сарая. Сложенный из камня, как и другие конюшни, этот сарай имел не отдельные стойла по обе стороны, а одно большое перегороженное решетками, которые можно было поднимать и опускать, как ворота. Само здание было светлым и просторным благодаря огромным окнам с двух сторон, сквозь которые виднелись загоны, поросшие зеленой травой. В загоне паслись несколько больших першеронских кобыл. Они вели себя беспокойно, то пускаясь в галоп, то снова переходя на рысь или шаг, трясли гривами и пронзительно ржали. В ответ на их ржание из закрытого стойла донеслось громкое ответное ржание, и перегородка затряслась от мощных ударов копытами.

— Он готов, — пробормотал кто-то за моей спиной. — Кто же эта счастливица?

— Та, что ближе всего к воротам, — предположила герцогиня, всегда готовая держать пари. — Ставлю пять ливров на эту кобылу.

— Ошибаетесь, мадам. Она слишком спокойна. Это будет вон та малышка, что стоит под яблоней и стреляет глазами, как заправская кокетка. Смотрите, как она трясет гривой! Я ставлю на нее.

Заслышав крик жеребца, все лошади остановились, затрепетали ноздрями, стали нервно прядать ушами. Две беспокойные кобылы затрясли головами, одна из них вытянула шею и пронзительно заржала.

— Вот эта, — убежденно произнес Джейми, кивая на нее. — Слыхали, как она зовет его?

— И что же она говорит, милорд? — спросил епископ насмешливо, сверкнув глазами.

Джейми лишь покачал головой:

— Это песня, милорд, но существа, носящие платье, не могут, да и не должны ее слышать.

Естественно, выбор пал на кобылу, на которую указал Джейми. Оказавшись в сарае, она остановилась как вкопанная с поднятой головой и стала принюхиваться, раздувая ноздри. Жеребец почуял ее и так громко заржал, что звуки эти, эхом отдававшиеся под крышей, моментально заглушили все разговоры.

Впрочем, в этот момент никому и не хотелось говорить. Даже я, несмотря на плохое самочувствие, ощутила замирание в груди, когда кобыла снова ответила на призыв жеребца.

Першероны — очень крупные лошади. Они достигают пяти футов в холке. А круп хорошо откормленной кобылы шириной почти в ярд. Серые в яблоках или вороные, они украшены пышной гривой и хвостом в руку толщиной.

Тут жеребец так неожиданно и мощно рванулся к кобыле из стойла, что все отпрянули от перегородки. Он взбивал копытами тучи пыли, изо рта брызгала пена. Наконец жених вырвался из стойла и прыгнул в загон.