— Вот это мне нравится! — с доброй Улыбкой заключил Его экзотическое Величество.

Конец вечера прошел просто очаровательно.

Впрочем, вопреки, а возможно, и благодаря этим выходкам Назир аль—Дин заинтересовал Елизавету — она нашла, что он очень оригинален. Особенно ей понравились его свобода и непринужденность, когда она поняла — он не может вести себя любезно с тем, кто ему не нравится. В конце всей церемонии шах подарил свой украшенный бриллиантами портрет императору — все были в восхищении. Но лица австрийцев вытянулись, когда он подарил точно такой же портрет графу Андрасси, несомненно, лучшему другу императрицы. Ему потихоньку намекнули, что при дворе принято вначале одаривать братьев императора.

— Нет, я не хочу, — спокойно ответил он. — Я дарю свой портрет только тем, кто мне нравится.

И заставить его действовать иначе было невозможно… это доставило Елизавете нежную радость. Назир аль—Дин вдруг стал ей очень симпатичен, и она решила отправиться посмотреть на любимых лошадей шаха — он всегда возил их с собой и разместил в замке Лаксенбург, где остановился сам. Ее любовь к лошадям и нечто вроде дружеского расположения, которое внушал ей этот воздыхатель, сделали визит очень приятным. Но ей показалось, что она упала со своей высоты, когда увидела, что все из благородных животных, к которым Назир—аль—Дин испытывал особую нежность, гордо расхаживают с хвостами и гривами, выкрашенными в розовый цвет.

— Я люблю лошадей и люблю розовый цвет! — заявил Его Величество таким увлеченным голосом, что добавить к этому уже ничего не оставалось, тем более что щедрый монарх одарил свою гостью неслыханными подарками.

Елизавета и даже Франц Иосиф очень повеселились благодаря персидскому гостю, но остальному двору было, к сожалению, не до смеха, особенно самым старым придворным — они находили шаха невыносимым. Среди них, например, граф Кренневиль, бывший адъютант императора, ныне его главный камергер. Этот пожилой человек, суровый и хмурый, безропотно согласился лично заняться персидским гостем.

Увы, этот несчастный едва не умер от апоплексического удара: во время прогулки по Пратеру в открытой карете шах предложил ему сесть не рядом, как предписано этикетом, а взобраться на свободное место рядом с кучером. Кроме того, поскольку сильно палило солнце, принося неудобства Его Величеству, шах с улыбкой протянул графу большой зонт и вежливо попросил открыть его и Держать над августейшей головой.

Нет необходимости говорить, что сразу по возвращении во дворец Кренневиль сказался больным, избавив себя таким образом от необходимости провести еще хотя бы час с этим сумасбродом.

Не легче пришлось и старым дамам, служим при дворе эрцгерцогини Софии. Двенадцатого августа в Шенбрунне во время большого праздника с фейерверком графиня Гесс, первая фрейлина, вознамерилась за час представить шаху этих почтеннейших дам. Тот взглянул на первую из них, присевшую реверансе, а затем, оглядев с ужасом ожидавшую очередь, подошел к графине и с выразительной гримасой на лице сказал просто:

— Спасибо! Достаточно!

Но нет такой доброй компании, которая не распалась бы, — наступил день отъезда Назира аль—Дина. На последнем вечере он открыл свое сердце Андрасси.

— Я испытываю огромное сожаление от того, что вынужден уехать и покинуть богиню. — Он смотрел на Елизавету, проходившую в нескольких шагах от них. — Вот самая красивая женщина из тех, когда видел. Какое достоинство! Какая улыбка! Какая красота… Если я когда—нибудь снова приеду сюда, то только для того, чтобы раз увидеть ее и выразить ей мое почтение!

На следующий день, в четыре часа утра, он попросил разбудить графиню Гесс, чтобы еще раз поблагодарить Ее Величество и заверить, что ее образ никогда не сотрется из его памяти.

Но вернуться ему оказалось не суждено, а Сисси, посмеявшись вволю вместе с Францем Иосифом над его выходками, забыла про далекого почитателя.

СИССИ И ЖЕЛТОЕ ДОМИНО

Вы только что прибыли в город, где никого не знаете, — вряд ли станете там веселиться, даже в самый разгар прекрасного бала—маскарада!.. Напротив, почувствуете одиночество острее, чем в самой тихой комнате, где, кроме вас, нет никого.

Именно так думал вечером последнего дня карнавала, перед постом — шел 1874 год, — провинциал двадцати шести лет от роду, по имени Фредерик Лист Пашар фон Тайнбург; он пытался приобщиться к венской жизни, участвуя или по крайней мере пытаясь принять участие в знаменитом бале в Опере. Но застенчивость мешала ему очертя голову броситься в водоворот бала и познакомиться с какой—нибудь из этих благоухающих, кокетливых женщин, которые сновали вокруг него, тщательно скрывая лица под кружевными вуалями, как требовал обычай.

Честно сказать, прошло еще очень мало времени с того дня, когда он прибыл сюда из родной Каринтии, решив воспользоваться протекцией родственника, выхлопотавшего для него должность в Министерстве внутренних дел. Юноша робкий, довольно замкнутый и скорее молчаливый, Фриц любил мечтать и читать стихи, не успел еще завести друзей, ни завязать интересные знакомства. Да, прийти на этот бал — не самая лучшая идея!

Однако некоторые женщины вполне могли бы заинтересоваться этим молодым человеком: высокий рост, природная хорошая осанка; насколько позволяла разглядеть маска, правильные, тонкие черты лица и чувственный рот; волосы темные, вьющиеся. Кое—кто из танцевавших дам бросал на ходу шутки в его адрес, подмигивал в надежде он остановит, заговорит с ними; но проклятая скромность парализовала его: Фриц улыбался, не открывая рта — и упускал очередной шанс.

Отчаявшись, он уже смирился: что придется возвращаться домой, — и тут на руку его легла рука в перчатке и послышался веселый шепот с легким венгерским акцентом.

— Ты в полном одиночестве, прекрасная маска! Это не годится для бала! Скучаем?

Это прошептала дама в домино из красного сатина, придававшем ей вид огромной вишни. Но голос молодой и сквозь черное кружево маски, Фриц догадался, улыбается ясной улыбкой; он улыбнулся в ответ.

— Да, — признался он, — я здесь никого не знаю, собирался уже уходить.

— Ты никого не знаешь? Это невозможно! В Вене все друг друга знают. Откуда ты взялся?

— Из Каринтии, в Вене я ни с кем не знаком!

— Как романтично! Вот что, коли тебе так скучно, не согласишься ли оказать мне услугу?

— Конечно, если смогу!

— Это нетрудно. Я здесь с подругой — она наверху, в галерее. Очень красивая женщина, но такая скромная… и немного грустная, тоже не веселится. Позволь мне отвести тебя к ней — возможно, тебе удастся ее развлечь.

Обрадовавшись этому предложению, Фриц подал незнакомке руку, поднялся с ней по широкой лестнице на второй этаж — и внезапно очутился лицом к лицу с шикарно одетой дамой, в великолепном домино из желто—золотистой парчи, со шлейфом, придававшим ей королевский облик. Естественно, на ней тоже черная маска, но кружева доходят до самой шеи и так плотны, что вовсе невозможно увидеть черты лица.

— Здравствуй! — произнесла она, помахивая веером. — Как любезно с твоей стороны, что ты привел ко мне подругу.

У нее тоже венгерский акцент, а голос полон нежности и дружелюбия. Вначале Фриц не нашелся что ответить; не понимая почему, почувствовал — эта незнакомка волнует его куда сильнее, чем ее подруга, и это только усиливало его смущение. Тоже венгерка, подумал он, но явно из знатных. Молодой провинциал, принадлежавший к определенному кругу, непременно обратил внимание на детали, которые не дадут ошибиться. Эта венгерская дама намного выше, чем та, что в красном домино, и совершенно замечательно держит голову. Огненные волосы, что видны под капюшоном, всего лишь парик, но в глазах, сверкающих сквозь прорези маски, такое выражение, что молодой служащий почувствовал себя вдруг маленьким и неуклюжим.

Дама рассмеялась:

— Похоже, ты совсем не болтлив! Не желаешь ли дать мне руку и прогуляться в толпе? Меня это развлекло бы, но пойти туда одна не смею.

— Счастлив предложить вам руку, мадам! — пробормотал он, не посмев обратиться к ней на «ты», как принято на было и слегка поклонился.

Что—то говорило ему — с этой дамой такое обращение неуместно. Почему — он не смог бы объяснить. На рукав ему легла длинная, узкая ладонь в черной кружевной перчатке. Шелковое прикосновение домино — и на него нахлынула ароматная волна духов… Фрицу вдруг захотелось быть блестящим, веселым, искрометным, очаровать, удивить незнакомку, такую, представлял он, прекрасную…

Она уже обращалась к нему с некоторым увлечением, а он ловил себя на том, что отвечает ей с легкостью. Но, к большому своему удивлению, вскоре заметил — она не признает пустячных фраз, которыми обычно обмениваются на балу. Расспрашивает его: хочет знать его впечатления о Вене, чем он здесь занимается, что говорят люди. Спросила также об императорской семье: что он думает о Франце Иосифе? одобряет ли его политику? а как насчет императрицы — видел ли ее уже?

Фриц, как мог, отвечал на все эти вопросы, продолжая теряться в догадках: кто эта дама? Внезапно в мозгу его мелькнула безумная мысль: а не сама ли императрица?.. «слышал, будто со стороны, как отвечает ей, стараясь проникнуть взглядом сквозь кружево маски:

— Императрицу? Да, я видел ее — она ехала верхом по Пратеру. Женщина сказочной красоты — вот все, что я могу сказать. Ее упрекают — мол, редко показывается на людях, слишком много времени уделяет собакам и лошадям. Но, конечно же, ошибаются: я, например, знаю — привязанность к собакам и лошадям у нее семейная. Герцог Макс, ее отец, кажется, сказал как—то: не будь мы князьями — стали бы конюшими! Дама в желтом домино рассмеялась, но странное ощущение Фрица, однако, не рассеивалось. Незнакомка вдруг спросила: