Внезапно в звучании музыки стали различимы отголоски некой надежды, надежды, заставившей ее поднять залитое потоками слез лицо, и медленно, настолько медленно, что наблюдать за ней становилось нестерпимо мучительно, она выпрямилась.

Оно было с ней, оно было рядом, оно укрывало, укутывало ее, — знание, что смерти нет. Есть только жизнь.

Постепенно это знание проникало внутрь нее, оно охватывало ум, душу, сердце.

И наконец она знала наверное, что это — правда, что смерти не существует! Человек, которого она любила, не оставил ее.

Так пусть будет свет, пусть живет вера! Она скинула с себя мантию и закружилась в танце, который танцевала прежде, счастливая и — не одинокая.

Возникало почти вещественное ощущение присутствия рядом с нею человека, с которым она заговаривала, к которому льнула. Они были вместе; не осталось ни горечи, ни уныния, но лишь радость и упоение восторгом, пришедшие к ним, как милость божества.

Упал занавес, и каждый из сидящих в зале исторгнул из себя вздох, тот вздох, который не может не сойти с уст смертного, когда ему довелось побывать в мире грез и желанного чуда.

— Боже праведный!

Это восклицание непроизвольно вырвалось у князя Ивана.

И вместе со всеми он яростно забил в ладоши, не сводя глаз со сцены в ожидании выхода на поклоны танцовщицы.

— Ты ее больше не увидишь, — спокойно сказал лорд Марстон.

Князь недоуменно взглянул на него:

— Она не выходит на вызовы публики? Но Бога ради, почему?

— Не могу сказать. Люди отбивают себе ладони, срывают голос, но она не обращает на это никакого внимания.

Князь был ошеломлен. Ни разу до того он не слышал, чтобы танцор, певец или актриса пренебрегали своей порцией оваций.

Когда занавес вновь взметнулся ввысь и на сцене показались все те же назойливо-кричащие декорации, он произнес:

— Я должен увидеть ее. Пройдем за кулисы.

— Оставь, это бесполезно. Она никого не примет.

— Чепуха! Меня она примет. Позови слугу. — Сказав это, он достал из кармана карточку и написал несколько слов на ее обороте.

Лорд Марстон наблюдал за ним, не пытаясь спрятать усмешку. Потом он поманил пальцем одного из служителей.

Князь протянул тому карточку:

— Отнесите это мадемуазель Локите и передайте нам ее ответ. — С этими словами он вложил ему в руку луидор.

Служитель покачал головой:

— C'est impossible, Monsieur!

— Ничего невозможного! — отрезал князь. — Я хочу пригласить мадемуазель сегодня на ужин. Вы же видите на карточке мое имя. Я — князь Иван Волконский.

— Прошу прощения, месье принц, но мадемуазель Локита никогда не принимает приглашений на ужин. — Он бросил взгляд на сцену: — По правде говоря, месье, она сейчас уже выехала из театра.

— Выехала?! — резко переспросил князь. — Что же, она и в финале не появится?

— Нет, сударь. Мадемуазель Локита ни с кем не разговаривает. Она заканчивает выступление и тут же уезжает.

Князь сделал ему знак удалиться и обернулся к лорду Марстону:

— Он говорит правду?

— Мне рассказывали то же самое, — ответил лорд Марстон. — Локита — это сенсация. Газеты хвалят ее на все лады, однако она отказывается от любых интервью, и никто никогда не замечал ее появления на публике.

— Она просто чудо! Немыслимо! — вскричал князь Иван. — Я-то полагал, что кое-что смыслю в танце, но это совершенно отлично от того, что я видел раньше.

— Я был уверен, что ты это скажешь, — улыбнулся лорд Марстон. — Далее до конца постановки — сплошная банальщина. Что ж, мы едем?

— Нет, будь я трижды проклят! Я не собираюсь никуда ехать, — заявил князь. — Мы должны пройти за кулисы и узнать, говоришь ли ты правду.

— Отлично. Только, смею уверить, ты напрасно теряешь время.

Но князь его уже не слушал. Покинув ложу, он прошествовал за кулисы с видом заправского театрала.

Там, за сценой, между холстами декораций, свисающими тросами, царила знакомая суета: рабочие сцены кляли тех, кто попадался им на пути, актеры неслись обратно в свои гримерные.

С улицы сюда заносили цветы, уложенные в корзины либо собранные в букеты с продетыми атласными лентами.

Проходя мимо них, лорд Марстон обратил внимание, что это цветочное великолепие в основном предназначалось Локите.

В спертом, душном пространстве витали обычные для театральных кулуаров запахи: несло газом, клеем для скрепления холстов декораций, грязью из каких-то темных углов; из гримерных доносился острый аромат туалетной воды и мыла.

Идя по узкому коридору, они слышали звон моющейся посуды, смех окликающих друг друга женщин, грохот, с которым хлопали раз за разом двери, и успели вдохнуть в себя с дюжину разнообразных запахов.

Застав смотрителя внутренних помещений театра на месте, князь спросил у него, где находится гримерная Локиты.

— Если месье пожелает, он может туда пройти, — сказал смотритель, приведенный в доброе расположение духа горстью вложенных ему в ладонь луидоров, — но только мадемуазель там нет.

— Где же она? — спросил князь, почти теряя самообладание.

— Она уехала! Мадемуазель Локита всегда покидает театр, месье, после окончания своего номера.

— Почему она это делает?

Смотритель пожал плечами:

— Откуда мне знать? Мадемуазель не делится со мной своими тайнами.

— Может быть, ее ждет какой-то мужчина? Тот, кто сопровождает ее при отъезде?

Смотритель покачал головой:

— Нет, мадемуазель Локита всегда отправляется вместе с одной женщиной, которая за ней присматривает.

— Как зовут эту мадам?

Смотритель с минуту подумал, а потом неумело произнес по слогам:

— Ан-дер-сон.

— Имя английское! — воскликнул князь. — Не так ли, Хьюго?

— Очень похоже, — согласился лорд Марстон.

— Теперь послушайте-ка меня. Я хочу увидеть мадемуазель Локиту. Если я оставлю здесь записку, могу я быть уверенным в том, что завтра она ее получит?

— Я передам ее мадам Андерсон, — с некоторым колебанием отвечал смотритель.

— Эта записка для мадемуазель Локиты!

Служитель снова пожал плечами:

— За всем присматривает мадам Андерсон. Говорю вам, месье, малышка вообще не разговаривает. Она молча проходит в свою гримерную, молча выходит на сцену и молча уходит из театра.

— Я этому не верю! — раздраженно бросил князь, когда они с лордом Марстоном отъезжали восвояси.

— Эту фразу говорило уже великое множество людей. Что ж, тебе остается во всем убедиться самому.

— Я должен с ней встретиться!

— Сомневаюсь, что у тебя это выйдет, но стоит попробовать. В любом случае ты должен согласиться: она — что-то уникальное!

— Еще бы нет! Уникальное, первозданное, сенсационное!.. Однако не слишком ли далеко я зашел?

Лорд Марстон расхохотался:

— Могу тебе сообщить куда. Ты подавлен, разочарован и между тем — надеюсь, ты не станешь с этим спорить, Иван — выше всякой меры заинтригован!

— Да, конечно, — согласился князь. — Но уверяю тебя, Хьюго, это еще не конец. Я намерен взяться за дело всерьез: ничто и никто не сможет мне помешать познакомиться с Локитой.

Лорд Марстон откинулся на спинку сиденья и вновь расхохотался:

— Обожаю наблюдать за тем, как ты выслеживаешь жертву и ставишь ей силки, Иван, да только на сей раз сдается мне, — хотя, быть может, я и не прав, — что проохотишься ты впустую.

— Гром и молния! — закричал князь. — Если бы такое сказал мне кто-то другой, я бы назвал этого человека лжецом, но коль скоро в деле замешан ты, Хьюго, то это уже вызов! Сколько готов ты поставить на то, что я проиграю там, где остались ни с чем другие мужчины?

Лорд Марстон на минуту задумался:

— Я не хочу заключать с тобой денежное пари, Иван. Для тебя это все равно ничего не будет стоить. Но вот есть у меня новенький гунтер серой масти, я не видел ему равных. У него, разумеется, арабская родословная, но такое совершенство из него сотворила блестящая выездка.

— Итак? — с улыбкой спросил князь.

Выговаривая медленно каждое слово, лорд Марстон произнес:

— Я поставлю своего Зимородка против одного из твоих отборных жеребцов.

— Идет! Если мы завтра решим покататься верхом, ты увидишь, что из себя представляет Сулиман. Это — роскошное животное, и стоил он мне больше, чем любая другая лошадь в моей жизни. И что важно, я не собираюсь с ним расставаться!

— С наслаждением буду ездить на нем по Роттен-Роу, — без тени сомнения произнес лорд Марстон.

— А я уже предвкушаю, как Локита взглянет на Зимородка! — парировал князь.

На сей раз расхохотались оба.

— Она не англичанка, — сказал князь, — какой бы народности ни была ее дуэнья! Ручаюсь головой, что это так.

— Здесь я с тобой согласен, — ответил лорд Марстон. — Хотя волосы у нее золотистые.

— Зато темные глаза. Странно, что при темных глазах у нее такого отлива волосы, однако могу поклясться, что они естественного цвета.

— Определенно это так, — согласился лорд Марстон.

— Но где она могла научиться так танцевать? Не представляю, где может существовать школа, в которой учили бы такому балету.

— Ты задаешь вопрос, который мусолит каждая парижская газета. Они едва ли не слагают ей оды, и при этом до сей поры ни одному, даже самому пронырливому, репортеру буквально ничего не удалось о ней вызнать достоверного, так чтобы сослаться на кого-то лично.

Лорд Марстон помолчал и медленно добавил:

— Никто не знает, откуда она родом, где живет, на каком языке говорит. О ней никто ничего не знает!

— Непостижимо! — воскликнул князь. — Невозможно поверить, когда такое говорят тебе про балерину!