— У нас традиционалистская семья, браки совершаются только между своими.

Марийка насторожилась, слова Ребекки усилили ее внутреннее беспокойство.

— Джонатон не слишком ревностный прихожанин, вы это знаете.

— Не имеет значения. Он вырос в религиозной семье и вернется к этому однажды. Замужество, моя дорогая, и так трудное дело, оно не сужает пропасть между иудеями и христианами.

— Но между мной и Джонатоном нет никакой пропасти! — воскликнула Марийка. — Не следует опасаться того, чего нет.

— У него уже был очень несчастливый брак, уверена, вы знаете об этом, — печально произнесла Ребекка.

— Да, и она была еврейкой. Видите, даже у двоих людей одной веры не может быть гарантированного счастья.

— Причина их разрыва связана с ее эгоизмом и нежеланием заводить детей. — Марийка ничего не сказала, и Ребекка продолжала: — Я так хочу, чтобы у него были дети. Он не должен упустить свой шанс. Ему не нужна женщина старше его, к тому же не еврейка.

Эти слова, как пощечина по лицу, ранили Марийку. Щеки налились краской.

"Что она говорит? Какое у нее на это право? Это только наше с Джонатоном дело!"

— Вы меня считаете женщиной старше его? Мы почти ровесники с Джонатоном. У меня уже не будет детей, но я не понимаю, почему наше счастье может быть погублено этим обстоятельством.

— Еврейские женщины дают соответствующее воспитание своим детям, передают им семейные традиции. Наши друзья противятся, если их сыновья женятся на женщинах иной веры. Нас учат быть искренними и честными. Вы интеллигентная женщина, Марийка Вентворс, и приятный человек. Я уверена, что сердцем вы понимаете меня, и, надеюсь, что согласитесь со мной.

— Нет, никогда! — и Марийка поняла, что ей предстоит нелегкая борьба за свое счастье. Ее голос дрожал, когда она снова заговорила, на глаза накатились слезы. — Я люблю вашего сына всем сердцем и хочу, чтобы он был счастлив. Нам хорошо вместе. Я горжусь тем, что я есть и что представляю собой, такой же и он. Мы любим и уважаем друг друга. Не могу поверить, что вы говорите мне подобные вещи. Вы не приняли меня — даже в страшных снах мне не могло такое присниться. Я думала, что вы с радостью примете меня, видя нашу любовь. Вместо этого вы меня отталкиваете! — Марийка в гневе поднялась с кровати, нервно заходила по комнате. Теперь она поняла те грустные нотки в голосе Джонатона, когда он говорил о своей матери.

— Марийка, дорогая, если вы так сильно любите Джонатона, то должны понять, насколько он от вас отличается. Вы никогда не примете его веру.

— Я и не собираюсь это делать! — гневно отрезала Марийка. — Я не краду у вас сына. Возможно, вы уже присмотрели для него молодую еврейку, которая вас устраивает. Мы встретились с Джонатоном случайно и влюбились. Наша любовь связала нас, и ваше вмешательство нас не разлучит!

— Мне нравится ваша твердость. Надеюсь, вы сделаете Джонатона счастливым. — С этими словами Ребекка вышла из комнаты.


…Джонатон с Марийкой прогуливались по Саттон-плейс у ее дома. Лайза упорхнула на свидание в Серджио сразу после ужина.

Джонатон пытался обуздать ярость Марийки.

— Никто, кого я знаю, так не оскорблял меня, — возмущалась она. — Уверена, многие считают меня хорошей партией, они скажут: "Счастливчик Джонатон!", а твоя мать послала меня к черту!

— Она не могла такого сказать.

— Я не какая-нибудь шлюшка, которая вешается на ее сына!

— Ты же не собираешься вступать в брак с Ребеккой Шер, ты выходишь замуж за меня. — Джонатон не ожидал, что так повернется дело и его будущая жена настолько будет настроена против его матери. Со временем мать ее поймет и полюбит. Неужели Марийка этого не понимает?

— Ты защищаешь ее, а я, конечно, не права. Ты даже не сказал, что это свинство, так обойтись со мной.

— Ты должна ее понять. Я — все, что у нее есть, я — смысл ее жизни.

— Ну, хорошо, а я что же? — еще больше распалялась Марийка. — Слушай, Джонатон, если твоя мать так много значит для тебя, почему бы тебе и не жить с ней? Зачем тогда нужна я?

— Марийка, я очень прошу тебя успокоиться. Это во-первых, и во-вторых — что, я должен убить ее за то, как она разговаривала с тобой. В-третьих, пойми наконец беспокойство одинокой женщины, мечтающей о внуках. Она бешено завидует своей сестре Руфи, окруженная своими детьми и внуками. Ей кажется, что судьба жестока и несправедлива к ней.

— Все это меня не касается. Я ждала, что она скажет: "Марийка, добро пожаловать в нашу семью. Мы счастливы породниться с тобой". А вместо этого я услышала: "Почему бы тебе не убраться подальше, ты — не наша!"

— Я повторю то, что уже говорил, — тебе жить со мной, а не с ней. Когда мы поженимся, она успокоится, даже полюбит тебя. Мы уже обсуждали это с тобой — два раза в год я буду к ней ездить, на Рождество и Пасху. И ты согласилась со мной, помнишь?

— Конечно, и все будет хорошо. — Гнев сменился потоком хлынувших слез.

— Наконец-то ты со мной согласилась. Ничто не имеет значения, только ты и я. И не давал я ей обет нарожать детей, а мама забудет об этом, когда поженимся, она увидит, как мы счастливы.

Марийка уткнулась лицом в его грудь, нервно всхлипывая.

— Все утрясется, обиды забудутся. — Джонатон гладил ее по голове, успокаивая, как маленького ребенка.

— Извини меня, Джонатон. Я понимаю, как ты расстроился из-за этого злосчастного разговора с твоей матерью. Я не хотела, чтобы так все закончилось.

— Ты лучше будешь понимать ее, когда узнаешь получше, Марийка, я обещаю.

Совсем не это она хотела услышать от него. Она ждала, что он скажет: "Никогда ей не прощу, что она так обошлась с тобой", но он этого не сказал. Марийка вошла в подъезд, размышляя, как же грустно закончился этот день.

* * *


Марийка несколько недель остро переживала происшествие с Ребеккой Шер. Каждый день она мысленно возвращалась к разговору с матерью Джонатона, заново проигрывала ситуацию, представляя, как бы все могло пойти иначе. Ей бы побольше выдержки и шарма, возможно, разрыв не был бы таким жестким, но она не могла простить Ребекке указания на ее возраст и неспособность больше рожать детей. И все же она пообещала себе, если снова встретится с Ребеккой, восстановить с ней отношения.

Она должна это сделать. Их отношения с Джонатоном не должны зависеть от стычки с его матерью. Они, как и всякая пара влюбленных, нуждались в поддержке обеих семей. Если бы Чарльз Рассел был жив, он наверняка помог бы ей разрешить подобную проблему.

Сидя в своем кабинете и делая упражнения, стараясь унять боль в голове, она решила, что ей необходимо поговорить с кем-то о своих проблемах, но только не с Джонатоном. Марийка набрала номер тетушки Виктории.

— Тетя, ужасно соскучилась по вас, уже несколько месяцев от вас не было вестей.

— Я тоже скучала по тебе, моя дорогая, но что, кроме этого, заставило тебя позвонить? У тебя все в порядке или возникли проблемы?

Марийка представила тетку в постели, обложенную шелковыми подушками. Ей пришлось отставить поднос с кофе, чтобы взять телефонную трубку. Виктории было уже восемьдесят девять лет, но она не потеряла ясности ума и аристократических манер и привычек.

— Разве я не могла позвонить просто так, без особой причины, чтобы узнать, как вы там поживаете?

— Ты прекрасно знаешь, что я в полном порядке, вот только мой ревматизм дает о себе знать. Мне снова провели курс лечения, но ничего не изменилось. Врачи говорят одно, я делаю противоположное. Может, поэтому я еще жива, в отличие от большинства моих сверстников.

— Могу я приехать к вам сегодня днем?

— Конечно, — обрадовалась тетка, — но я уже неделю не выхожу. Давай встретимся не в этом старом замшелом доме, а где-нибудь в кафе, желательно на улице.

— Отлично. Где и когда мы встретимся?

— Не надо за мной заезжать. Встретимся в Стенхоупе в четыре часа. Элеонор меня проводит туда, прогулка будет полезна для меня, тем более это недалеко от моего дома.

— Тетя Виктория, если вы так говорите о своем доме, почему вы не позволяете мне сделать у вас ремонт, заново покрасить стены, сменить обои и обивку мебели?

— Ты хочешь выбросить деньги, чтобы новый жилец чувствовал себя комфортно, когда я умру? Я снова говорю — нет. Возможно, ты самая удачливая в бизнесе в нашей семье, то ты не умеешь разумно тратить деньги, ты всегда была безалаберной в этом вопросе.

Престарелая тетя считала, что возраст и положение дают ей право поучать всех. Виктория, последняя в клане Стьювейсантов, "стоила" несколько миллионов долларов, хотя никто давно уже не подсчитывал ее активы. Ее когда-то роскошная квартира на пятой улице, из которой открывался вид на музей "Метрополитэн" и Центральный парк, уже лет тридцать не ремонтировалась. Прислуга все вычищала, отполировывала и доводила до блеска, но следы времени невозможно было стереть. Все рано или поздно приходит в ветхое состояние.

Протерлись бесценные восточные ковры в пятнадцати комнатах, выцвели портьеры, рассохлась готическая дубовая мебель, окислились бронзовые скульптуры животных, расставленные по всей квартире, потрескался любимый тетушкин китайский фарфор, из которого гости пили ароматный цветочный чай.

Виктория вышла замуж в девятнадцать лет за Стьювейсанта и почти на полвека воцарилась в бостонском элитном обществе, а после смерти мужа переехала в Нью-Йорк и больше не возвращалась в Бостон, сделав исключение только в дни похорон отца Марийки. Все еще статная и высокая дама, она каждое утро делала себе прическу, приглашая парикмахера. Марийка была ее любимым "детенышем", Виктория говорила: "Наконец-то в нашей семье есть женщина, которая умеет следить за собой независимо от того, как ведут себя мужчины в доме".

Когда Марийка вышла замуж за Дейвида, тетя Виктория оплатила им трехмесячный тур вокруг света. Каждое Рождество она дарила Марийке по одному драгоценному камню, приговаривая: "Храни их до тех пор, пока не наберется достаточно, чтобы сделать великолепное украшение". Из камней Виктории Марийка и заказала у Шламбергера чудесную рыбку, украшенную аметистами, крупным бриллиантом и перидотом.