Сэди Мэтьюс - Страсть после наступления темноты (ЛП)

Неделя первая

Город захватывает дух, простираясь за окнами такси, словно гигантский пейзаж, разворачиваемый невидимыми рабочими со сцены. В такси я спокойна, тиха и неприкосновенна. Просто наблюдатель. Но там, в горячей неподвижности июльского дня, Лондон энергично и быстро движется вперед: вдоль переулков движение перегружено, люди заполняют улицы, чтобы перейти дорогу каждый раз, когда меняются огни. Они везде: любого типа, возраста, размера и расы. Миллионы жизней разворачиваются в этот день и в этом месте. Масштаб всего этого подавляющий.

Что я сделала?

Проезжаем, огибая огромную зеленую зону, заполненную сотнями любителей позагорать – мне почему-то кажется, что это Гайд-парк. Однажды отец сказал мне, что Гайд-парк больше, чем Монако. Только представьте. Монако может быть маленьким государством, но всё же. Мысль заставляет меня дрожать, и я понимаю, что напугана. Странно, никогда не считала себя трусихой.

Любой бы на моем месте нервничал, говорю я себе. Неудивительно, что моя уверенность испарилась куда-то, особенно после всего, что произошло в последнее время. Знакомое мерзкое чувство крутится в моем животе, но я заглушаю его.

Не сегодня. Мне и так о многом нужно подумать. Кроме того, я уже достаточно думала и плакала. Это и есть причина, по которой я здесь.

- Почти приехали, солнышко, - раздается голос внезапно, и я понимаю, что это говорит таксист искаженным интеркомом голосом.

Я вижу, что он наблюдает за мной в зеркале заднего вида.

- Я знаю короткую дорогу отсюда, - говорит он, - и нет необходимости волноваться об этом движении.

- Спасибо, - говорю я, хотя ничего другого и не ожидала от лондонских таксистов, ведь они славятся своим знанием улиц города, вот поэтому-то и решила разориться на такси вместо того, чтобы мучиться в метро. У меня не так много багажа, но всё же меня не радовала идея о том, что в такую жару придется стаскивать и затаскивать сумки из одного вагона в другой, а также по эскалаторам. Интересно, оценивал ли меня водитель, пытаясь угадать, что же такая молодая и простая девушка делает в таком престижном районе; простая девчонка в цветастом платье, красном жакете и сандалиях, с солнцезащитными очками в волосах и связанным "конским хвостиком" с прядями, выбившимися из него.

- В первый раз в Лондоне, да? - спрашивает он, улыбаясь мне в зеркало.

- Да, - отвечаю я.

Это не совсем правда. Я была здесь однажды совсем девочкой на Рождество с моими родителями и отчетливо помню шумные толпы в огромных магазинах с ярко освещенными окнами, Санту, чьи нейлоновые брюки потрескивали, когда я сидела у него на коленях, и чья искусственная белая борода мягко царапала меня на щеке. Но я не испытываю желание заводить беседу с водителем, так или иначе, город так же хорош, когда предстает передо мной в полной неизвестности. Впервые за все время я приехала сюда одна.

- Одна? - спрашивает таксист, отчего я чувствую себя неловко, даже при том, что он хочет быть приветливым.

- Нет, я остаюсь со своей тетей, - отвечаю я, снова солгав.

Он кивает. Мы удаляемся от парка, лавируя между автобусами и автомобилями, проносясь мимо велосипедистов, огибая быстро углы и пролетая через светофор. Потом мы сворачиваем с оживленных главных дорог на узкие улицы с высокими кирпичными и каменными особняками и высокими окнами, глянцевыми парадными дверьми, сияющими черными перилами, и наружными горшками на окнах, заполненными яркими цветами. Повсюду чувствуются немалые деньги, не только от дорогих автомобилей, припаркованных на обочинах, но и в отлично сохранившихся зданиях, чистых тротуарах, горничных, закрывающих занавески.

- Ваша тетя всё делает правильно, - шутит водитель, и мы поворачиваем на небольшую улицу, а затем на улицу еще меньше. - Это стоит пенс или два, чтобы жить здесь.

Я смеюсь, но не отвечаю, не зная, что сказать. С одной стороны улицы находятся конюшни, реконструированные в мгновение, но, несомненно, являющиеся высокими дорогими домами, а на другой – большой многоквартирный дом, заполняющий большую часть пространства, возвышаясь, по крайней мере, в шесть этажей. На мой взгляд, он был построен в 1930-х годах: на сером фоне выделяются большие стеклянные двери цвета грецкого ореха. Водитель подъезжает к нему и говорит:

- Прибыли. Рэндольф Гарденс.

Я взглянула на камни и асфальт.

- Где сады (англ. Gardens – сады – прим. переводчика)? - с удивлением в голосе спрашиваю я.

Единственной здесь растительностью являются подвесные корзины красных и фиолетовых цветов герани по обе стороны от передней двери.

- Должно быть, они были здесь несколько лет тому назад, - отвечает он. - Посмотрите на конюшни. Здесь когда-то были конюшни. Бьюсь об заклад, там было несколько больших домов. Их пришлось разрушить или же их разбомбили во время войны.

Он смотрит на свой счетчик.

- С вас двенадцать фунтов семьдесят центов, дорогуша.

Порывшись в своем кошельке, я передаю пятнадцать фунтов и говорю:

- Сдачи не надо, - надеюсь, что оставила достаточно чаевых. Водитель чуть не падает в обморок от удивления, так что, скорее всего, все хорошо. Он ждет, пока я вытащу свой багаж из машины и закрою за собой дверь. Затем он делает крутой поворот на узкой небольшой улице, рев двигателя приводит его в действие.

Я смотрю. И вот я здесь. Мой новый дом. На какое-то время, по крайней мере. Седовласый швейцар внутри вопросительно смотрит на то, как я прохожу через дверь и выдыхаю у стойки, держа большой чемодан.

- Я здесь, чтобы вселиться в квартиру Селии Рейли, - объясняю я, борясь с желанием вытереть пот на лбу. - Она сказала, что оставила ключ здесь.

- Ваше имя? - говорит он хрипло.

- Бет. То есть, Элизабет. Элизабет Вильерс.

- С вашего позволения я проверю, - сопит он в усы, просматривая файл на своем столе. - Ах, Да. Вот здесь. Мисс Е. Вильерс. Номер 514.

Он впивается в меня пронзительным недружелюбным взглядом.

- Да. Кот сидит там, - улыбаюсь я ему, но он не отвечает мне тем же.

- Точно. У нее есть кот. Не могу понять, почему существо, такое как кот, хотел бы жить своей жизнью, но вместе с нами. Вот ключи, - он протягивает мне конверт. - Не могли бы вы расписаться в журнале?

Я послушно подписываю, и он рассказывает мне некоторые технические нормы и правила, затем направляет меня к лифту. Он предлагает доставить мой багаж позже, но я говорю, что сделаю это сама. По крайней мере, таким образом, я буду иметь все, что нужно. Мгновение спустя я уже рассматриваю свое горячее, покрасневшее лицо, отражающееся в зеркалах лифта, медленно поднимающегося на пятый этаж. Мне никогда не стать своей в этом окружении: на моем сердцевидной формы лице с круглыми голубыми глазами никогда не появятся высокие скулы и не возникнут изящные черты лица, которыми я больше всего восхищаюсь. И мои непослушные русые волосы до плеч никогда не будут естественно густыми, с блестящими локонами, которые я всегда хотела. Когда я берусь за работу, то обычно не парюсь по поводу волос, просто собирая их.

- Нет, точно не леди Мэйфэр, - говорю вслух. Когда я смотрю на себя, то вижу следы всего того, что произошло в последнее время. Мое лицо осунулось, в глазах грусть, которая, кажется, никогда не исчезнет. Я выгляжу хуже, как будто я слегка согнулась под тяжестью моего страдания. "Будь сильной", - шепчу я себе, пытаясь найти искру в моем пустом взгляде. Вот почему я приехала. Не потому, что я пытаюсь сбежать - хотя и это тоже - а потому, что хочу вновь открыть старую себя: сильную и смелую, любящую жизнь.

Разве что Бет была полностью разрушена.

Я не хочу думать об этом, но это трудно.

Номер 514 погружен в тишину покрытого коврами коридора. Ключи послушно проворачиваются в замке, и мгновение спустя я вхожу в квартиру. И тут меня ожидает сюрприз: ко мне выбегает маленький пушистый комочек, сопровождаемый громким писклявым мяуканьем, ерзает по моим ногам и извивается между них, почти сбивая меня.

- Привет, привет! - воскликнула я, глядя на маленькую черную усатую мордашку с ореолом темного меха. - Ты, должно быть, Де Хэвиленд.

Он снова мяукает, показывая мне острые белые зубки и маленький розовый язычок.

Я стараюсь все рассмотреть, в то время как кот призывно мурлычет, настойчиво ерзая у моих ног, очевидно, обрадовавшись, увидев меня. Я в зале, и вижу, что Селия осталась верна 1930 году и эстетике здания, в том числе. Пол, выложенный плиткой черного и белого цветов, покрыт белым кашемировым ковром по центру. Иссиня-черный приставной стол расположен около большого зеркала в стиле Арт-деко в окружении хромовых лампочек. На столе огромная белая фарфоровая чаша с серебряной оправой. Все изящно, спокойно и красиво.

Я не ожидала ничего другого. Мой отец был раздражающе неясным, говоря о квартире его крестной матери, которую он видел в тех редких случаях, когда был в Лондоне, но всегда говорил, что она так же гламурна, как и сама Селия. Она начинала карьеру в качестве модели, еще, будучи, подростком, и была очень успешной, зарабатывая достаточно денег, но потом бросила и стала журналистом моды. В своё время она вышла замуж и развелась, а потом еще и овдовела. У нее никогда не было детей, возможно, поэтому ей удалось остаться такой молодой и энергичной, она была равнодушной крестной матерью моего отца, периодически появляясь в его жизни.

Иногда он ничего не слышал о ней в течение многих лет. Потом она вдруг появлялась из ниоткуда, загруженная подарками, всегда элегантная и одетая по последней моде, душа его поцелуями, и пытаясь загладить прошлое пренебрежение. Я помню, как встречалась с ней пару раз: застенчивая, трусливая девушка в шортах и ​​футболке с непослушными волосами, которая никогда не могла себе представить, что могла бы быть такой же ухоженной и утонченной, как эта женщина передо мной, с ее подрезанными серебристыми локонами, удивительной одеждой и великолепными украшениями.