— Я сам не могу с этим примириться. Четыре раза я видел Локиту на сцене — и каждый раз уходил, потрясенный тем, что в этом извращеннейшем из городов, где правит бал искусственность, может найтись что-то столь изначально неподдельное, что кажется, будто ты внимаешь ей не глазами, но сердцем.

— У меня точно такое же чувство, — произнес князь, понизив голос. — Но здесь что-то большее, Хьюго. Эта девушка коснулась самого сокровенного, и клянусь тебе, подобного со мной еще никогда не случалось!

Глава 2

По залу кругами расходился грохот оваций. Поднявшись с кресел, люди кричали и неистово били в ладоши.

Шум в зале грозил перейти в настоящую вакханалию. Когда Локита оказалась за кулисами, к ней подскочил режиссер постановки:

— Прошу вас, выйдите к публике, мадемуазель!.. Ради всего святого, выйдите к публике! Они готовы разнести театр!

Не успела Локита сказать слово, как послышался резкий ответ мисс Андерсон:

— Об этом не может быть и речи! Вы же знаете, что по условиям ангажемента мадемуазель не выходит на поклоны.

С этими словами она накинула на плечи Локиты шерстяную шаль и повела ее по коридору в направлении гримерной.

— Mon Dieu! C'est incroaybe! — застонал режиссер и порывистым жестом приказал оркестру заиграть что-нибудь бравурное, дабы угомонить возбужденных театралов.

Локита и мисс Андерсон поднялись по железной лестнице в отведенную им на втором этаже гримерную.

Небольшая, квадратной формы комната с низким потолком была обита светло-коричневыми шпалерами. Висевшие на медном карнизе драпировки из того же материала скрывали один из углов комнаты.

Окно, выходившее в маленький внутренний дворик, смотрело на глухую, испещренную трещинами стену и через ночную тьму отбрасывало на нее желтые пятна света.

Комната была напоена благоуханием — цветы стояли на полу, на туалетном столике, лежали на кресле. Повсюду виднелись корзинки, букеты, гирлянды — с непременными карточками поклонников, — выдающие свойственную парижанам экстравагантность вкуса.

— Сегодня ты была великолепна, моя дорогая, — прикрыв за Локитой дверь, сказала мисс Андерсон.

Локита издала кроткий вздох, словно бы кто-то прервал ее сон:

— Мне казалось, что папа — рядом со мной, и я думала о том, что он радуется за меня.

Мисс Андерсон было известно, что именно благодаря этому ее ощущению весь зрительный зал приходил в состояние гипноза и отчаянно силился подавить рыдания.

Но ей не хотелось, чтобы Локита испытала смущение оттого, что поймут, чьи образы она выносит с собой на сцену. Кроме того, мисс Андерсон знала секрет ее успеха. Давая волю своему воображению, она воплощала те чувства, которые в данный момент переживала.

Вслух она сказала:

— Уверена, твой отец гордился бы тобой.

— Я надеюсь, — чуть сдавленным голосом произнесла Локита. — Сегодня вечером я видела его как никогда близко.

Миновав цветочное изобилие, она прошла за драпировки, где скинула с себя греческую тунику и скользнула в ожидавшее ее платье.

В дверь постучали.

— Кто здесь? — отрывисто спросила мисс Андерсон.

— Цветы для мадемуазель Локиты! — ответил ей мальчик-рассыльный.

Она открыла дверь, приняла из его рук корзину и поставила ее на единственное оставшееся незанятым место — в центре туалетного столика.

Он не двигался с места, и, понимая, что он ждет своих чаевых, она протянула ему несколько монет. Он поблагодарил и, насвистывая, удалился.

— Опять принесли цветы? — спросила Локита.

Мисс Андерсон бросила взгляд на корзину, которую только что держала в руках:

— Белые орхидеи.

— Какая прелесть!

Локита вышла из-за драпировки, затягивая пояс, который она повязывала поверх белого платья с едва заметными очертаниями турнюра.

— Боже мой, звездчатые орхидеи! — воскликнула она. — Энди, они просто чудо!

— У тебя уже полный дом цветов. А эти и все прочие можно бы доставить в больницы.

— Нет, я бы хотела оставить их себе, — сказала Локита. — Какие они роскошные! Таких роскошных цветов мне еще никогда не дарили!

Эта корзинка и впрямь была изумительна. Было в ней что-то утонченное, классическое, что отличало ее от пышных подношений, которыми была заставлена комната.

Последние, по большей части украшенные громоздкими бантами из атласных лент, на фоне изысканных белых орхидей выглядели вызывающе и вульгарно.

— Эти цветы я заберу домой, — решила Локита. — Любопытно, кто их послал?

С этими словами она заглянула в корзину и коротко вскрикнула:

— Но здесь положена еще одна вещь, Энди!

— Что за вещь? — спросила мисс Андерсон.

Локита извлекла из букета маленькую бархатную коробочку. Обнаружив под ней карточку, она протянула коробку мисс Андерсон, а сама прочитала вслух:

— Князь Иван Волконский.

Мисс Андерсон издала восклицание, более похожее на стон. Коробочка, которую она держала в руках, содержала драгоценности: внутри находилась бабочка, обсыпанная бледно-голубыми бриллиантами!

Не было необходимости читать надписанное на коробочке имя ювелира. Такая вещь могла выйти только из рук Оскара Массэна, создававшего украшения, которые многие сравнивали с лучшими изделиями ювелиров XVIII столетия.

Одно из его творений, под названием «Цветение сирени», приобретенное в свое время императрицей и показанное на Всемирной выставке, стало настоящим триумфом ювелирного искусства.

Массэн прославился своими украшениями из драгоценных камней в форме цветов и пшеничных колосьев. Не далее как на прошлой неделе Локита с восторгом рассматривала на его витрине побеги ландышей, которые щедро переливались всеми оттенками радуги.

Мисс Андерсон не сводила глаз с мерцающей в свете газовых рожков, почти порхающей в ее пальцах бабочки.

— Она в самом деле прекрасна! — проговорила Локита, которая тоже устремила на нее взгляд.

Резким движением мисс Андерсон захлопнула коробку.

— И оскорбительна! — жестко вымолвила она.

Локита подняла на нее глаза, в которых читался немой вопрос.

Взгляд ее темно-зеленых глаз с их изумрудным, подернутым золотистыми лучиками ядрышком был необыкновенно выразительным.

— Оскорбительна! — повторила мисс Андерсон.

— Но быть может, князь вовсе не хотел этим нанести оскорбление, — мягко проговорила Локита.

— Я прекрасно знаю, что именно он хотел, — мрачно заметила мисс Андерсон. — Накинь плащ. Капюшон натяни поглубже, прямо на лицо. Мы уезжаем сию минуту.

Произнесено это было таким властным голосом, что Локита повиновалась — накинула плащ из темно-синего бархата и, как было велено, спрятала под капюшоном лицо, так что теперь узнать ее было практически невозможно.

Когда они покидали гримерную, она бросила последний взгляд на прекрасные орхидеи на столике и, уже проходя по коридору, сообразила, что до сей поры сжимает в руке карточку с именем князя.

Мисс Андерсон прокладывала путь по железной лестнице и по коридору, по которым сновали ждущие объявления своего выхода актеры.

Сбившись в кучки, над чем-то хихикали девушки. Нервно расхаживали мужчины в диковинных костюмах и париках.

Из зрительного зала грянули резкие звуки оркестра. Вскоре послышались громкие возгласы повздоривших людей. Они рычали, осыпали друг друга проклятиями в связи с каким-то случившимся на сцене недоразумением.

Мисс Андерсон неумолимо продвигалась вперед. Локита едва поспевала за ней. Наконец они очутились у служебного выхода. Здесь было сравнительно тихо.

Вдруг дверь перед ними открылась, и внутрь ступил высокий, элегантно одетый мужчина.

Цилиндр его был сдвинут чуть набок, а плечи облегал плащ, подбитый красным атласом.

В петлицу вечернего костюма была вколота не гортензия, что среди парижских щеголей почиталось за dernier cri, а орхидея в форме звездочки.

Мисс Андерсон отступила, ухватила Локиту за рукав и оттащила в тень прохода.

— Мадемуазель Локита в своей гримерной! — услышали они слова незнакомца.

Тембр голоса у него низкий и раскатистый, отметила про себя Локита и, вглядевшись в его фигуру из темноты, решила, что это, должно быть, самый блестящий мужчина, которого ей приходилось видеть.

Отец ее был красавцем; она всегда любовалась им, когда он появлялся в вечернем костюме — в безукоризненной белизны манишке, в изумительно облегающем фраке с длинными фалдами.

Этот же незнакомец носил свои туалеты с оттенком некой царственности. И тотчас она отметила, что лицо его, пусть в нем и нет ничего британского, было гордым, аристократичным и бесконечно прекрасным.

— Вы отослали мадемуазель мои цветы? — спросил князь смотрителя.

Вспыхнул, переходя из руки в руку, луидор.

— Их отнесли наверх всего несколько минут назад, месье принц.

Локита невольно вздрогнула.

Теперь она знала, кто этот незнакомец! Это тот русский князь, что послал ей звездчатые орхидеи, а также восхитительную бабочку, которую по-прежнему сжимала ладонь мисс Андерсон.

— Гримерная номер двадцать девять, месье, — сказал смотритель.

Князь кивнул в знак признательности, повернулся и, не замечая стоявших в тени Локиты и мисс Андерсон, быстро зашагал по теперь уже опустевшему коридору в направлении железной лестницы, по которой они только что спустились.

Выждав, когда он окончательно скроется из виду, мисс Андерсон подошла к конторке, где находился смотритель.

— Когда его высочество вернется, — отчеканила она стальным голосом, — вручите ему вот это и передайте, что мадемуазель Локита считает себя оскорбленной! — И со звучным хлопком она опустила перед смотрителем бархатную коробочку.