Томас, несомненно, знавший о порядках компании намного больше, только покачал головой.

— Очевидно, никто. Пока не пришел я. Но как только я сделал свое заявление и были вскрыты и проверены записи о моей личности, Беркстеда очень удачно признали инвалидом. Позволили уехать в Англию лечить раны.

Вот это было для Катрионы новостью.

— Через шесть месяцев после случившегося? Должно быть, он был ранен гораздо серьезнее, чем мне казалось.

— Да. — Томас вдруг помрачнел, взгляд сделался едва ли не виноватым. Отвернувшись, он нахмурился. — Не думаю, чтобы он вообще когда-нибудь вернулся на службу.

О чем он умолчал?

— Что случилось, Томас?

Но его не так-то легко было сбить с намеченного курса.

— То же самое я собирался спросить у тебя. Я видел, как ты вошла в горящий дом. Но не видел, чтобы выходила. И Беркстед божился, что не видел тебя, но я знал, что он лжет.

— В ту ночь? — Значит, Томас нашел лейтенанта, когда она, рискуя поджарить пятки, спасалась по крыше, вернее, тому, что от нее осталось. — Забавно, а ведь он сказал вам правду. Нет, он действительно меня не видел.

— Что произошло, Кэт? Как ты это сделала? Как ты выбралась оттуда? — спросил он. — Клянусь жизнью, я не сумел этого выяснить. Я расспрашивал каждого торговца, каждого нищего, во всех концах города. Отправился к Мине в ее дом в Ранпуре, только для того чтобы услышать, что я недостойный шакал и что она ничего о тебе не знает, поскольку мать отправила ее назад в Ранпур, в дом мужа.

Это был отвлекающий маневр, блестящая задумка бегумы, чтобы Мина и ее величественная свита из носильщиков и паланкинов, раскрашенных слонов с палатками на спинах отбыла в Ранпур с первыми лучами солнца. В разгар приготовлений к отъезду Катриона и дети тихо покинули дом Бальфура в неприметной закрытой повозке, запряженной быками, и направились в противоположном направлении, на юго-запад, к сестре бегумы, в Раджастан.

— Неужели это было все, что сказала Мина?

— Она еще сказала, что я свалял дурака и тебя недостоин. Я заявил, что она ошибается.

О да, Мина ошибалась. Это Катриона оказалась недостойной верного Томаса Джеллико.

— Она и мне сказала, что я показала себя полной дурой.

— Да, она такая. — Томас улыбнулся, но взгляд зеленых глаз оставался холоден. Она поняла, что не сможет больше увиливать. Вероятно, пора пришла.

— Что случилось, Кэт?

Давно пришло время сказать правду.

— Случилось то, что я полюбила вас. А лейтенанту это не понравилось.


Лейтенант любил только самого себя. Летиция не занимала его по-настоящему, и он в открытую невзлюбил Кэт и уж, конечно, возненавидел Танвира Сингха. Однако Беркстед не мог допустить, чтобы столь несущественная вещь, как личные чувства, помешала осуществиться его честолюбивым замыслам. Он жаждал власти и могущества. То и другое можно было получить, женившись на Катрионе Роуэн, племяннице резидента, за которой давали хорошее приданое.

Он испробовал все, что было в его силах. В открытую и тайными интригами пытался заставить ее благосклонно принять его ухаживания. Попросил дозволения сидеть рядом с ней за обедом, хотя девушка не желала разговаривать с ним. Присылал цветы, хотя она скармливала их козам. Всегда очаровательно улыбался, во всеуслышание заботливо справлялся о здоровье и настроении мисс Роуэн, хотя себе под нос — так, чтобы слышала только она, — говорил непередаваемые гадости.

Но она расстраивала его планы, испытывая при этом злорадный восторг.

Однако мало-помалу его терпение истощилось, как и его напускной шарм. А Катриона продолжала игнорировать его предложения, которые становились все более наглыми. И тогда он прибег к запугиванию.

В ночь перед пожаром, в ту ночь, когда она впервые поцеловала Танвира Сингха, именно лейтенант, а не пронырливый шпион, прятался в ночных сумерках и слушал. Именно лейтенант вынюхивал ее тайны.

В ту ночь, проходя через железные ворота гарнизона и ведя кобылку на поводу, она чувствовала себя так, будто ее окружает уютный кокон, имя которому — счастье. Взбудораженная поцелуями, под надежной охраной своей тайны, взволнованная тем, что в ее душе росло нечто более важное, чем просто страсть.

И вдруг перед нею оказался лейтенант Беркстед, который дожидался ее на дорожке во всем своем белокуром великолепии, лениво куря сигару.

— Ну-ну. Отлично. Наконец-то наша искательница приключений, мисс Роуэн, возвращается домой. — Он сделал глубокую затяжку и шагнул ей навстречу, как бы невзначай загородив ей путь облаченной в алый мундир фигурой. — Ищем приключений в огромном мире, не так ли, дорогая? Милуемся с местными?

Лицемерные угрожающие интонации. Катриона тут же поняла, что ей угрожает опасность. Она спряталась за лошадь. У нее совершенно не было желания разговаривать с ним, и еще меньше — позволить ему затеять ссору, но она знала, что больше всего ему нравилось бы, чтобы она спасалась от него бегством. Тогда он наслаждался бы преследованием, интригой погони и пленения.

Поэтому она не дрогнула. Лошадь была ей достаточной защитой — кобылка нервничала и злилась в присутствии лейтенанта, вскидывала голову, показывала зубы и угрожающе ржала. Лейтенант старался держаться на безопасном расстоянии от зубов Питхар.

Здравый ум лошади и инстинкт защитницы придали Катрионе смелости.

— Всем известно, что я навещаю принцессу из Ранпура и ее матушку, бегуму. И делаю это с разрешения дяди. Посему это не ваше дело, лейтенант.

— Вот как? Если говорить о вашем дяде, лорде Саммерсе, он считает, что из меня выйдет прекрасный зять. Лучше не бывает. Сам сказал мне это сегодня. Так что вам придется вести себя осмотрительнее. Я человек широких взглядов, но не склонен делиться с другими мужчинами.

Шакал сделал первый словесный выпад, чтобы ее оскорбить. Она поняла это, но не собиралась бежать с поля боя. Если он почувствует кровь, станет преследовать ее еще усерднее.

— В самом деле? А я думаю, что такой сценарий вам бы понравился. — Она многозначительно взглянула на то крыло резиденции, где помещались покои ее тетки.

Беркстеду недостало порядочности даже на то, чтобы покраснеть. Лоснящиеся щеки моментально побагровели, пока обычное высокомерие не взяло свое.

— Осторожнее, глупая мышь! Не лезьте в дела, о которых не имеете понятия, тем более что у вас самой рыльце в пушку. Сомневаюсь, что вашему дяде будет приятно узнать, каким образом вы провели последние полчаса: подпирая стену с задранными до ушей юбками, — и все для туземного проходимца с сомнительной репутацией.

Угроза попала в цель — как остро отточенная стрела, направленная уверенной рукой, чтобы нести смерть, — но Катриона не шелохнулась, сохраняя дистанцию. Слушала, как он выплевывает грязные оскорбления в ночное небо, и гадала, что ему нужно на сей раз: поцелуй? Объятия наподобие тех, что, как ему кажется, он видел? Она отказывала ему раньше и умудрялась держать его на расстоянии. Очевидно, он начал терять терпение.

Катриона слегка приотпустила поводья, чтобы тайком для Беркстеда дать свободу действий лошади. Действительно, когда Питхар кивнула головой в его направлении, он отскочил на полшага. Но не собирался сдаваться так легко.

— Мне даже нравилась ваша маленькая игра в неприступность. — Он снисходительно улыбнулся ей. — Вы казались трудной добычей. Призом, который заманчиво было получить. А теперь вижу, что вы слишком легкая добыча. Что ваши протесты и целомудрие всего лишь спектакль. Вы знаете, дорогая, тайная страсть к совращению туземцев не для вас. Придется вам покончить с этой прискорбной привычкой, после того как мы поженимся.

— Как и вам не помешало бы покончить с прискорбной привычкой совращать чужих жен.

Рассмеявшись, он задрал подбородок, чтобы выпустить беззаботно струю дыма поверх ее головы.

— Надо отдать должное — в вас есть искра и огонь. Вы не та бледная бесхарактерная тряпка, какой хотите казаться, не так ли?

Все, что она могла, — это сдержаться и не ударить его. Яростная звонкая оплеуха оставила бы на его щеке красную отметину, красноречивое свидетельство для каждого, кто пройдет мимо, что этот человек — презренный ублюдок.

Но Катриона его не ударила, хотя так крепко стиснула кулак, что руке стало больно. Ладонь чесалась от желания влепить Беркстеду пощечину. Она попыталась смерить его гневным взглядом.

— Должно быть, вы испытываете отчаянную нужду в деньгах, лейтенант, если терпите все это от девушки, которая вам даже не нравится. Карточные долги? Или это очень накладно — содержать чужих жен?

Он сверкнул своей слишком слащавой улыбкой белокурого ангела.

— Да нет же, удивительно дешево. Как и подкупать слуг, чтобы доносили на людей, которые меня интересуют.

— Меня тошнит от вас. — Она хотела выплюнуть брань прямо ему в лицо.

— Если так, вам лучше привыкнуть к этому состоянию.

— Никогда.

— Никогда — это слишком долго, мышонок, — сказал он с притворной суровостью. — А я знаю много чего. Такого, что вы не захотите сделать достоянием всех желающих.

От его слов веяло убийственным холодом, который не замедлил забраться ей в самые легкие. Стало мучительно больно дышать. Как тогда, в Шотландии, когда она подхватила плеврит.

— Ага. Теперь вы навострили ушки, не правда ли? Превосходно. Вы просто дрожите от любопытства.

При чем здесь любопытство? Это был страх. Смертельный ужас. Но Беркстед лишь улыбнулся, видя ее замешательство. В последний раз затянувшись сигарой, он выдохнул столб самодовольства в ночное небо, а потом растер окурок носком сапога.

— Затащить вас в постель — это будет похлеще кошачьей драки. — И рассмеялся ей в лицо; потемневшие голубые глаза сверкнули плотоядным восторгом. — Мне просто не терпится. Но смотрите, прежде не лишитесь своего сокровища как шлюха.