— Никогда в наших двух семьях не обсуждался вопрос, что ты родилась через семь месяцев после свадьбы, а не через девять. Кроме того, мы поженились в Европе, и никто не считал…

Марийка понимала, — тогда была другая эра. Семьи Расселов и Стьювейсантов никогда бы не породнились, если бы возникли сомнения насчет ребенка. Такие вещи "неприемлемы" и "недопустимы" в глазах бостонской элиты.

— Но почему?.. Вернее, как ты чувствовал, переживал тот факт, что я не твоя родная дочь?

— Для меня не имело значения, что она забеременела от другого мужчины. Его не существовало, а я так любил Алису. Ты могла бы так никогда и не узнать об Иштване. Для меня ты была моим ребенком. Все эти годы я так считал, даже в мыслях не позволял себе чувствовать иначе. И вот сейчас, когда может случиться…

— Ты знаешь что-нибудь о семье Иштвана? — не удержалась от вопроса Марийка.

Она видела, как это ранило Чарльза.

— Твоя мать ничего не знала о его семье, так же как и они о ней, о тебе. У них были мимолетные встречи за те две недели. Твоя мать не знала венгерского, а он с трудом понимал английский…

Это было так не похоже на ее мать — строгого поведения медсестра, добровольно вступившая в Красный Крест, теряет невинность со случайным знакомым, с которым не может поговорить на одном языке? Трудно было в это поверить.

— И все же, папа, почему ты решился мне рассказать правду спустя сорок четыре года после моего рождения? Я не понимаю. Что тебя заставило?

— Потому что скоро я умру, Марийка. Я уверен, для тебя это важно знать, как ты появилась на свет.

— Ты мой отец.

Марийка почувствовала, что мир, казавшийся ей незыблемым, рушится, все ее защитные реакции разом отказали, и слезы потоком полились из глаз.

— Только ты для меня важен, папа, ты и Лайза.

— Ты должна была узнать правду. — Чарльз слишком хорошо знал свою дочь — даже если она плачет, то не теряет мужества. — Когда-нибудь твоя венгерская кровь позовет тебя на родину предков. Но я ничем не могу тебе помочь, Алиса не называла ни имен, ни адресов. В Лондоне он был с секретной миссией. Откуда он родом и где погиб, она не знала.

— Послушай, папа! Единственное, что сейчас важно, это перенести операцию и поправиться.

Марийка услышала, как хлопнула входная дверь. Вернулась Лайза. Она помогла отцу подняться и повела его в столовую, позвав Лайзу к столу.

Они поели под болтовню Лайзы, рассказывавшей об учебе и друзьях. Чарльз с интересом ее слушал и, как всегда, давал дельные советы.

Когда они поужинали и Чарльз поднялся из-за стола, Марийка шепнула ему на ухо:

— Я буду рядом во время операции. Перезвоню тебе и узнаю точное время. Ты нормально себя чувствуешь, чтобы лететь сегодня домой?

Чарльз кивнул, обнял Марийку и поцеловал. Прощались они дольше обычного. Когда она вернулась, Лайза заметила:

— Мам, вы как-то странно вели себя оба и прощались как будто на вечность.

— Все возможно, моя дорогая Лайза. — Она обняла дочь, и они вернулись в гостиную, усевшись рядышком на диван.

— Я очень беспокоюсь за отца, — сказала Марийка. — Он очень плох, Лайза.

— Мам, я почувствовал это. Что с ним?

— Рак толстой кишки, ему предстоит операция через три-четыре дня. Я полечу в Бостон, чтобы быть рядом с ним. Хорошо, если ты полетишь со мной, так мне будет спокойнее. У дедушки очень плохой диагноз, он сам сказал.

— Не переживай за меня. Ситуация с дедушкой сейчас важнее моих неприятностей.

Две женщины сидели рядом, и каждая думала о своем.

Все сейчас казалось неважным по сравнению с тем, что поведал Чарльз Рассел. Они обе постоянно чувствовали его присутствие в их жизни. Страшно было подумать, что они могут его лишиться.

Хотя Чарльз и жил в другом городе, он даже после смерти Дейвида оставался для них "мужчиной в семье".

Через полчаса мать и дочь поднялись на второй этаж и разошлись по своим спальням. Марийка около часа пыталась заснуть, но так и не смогла. Она включила лампу и набрала чикагский номер — ей хотелось услышать голос Джонатона.

Он взял трубку, и Марийка рассказала ему об отце, его болезни. Около часа они беседовали. В их отношениях возникли новая душевная близость и понимание, они оба это почувствовали, хотя и не признавались друг другу.

Марийка не стала рассказывать ему о своем отце-венгре. Эта тайна отступила на второй план перед болезнью отца.

Благодаря разговору с Джонатоном Марийка в конце концов уснула, но это был тяжелый и тревожный сон.


6

Марийка заказала такси на шесть часов, в семь она должна была вылететь в Бостон.

В половине шестого она разбудила дочь. До своего отлета она должна была все рассказать Лайзе об Иштване. Дочь имела право это знать, она была плотью и кровью Марийки.

— Мам, что ты делаешь? Ведь еще только… — Лайза посмотрела на часы заспанными глазами.

— Я знаю, знаю, еще рано, извини, что разбудила тебя. Мне нужно кое-что тебе рассказать. Это еще одна трагическая новость, привезенная твоим дедом вчера.

Лайза приподнялась в постели и протерла глаза.

— Что еще случилось?

— Дело в том, что… Сейчас, я соберусь с мыслями… — Марийка пыталась найти нужные слова.

— Мам, ты разбудила меня черт знает в какую рань и сама не знаешь, что хочешь сказать. У тебя предменструальный синдром или что-то в этом роде. Я ложусь спать.

Марийка рассмеялась.

— Даже в такой трагический момент моей жизни ты меня смешишь.

Лайза стала сползать с подушек и попыталась накрыться с головой одеялом.

— Твой дедушка не был моим родным отцом. — Марийка отдернула одеяло с головы дочери.

Лайза снова села и уставилась на мать.

— Мам, ты сошла с ума или накачалась наркотиками!

— Ни то и ни другое. Через несколько минут мне нужно уходить, меня ждет такси. Со мной может случиться все что угодно, самолет разобьется или что-то в этом роде, поэтому я хочу, чтобы ты знала…

— Знала что? О дедушке? Мама, возьми себя в руки, ты говоришь глупости. Просто ты волнуешься за дедушку. У него все будет в порядке.

Марийка взяла обеими руками Лайзу за голову и рассказала ей все, что узнала от отца накануне. Лайза слушала ее с недоверием, потом расхохоталась.

— Ничего не вижу в этом смешного, — холодно сказала Марийка.

— Все это какой-то абсурд, я не поверила ни единому твоему слову.

— Постарайся поверить и запомнить. И давай не будем сейчас спорить, поговорим после операции. Ты меня поняла? Тебе нужно время, чтобы это переварить.

Марийка услышала, что подъехала машина.

— Переварить? — с раздражением переспросила Лайза. — Я не могу это переварить. А ты, мама, что это для тебя меняет?

— Не знаю. Отец сказал мне вчера, что когда-нибудь я отправлюсь в Венгрию искать свои корни. Наверное, нам надо что-то сделать…

— Когда-нибудь! Когда-нибудь мы что-нибудь сделаем. — Лайза снова легла, когда мать вышла из комнаты, поцеловав ее на прощание. — Дедушка! Дедушка Чарли и дедушка Иштван! Бред собачий!

* * *


Джонатон организовал так, что в Бостоне Марийку встретил шофер, который должен был отвезти ее сразу в госпиталь, а ее вещи в доме Расселов на Бикон-стрит.

Палата, где лежал Чарльз Рассел, напоминала научную лабораторию из фантастического фильма — масса приборов, проводов и людей. Вокруг него суетились врачи и медсестры, вполголоса что-то обсуждая, словно размышляли вслух.

Марийку поразила такая атмосфера больничной палаты. Ей даже показалось, что отца уже нет в живых. Один из врачей отвел ее в сторону.

— Миссис Вентворс, дела обстоят не лучшим образом. Мы планировали провести еще несколько тестов перед операцией, но у вашего отца случился сердечный приступ.

Чарльз был в сознании, он почувствовал, что дочь находится в палате, и улыбнулся ей, сделал ей жест рукой, чтобы она подошла к койке, но врачи попросили ее выйти.

Марийка разыскала телефон и позвонила Лайзе в Нью-Йорк.

— Не жди два дня, как мы договорились, до операции. Думаю, тебе нужно вылететь прямо сейчас. Но в этом уже не было необходимости. Чарльз Рассел, любящий и внимательный отец, умер через полчаса, после того как Марийка вернулась в его палату.

Перед смертью он сказал:

— Я не боюсь, ты знаешь. Я воссоединюсь с твоей матерью и хочу этого всем сердцем. Марийка, пусть ты мне не родная дочь по крови, но лучшего ребенка трудно желать. Я очень любил тебя… — Он говорил чуть слышно, но она хорошо его понимала.

После смерти отца первой, кому Марийка позвонила, была Гортензия. Ей ничего не пришлось говорить, Гортензия все сразу поняла.

— Он умер? Так скоро… Марийка, хочешь я приеду?

Гортензия лучше, чем кто бы то ни был, поймет ее сейчас. Она вспомнила, как отец и Гортензия встретились впервые много лет назад в бостонском офисе.

"Омейли? Дорогая, с таким именем вам лучше заняться политикой!" С этого момента Чарльз стал называть ее "мадам Омейли".

Чарльз считал, что с ее способностями Гортензия могла бы стать "бостонской Маргарет Тэтчер".

— Марийка! — Голос Гортензии вернул Марийку к реальности.

— Извини. Нет, оставайся в Нью-Йорке, приедешь ко дню похорон. Помести сообщение о смерти в "Нью-Йорк таймс". Секретарь отца миссис Керри поможет мне в организации похорон.

— А Лайза?

— Она должна была уже выехать в аэропорт, но еще ничего не знает.

— Я так сожалею, Марийка… — Голос у Гортензии сломался, и она разрыдалась. Она любила Чарльза, беспокоилась о нем, а он даже не знал и теперь уже никогда не узнает. Она так и не призналась ему, теперь это и ее горе.

— Позвони мне, если что-то понадобится. — Гортензия справилась с собой. — Я все время буду у телефона.