«Главное, самой сейчас не разнюниться! – лихорадочно подумала я. – Резать надо сразу и окончательно! Для нас обоих лучше».

– Что за безобразие... – с укором произнесла я. – Зачем меня мучить? Я же давно сказала – между нами все кончено...

– Ты мучаешься? – Он оторвал руки от лица и шагнул вперед. Его глаза сияли холодным серым светом, словно небо после ненастья. – А я что – нет?! Я все ждал тебя, ждал там, в больнице, когда ты придешь, и обнимешь меня, и успокоишь... Ты моя единственная, Таня, я без тебя гибну!

«Какой ужас! – мрачно подумала я. – Он как будто меня совсем не слышит! Вот он, мужской эгоизм».

– Что же делать! – простонала в ответ я, сама чуть не плача от безнадежной тоски, в которую ввергла меня эта нелепая ситуация. – Серж, я не знаю, что еще тебе сказать, чтобы ты наконец понял...

– Ты мучаешься! – с мрачным исступлением опять повторил он. – Отчего? Впрочем, молчи, я знаю – тебе трудно разорвать порочный круг и сделать то, к чему тебя предназначала жизнь. Ты страдаешь... О, и немудрено, так непросто сделать этот шаг!

– Какой шаг? – пробормотала я. Честно говоря, я уже не понимала Сержа. Вернее, понимала, но только в общих чертах. Я догадывалась, к чему он клонил, и ждала от него более определенных слов, чтобы иметь возможность защищаться.

– Иди ко мне, – прошептал он, и не успела я опомниться, как через мгновение оказалась в его железных объятиях, чересчур сильных для человека, только что вышедшего из больницы. «Хорошо стали кормить там, – злобно подумала я. – Гуманисты!»

Я попыталась возмутиться, но вместо слов праведного гнева из меня вырвался только жалобный писк.

– Не отпущу, – сказал он, не обращая внимания на мои попытки освободиться. – Вот так – всю жизнь!

Я подумала, что со стороны, наверное, мы выглядим обычной влюбленной парочкой, разнежившейся на теплом солнышке бабьего лета, и что никто не кинется мне на помощь, если я вдруг стану кричать и вырываться.

– Я не хочу... отпусти меня! – еле смогла я произнести.

– Ты меня любишь, ты согласилась стать моей женой, мы были близки и безумно счастливы... Но вдруг вернулся этот человек и разрушил все!

– Митя тут ни при чем! Это я не хочу быть с тобой – и баста! Я наврала тогда тебе. Я ведь актриса, мне нравится все время играть...

Глаза у Сержа опять налились слезами. Честное слово, мне было очень жаль его, но не могла же я ради его счастья принести себя в жертву! Всеми возможными словами я кляла встречу выпускников, свой розовый костюм, лихую самбу, знойного Грибова, Шурочку с ее психологическими советами, собственную глупость, позволившую впустить Сержа в дом и наговорить ему черт знает что, после чего он так неотвязчиво за мной следует...

– Нет, – прошептал он, немного ослабляя свои объятья. – Это ты сейчас говоришь неправду, а тогда... Таня, я же видел твои глаза в тот момент, я слышал твой голос – ты не играла, тогда твоя душа раскрылась, и ты была со мной. Единственная правда была мной услышана!

Это был полный бред – потому что ничего иного Серж и не хотел слышать. Я вздохнула, пытаясь придумать хоть что-то.

– Сержик, отстань, – примиряюще произнесла я. – Я все равно не расстанусь с Митей. Не знаю, наверное, если б его не было в моей жизни, то я действительно осталась бы с тобой, а так я его люблю и не собираюсь бросать... А если ты от меня не отстанешь, то я обращусь в милицию! – неожиданно вырвалось у меня. – Да, обращусь в милицию!

Но мое наивное заявление, похоже, только подлило масла в огонь.

– А я обращусь к богу! – грозно заявил он.

– Да хоть к чертовой бабушке!

Мы проорали в лицо друг другу еще пару подобных глупостей, но потом опомнились – ситуация для обоих была тупиковой.

– Серж, мне сейчас некогда, – неловко пробормотала я. – Я опаздываю, репетиция...

– Хорошо, – на мое счастье, сразу согласился он. – Иди. Договорим потом.

«А «потом» никогда не будет, – устало подумала я. – Буду маскироваться, как шпионка, и ходить по улицам с оглядкой, чтобы ты, голубчик, больше не застал меня врасплох. Номер телефона поменяю, дверь на звонки открывать перестану...»

– Надеюсь, ты не пойдешь сейчас следом? Учти, меня это очень нервирует!

– Нет, – ответил он, болезненно морщась и прижимая пальцы к вискам, словно оранжевое сентябрьское солнышко напекло ему голову. – Я пойду к Шурочке. Она очень умная... хочу с ней посоветоваться.

Хоть бы у Шурочки хватило мозгов отговорить этого остолопа, чтобы он больше не приставал ко мне!

– Серж, послушай, отчего бы тебе не вспомнить школьную любовь? Купи букетик цветов, шампанское... Шурочка накроет на стол, завяжется разговор, ну и так далее... Чем она плоха?

Он с усилием улыбнулся:

– Да ничем. Просто была одна история в прошлом. Она меня предала. Впрочем, я не злой, я ей простил... Но нельзя дважды войти в одну и ту же реку!

Я уходила от него и спиной чувствовала, как он смотрит мне вслед – мрачный, раздраженный, печальный и больной, но жалости к нему у меня больше не было. Этот человек являлся угрозой моему счастью. Кто знает, что он может натворить от ненависти и упрямого мужского эгоизма? «Хорошо бы Шурочка наставила его на путь истинный!» – еще раз подумала я и хотела даже позвонить ей прямо сейчас, чтобы обрисовать ситуацию, но потом поняла, что времени у меня в обрез, и ускорила шаг...

– А, Танечка! – ласково встретил меня режиссер. – Как я соскучился! А у нас первая читка. Вы в курсе, кого играете?

– Нет пока, – рассеянно ответила я – Шурочка все не шла у меня из головы.

– Главную героиню, обаятельную и несчастную Жоан. Одобрямс?

– Нету слов...

Пьеса была из тех, какие всегда пользовались бешеным успехом у публики, – роковые страсти, любовь, слезы, война, смерть... Полуголодный спивающийся студент Литинститута и драматург, знакомый нашего режиссера, переложил для сцены роман Ремарка «Триумфальная арка». Кажется, этот роман уже ставили, но студент раздраконил такую драму, что просто кровь в жилах стыла.

– Вот ваша роль. – Режиссер сунул мне листы.

Первая читка не представляет собой ничего примечательного – актеры садятся за стол и читают свои роли вслух, пока только примеряясь к ним. Режиссер по ходу что-то придумывает, вносит изменения, сами играющие тоже не остаются в стороне...

– Любовь и месть! – морщась, сказал герой-любовник перед началом. – До чего эти немцы сентиментальны, хуже их только мексиканцы...

– Публика требует жестоких страстей, – лениво вставил кто-то. – У нас не Ленком, Сартра или Камю не потянем.

– Тихо, тихо, начинаем! – хлопнул в ладоши режиссер. – Прошу.

Ближе к вечеру у нас начало кое-что вырисовываться, но в самый неожиданный момент из-за кулис выскочила техничка и сказала, что меня срочно требуют к телефону.

– Срочно ли? – грозно вопросил режиссер. – Ладно, Танечка, идите, только не долго...

«Кто бы это мог быть и по какому поводу?» – гадала я, по театральным закоулкам добираясь до того места, где у нас находился телефон.

В небольшой служебной комнате – а именно там стоял телефон – было пусто. Эта была странная комната, до которой ремонт еще не добрался. На зеленой, засиженной мухами стене еще с советских времен висел портрет Карла Маркса – сначала с ним было лень возиться, потому что портрет был большой и висел высоко, а потом его оставили на том же месте сознательно, для прикола. Не знаю, почему я обращала внимание на такую чепуху... На столе, покрытом исцарапанным пластиком, лежала черная трубка.

Я поднесла ее к уху:

– Алло!

– Танита? – быстро произнес чей-то знакомый нервный голос. – Если помните, это Ковалев, начальник вашего мужа...

«Что за черт! – подумала я, сердце сжалось от нехорошего предчувствия, тем более что меня так легко, без всяких сомнений возвели в ранг жены. – Просто так начальство не звонит сожительницам своих подчиненных...»

Ковалева я смутно помнила – в прошлом году был новогодний банкет в ресторане для сотрудников фирмы и их родных и близких. Он заметил меня в толпе, подошел, чокнулся шампанским и произнес несколько прочувствованных фраз, что-то про веснушки, весеннее солнце, словом, какую-то обычную банальность...

– Я помню вас, Иван Иванович, – медленно сказала я. – Что-нибудь случилось?

– Вы только не пугайтесь, пока еще ничего определенного сказать нельзя... – нервно зачастил он. – С Дмитрием Игоревичем несчастье!

– Что?!

Ноги у меня вдруг задрожали, и я упала в старое дерматиновое кресло, в котором обычно сидел вахтер.

– Какое несчастье? – прошептала я, мучительно вглядываясь в портрет основоположника коммунизма, как будто именно с ним говорила в данный момент.

Бедный Луи, мои бедные бессловесные рыбки – они были первым предупреждением, недаром август плакал холодным дождем... Таинственный Некто сделал второй выпад!

– Какой-то негодяй напал на него прямо на ступенях нашего офиса, его увезли в Склиф... – выдохнул Ковалев. Я вдруг некстати вспомнила, что начальник Мити был низеньким плотным мужчиной с совершенно седой головой... Тогда, на банкете, в шикарном черном фраке, он был до неприличия похож на пингвина. – Еще кровь на асфальте не высохла! – испуганно выкрикнул Ковалев, но потом, видимо, вспомнил, с кем разговаривает, и сменил тон на более спокойный: – Извините, нервы... Поезжайте в больницу, я тоже скоро буду. Девяткин, мой заместитель, уже там, а здесь пока милиция, даю показания.

– Какой негодяй? – спросила я, с удивлением замечая, что черная телефонная трубка скользит у меня в ладони, норовя вот-вот выпасть. – Кто это был?

– Неизвестно. Возможно, какой-то псих, маньяк, безо всяких причин... он скрылся с места происшествия. Дмитрий Игоревич был без сознания, сообщить ничего не мог. Танечка, голубушка, не отчаивайтесь, медицина сейчас творит чудеса! У вашего мужа хорошая страховка, мы тоже всеми силами, чем возможно, поможем, ни перед чем не остановимся, генеральный уже дал указания... Скоро ваш муж уже плясать будет!