— Но ты поступаешь так, имея на то вполне веские причины! — возразила я.

Он пожал плечами. Отблески пламени освещали его лицо, оттеняя глубокие впадины под скулами и подглазья. От этого он казался старше своего возраста. Мне все время хотелось забыть, что ему не исполнилось еще и двадцати четырех.

— Ладно, что там говорить. У Луизы де ла Тур тоже веские причины поступать именно так, — произнес он. — Она хочет спасти одну человеческую жизнь, я — десятки тысяч. Но разве это оправдывает риск? Опасность, которой я подвергаю жизнь Фергюса и твою, а также благополучие Джареда. — Он обернулся и улыбнулся мне, огонь высветил прямую четкую линию носа, зажег сапфировым отблеском один глаз, обращенный к камину. — Впрочем, нет. Думаю, что могу не стыдиться того, что приходится вскрывать чужие письма, — сказал он. — Может статься, нам суждено будет совершать и худшие поступки, чтоб достичь своей цели, Клэр. И я не могу сказать заранее, выдержит это моя совесть или нет. Все же лучше не слишком испытывать ее. Что тут можно было возразить? Джейми был абсолютно прав. Я протянула руку и погладила его по щеке. Он перехватил мои пальцы, бережно сжал в ладони, потом наклонился и нежно поцеловал.

— Ладно, — вздохнув, заметил он. — Пора и за дело. — Теперь, когда мы поели, может, взглянем на письмо?

Письмо было зашифровано. С целью обмануть возможных перехватчиков, как объяснил Джейми.

— Но кто будет перехватывать почту его высочества? — спросила я. — Кому она нужна, кроме нас, разумеется?

При виде этой наивности Джейми фыркнул:

— Да кто угодно, Саксоночка! Шпионы Людовика или Дюверни, шпионы Филиппа, короля Испании. Хозяева якобитов и те, кто считает, что при благоприятных обстоятельствах можно этих якобитов обмануть. Торговцы информацией, которые не дадут за жизнь человека и фартинга. Сам Папа, наконец, священный папский престол, где поддерживают ссыльных Стюартов вот уже пятьдесят лет. Полагаю, Папа весьма пристально следит за всеми их деяниями. — Он постучал пальцем по копии письма короля Джеймса, адресованного сыну. — Уверен, что до меня это письмо вскрывали минимум раза три, — добавил он.

— Понимаю, — кивнула я. — Не удивительно, что Джеймс зашифровывает свои письма. Как думаешь, удастся нам разобрать, что он там пишет?

Джейми взял листки и нахмурился:

— Не знаю. Может, частично. Кое-чего я здесь вообще не понимаю. Думаю, что сумел бы разобрать, будь в моем распоряжении другие письма, отправленные королем Джеймсом. Надо попросить Фергюса предпринять что-то в этом плане. — Он аккуратно сложил листки, сунул в ящик стола и запер его на ключ. — Никому нельзя доверять, Саксоночка, — добавил он, заметив, как я удивленно округлила глаза. — Не исключено, что и среди наших слуг есть шпионы. — Опустив ключ в карман камзола, он протянул мне руку, помогая подняться.

Я взяла свечу, и мы поднялись по ступеням. Дом был погружен во тьму, все слуги, кроме Фергюса, по всей очевидности, спали. При мысли, что один, а то и несколько из них могут оказаться вовсе не теми, за кого себя выдают, по спине у меня пробежали мурашки.

— А тебя не пугает, — спросила я Джейми, когда мы поднимались наверх, — что никому нельзя доверять?

— Что значит «никому», Саксоночка? Тебе-то уж можно. И Муртагу, и моей сестричке Дженни, и ее мужу Яну. За вас четверых я мог бы поручиться головой. И ручался, причем не однажды.

Он скинул с постели покрывала, и я зябко поежилась. Огонь в камине давно погас, и в комнате было холодно.

— Четверо — это еще далеко не все, — заметила я, расшнуровывая платье.

Стащив рубашку через голову, он бросил ее на стул, в слабом свете луны, льющемся из окна, шрамы на спине отливали серебром.

— А-а, ладно… — протянул он. — Пусть даже четверо. Все равно это больше, чем имеется у Карла Стюарта.

Еще задолго до рассвета за окном запела птица. Пересмешник, он повторял свои рулады снова и снова, на разные голоса, примостившись где-то в темноте на краю канавы.

Перевернувшись во сне, Джейми потерся щекой о гладко выбритую ямку у меня под мышкой, затем повернул голову и нежно поцеловал.

— M-м… — пробормотал он, нежно поглаживая меня по спине. — Я рад, что ты наконец избавилась от этой гусиной кожи, Саксоночка.

— Вот от этой? — спросила я и легонько пощекотала его, отчего кожа у него на спине тут же покрылась мурашками.

— Ага…

— А ты не избавишься, — тихо прошептала я и пощекотала сильней.

— М-м-м… — Он со сладострастным стоном перекатился на бок и обхватил меня обеими руками. Я наслаждалась соприкосновением наших обнаженных тел. Он был такой восхитительно теплый, словно тлеющая зола, его жара вполне хватало, чтоб не замерзнуть ночью и отважно встретить холодное хмурое утро.

Он нежно коснулся губами моего соска, тут же я застонала и вся изогнулась, подалась навстречу этому его движению. Груди у меня располнели, стали более чувствительными, иногда днем соски чесались и ныли под тесным платьем, словно просили, чтоб кто-то немедленно начал сосать из них молоко.

— А ты позволишь мне хоть немножко пососать тебя, ну не сейчас, а потом, чуть попозже? — пробормотал Джейми и легонько укусил меня за грудь. — Когда родится ребенок и они будут полны молока? Будешь кормить меня вот так, прижав к груди?

Я запустила пальцы в его шелковистые волосы и еще крепче прижала его голову к груди.

— Всегда, — прошептала я.

Глава 14

РАЗМЫШЛЕНИЯ О ПЛОТИ

Фергюс оказался настоящим мастером своего дела и почти каждый день исправно доставлял по новой порции корреспонденции его высочества — порой я едва успевала скопировать все до следующего его похода, когда он должен был вернуть на место украденные письма.

Некоторые из них являлись зашифрованными посланиями короля Джеймса из Рима, их Джейми складывал отдельно, чтоб на досуге поломать голову над ними. Большинство корреспонденции его высочества было вполне безобидного содержания — записки от итальянских друзей, счета на все более крупные суммы от местных торговцев — Карл испытывал пристрастие к модной одежде и изящной обуви, а также к бренди. Попадались и записки от Луизы де ла Тур, и отличить их было легко: по характерному — мелкому витиеватому — почерку и крошечным точкам, которыми они были испещрены, они напоминали следы, оставленные малюсенькой птичкой. Луиза душила свои письма духами с запахом гиацинта, а потому Джейми наотрез отказывался их читать.

— Не испытываю ни малейшего желания читать чужие любовные письма, — твердо заявил он. — Даже заговорщик должен хоть чем-то брезговать. — Он чихнул и опустил последнее послание в карман Фергюсу. — Кроме того, — добавил он рассудительно, — Луиза и так тебе все рассказывает.

Это было правдой: Луиза стала моей лучшей подругой и проводила в моем будуаре не меньше времени, чем в своем собственном, то ломая руки и оплакивая потерю Карла, то, напрочь забывая о нем, начинала дивиться тому, как замечательно переносит беременность, — эту чертовку ни разу не тошнило по утрам! Я любила Луизу, несмотря на всю ее взбалмошность, однако всякий раз испытывала немалое облегчение, прощаясь с ней перед тем, как отправиться в больницу.

Сама Луиза категорически отказывалась сопровождать меня туда. Впрочем, это вовсе не означало, что я шла туда без компаньонки. Нисколько не обескураженная первым своим визитом в «Обитель ангелов», Мэри Хоукинс имела достаточно мужества снова присоединиться ко мне. А потом еще раз и еще. Правда, она до сих пор никак не могла заставить себя смотреть на раны, но и без дела не сидела: кормила больных с ложечки, подметала полы. По всей очевидности, для нее это тоже было приятным разнообразием, отдохновением от великосветских приемов при дворе или в доме дядюшки.

Ее довольно часто приводили в смущение сцены, которые она наблюдала при дворе. Не то чтобы она видела слишком много, нет, просто смутить ее было легко, однако при встрече с виконтом Мариньи девушка не выказывала ни неприязни, ни страха, что позволяло сделать вывод, что переговоры о свадьбе еще не завершены, а потому ей ничего еще об этом не сообщили.

Впрочем, сей вывод был опровергнут однажды в конце апреля, когда вдруг утром, на пути в больницу, она, краснея, созналась мне, что влюблена.

— О, он так красив! — восклицала она, ни капельки не заикаясь. — И так… духовен.

— Духовен? — переспросила я. — Гм, да, очень мило… — Про себя я решила, что не поставила бы это качество на одно из первых мест в списке достоинств предполагаемого возлюбленного, однако, как известно, о вкусах не спорят.

— И кто же он, этот счастливчик? — спросила я. — Я его знаю?

Щеки запылали еще ярче.

— Нет, думаю, нет. — Она подняла на меня сверкающие словно звезды глаза. — Но… О, я не должна говорить вам об этом, но просто не в силах сдержаться! Он написал отцу. На следующей неделе он приезжает в Париж!

— Вот как? — Эта новость меня заинтересовала. — Я слышала, что на следующей неделе при дворе ждут графа де Палле. Так это он ваш избранник?

Мэри с ужасом отвергла это предположение:

— Француз?! Ну что вы, Клэр! Конечно нет. Как я могу выйти замуж за француза…

— А чем, собственно, плохи французы? — спросила я, немного удивленная такой реакцией. — Ведь вы говорите по-французски, не так ли? — Возможно, именно в этом крылась причина: Мэри действительно вполне сносно говорила по-французски, но заикалась при этом куда больше, чем когда говорила на родном языке. Как раз накануне я случайно услышала, как два маленьких поваренка передразнивали ее, называя при этом «маленькая английская неумеха».

— Вы и понятия не имеете, какие они, эти французы… — прошептала она с испуганно расширенными глазами. — Да и откуда вам знать. Ваш муж так добр и так нежен с вами. Уверена, он никогда не позволит се-б-бе обращаться с-с вами таким об-б-разом. — Тут уже все ее лицо запылало, как пион, а заикание усилилось.

— Так вы хотите сказать, — начала я, пытаясь подобрать самые что ни на есть тактичные и приличные слова для описания манер и привычек французов. Впрочем, помня то, что говорил мне мистер Хоукинс о планах, связанных с замужеством Мэри, я вдруг решила, что следует заставить Мэри выбросить из головы те понятия, которые она приобрела, слушая сплетни в гостиных и гардеробных. Мне вовсе не хотелось, чтоб эта девочка умерла от страха при одной только мысли о том, что ее могут выдать замуж за француза.