Пока она собиралась, думая, что надеть, пока завтракала (вдруг появился аппетит и даже крабовые вчерашние палочки показались вкусными), пока оделась — уже двадцать минут десятого. Пора, пора.

Вдруг звонок в дверь.

Она открыла. За дверью стоял бодрый парень, вертя на пальце ключи.

— Я за вами, Елизавета Андреевна, — сказал он с веселой, нарочито почтительной фамильярностью. — Ефим Андреич послал.

— Спасибо. Я уже готова.

Это называется: повезло!

Но не слишком ли смел этот Ефим Андреич: актрису, с которой у него роман, привозить в театр на служебной машине?

Через десять минут шофер доставил ее к зданию театра, построенному в классическом стиле: колонны, портик, высокие окна, выкрашен белым и желтым. Обогнув здание, машина подъехала к служебному входу.

Выходя, Лиза охнула, оперлась рукой.

— Черт, опять!

— Что? — спросил шофер.

— Да нога. Ногу потянула. Идти трудно.

— Я помогу, — с готовностью подскочил шофер.

Этого Лиза и дожидалась.

Пожалуй, поддерживал ее шофер как-то уж слишком… Как-то даже…

Они поднялись на третий этаж, прошли по коридору и попали в большую комнату, по периметру которой размещались стулья, на них сидело несколько человек. У стены в центре был стол, за которым стоял, опираясь о спинку высокого кресла, мужчина лет пятидесяти, осанистый, с пышными и довольно длинными, седыми до белизны, волосами, что шло его лицу с чертами резкими и четкими. Он был во гневе. Шофер, усадив Лизу, сам сел рядом. С какой стати? Стало быть, он вовсе и не шофер?

— Изволили охрометь? — спросил беловолосый человек.

— Растяжение, — сказала Лиза.

— Это не отговорка! Семь человек ждут вас, исключая меня, меня можно не считать, на меня можно вообще не обращать внимания, но семь человек, которые все пришли к девяти, как я и просил. Вы ведь не были против? Я спрашиваю: вы не были против?

— Нет…

— Тогда какого черта? Растяжение? А позвонить можно было?

— У меня телефон не работает, вы же знаете.

— А автоматов разве нет у вас там? Муж у вас что, не мог позвонить, если вам доковылять трудно было? Тридцать четыре минуты десятого! Вы отняли у нас тридцать четыре минуты! Это если на всех. А умножьте на семь, сколько будет? А?

— Двести тридцать восемь минут! — вдруг браво выкрикнул тот, кого Лиза считала шофером. — Без двух минут четыре часа!

— Тебе бы, Толик, в цирке выступать, ты у нас как счетная машина, — раздраженно похвалил его беловолосый. — И вообще, ты разносторонний человек. Бытовую технику починяешь, по ночам извозчиком на своей машине работаешь.

Толик раскрыл было рот, но беловолосый повысил голос:

— И вообще, как я посмотрю, каждый осваивает вторую профессию! Валечка у нас шьет профессионально, Дмитрий массовые праздники режиссирует, Катенька школу бальных танцев ведет, Александр Петрович народным целителем стал, собственный экстрасенс у нас теперь, и остальные тоже все чем-то занимаются! Что, готовите пути для отступления? А чего ждать? Ведь я никого не держу! Я никого не буду умолять! Вас в том числе, Елизавета Андреевна! Освоите компьютеры свои — и скатертью дорога, пожалуйста!

Он сел и положил руки на стол, откинувшись в кресле с видом величественным, словно на челе его было написано: «Dixi!» — «Я все сказал!»

— Во-первых, — негромко произнесла Лиза, — то же самое можно было произнести без крика. Во-вторых, в свободное от работы время я занимаюсь тем, чем хочу. В-третьих, вы ведете себя неэтично. Я провинилась, ругайте меня. Но вы зацепили из-за меня и других. Вы тем самым настроили их против меня. Повторяю: это неэтично.

Казалось, все перестали дышать.

— Так, — сказал беловолосый. — Ясно. В таком настроении я работать не хочу. Перерыв на пятнадцать минут. Прошу удалиться.

— Ефим Андреич, может, вам надо что? — спросила молоденькая девушка с раскрытой большой тетрадью на коленях.

— Ничего. В десять всем быть здесь.

Актеры вышли. Кто курил, кто болтал. К Лизе никто со словами одобрения или осуждения не подошел. Вообще у всех был такой вид, будто ничего не произошло. Только миловидная женщина средних лет с добродушным лицом, та, кого Ефим Андреич назвал Валечкой, спросила, показывая на ногу:

— Как это тебя угораздило?

— Ерунда. Пройдет, — сказала Лиза. — Я дома текст забыла даже. Можно глянуть?

— Ради бога! Пока читай, но у нас, я думаю, еще есть. Фаечка! — сказала Валечка девушке с тетрадью. — Принесите Елизавете Андреевне текст.

Фаечка глянула на Лизу с неприязнью и неохотно удалилась.

Лиза наскоро читала текст Валечки, а потом тот, что сунула ей, вернувшись, Фаечка.

Пьеса была современная. Начиналось с довольно пошлой ситуации: женщина и любовник, ночь. Муж неожиданно возвращается. Но автор претендовал на абсурд, поэтому муж, вместо того чтобы устроить скандал, говорит, что не хочет рушить чужое счастье. Он удалится. И отсюда, и вообще из жизни. Вы потрясены, говорит любовник, не делайте поспешных выводов. Рогатый муж соглашается, что он потрясен, и решает позвать кого-то третьего, кто ситуацию сможет рассмотреть объективно и посоветовать, как быть. Появляется его сестра. Но она оказывается необъективной. Тогда появляется мать жены. И она необъективна. Тогда появляется муж сестры рогатого мужа, шурин то есть. Но и он необъективен. Тогда появляется любовница шурина, а потом второй любовник жены рогатого мужа… Короче говоря, никакого сюжета, весь смысл в довольно дурацких диалогах.

Остается только узнать, кого она играет.

Речь шла о главной роли. Судя по объему текста, это Ирина, жена рогатого мужа.

Но Ефим-то Андреевич! У них ведь роман! — и он так беспардонно ведет себя с ней? Что это, конспирация? Или его супруга и с ним поговорила вчера, раскрыв карты, и он решил тут же откреститься?

Между прочим, мужчина эффектный. Мужчина в ее вкусе (хотя она теперь не знает, каков, собственно, ее вкус).

Началась репетиция.

Пьесу читали по ролям.

Ефим Андреич останавливал, комментировал. Он успокоился. Он был красноречив. Он говорил довольно умные вещи.

На первой и второй странице героиня Лизы молчала, говорили рогатый муж и любовник. Любовником оказался лжешофер Толик. Мужем — экстрасенс Александр Петрович, солидный грузноватый человек уютного домашнего вида.

И вот первая реплика.

— Может, мне пойти кофе пока сварить? И вообще, у меня впечатление, что вы можете обойтись и без меня.

Лиза произнесла это неуверенным, сбивающимся голосом.

— Стоп! — привычно остановил Ефим Андреевич. — Здрасте, приехали! Десятый раз толкуем об одном и том же, и вдруг куда-то повело! Еще раз, Елизавета Андреевна! — почти доброжелательно обратился он к Лизе.

Она попыталась. Вышло, наверное, еще хуже, потому что Ефим Андреич морщился.

— О чем мы говорили! — почти закричал он. — О чем надо помнить? Надо помнить о том, что в этой ситуации у этой женщины несколько целей! Первая цель: выяснить, насколько обескуражен любовник. Вторая цель: выяснить, насколько разгневан муж. Третья цель: поддержать любовника. Четвертая цель: успокоить мужа. Пятая цель: остаться хозяйкой ситуации. То есть: вы тут, господа, можете языки чесать, а я делом буду заниматься! Шестая цель: уязвить и мужа, и любовника. Дескать, вы что, из-за амбиций своих сыр-бор поднимаете или все-таки я вам дорога в первую очередь? В-седьмых, сразу заявить характер — яркий, мощный, сильный! Она Клеопатра! Она царица!

Девушка Фаечка торопливо записывала слова Ефима Андреича.

— А что вы вдруг мне предлагаете? — спросил тот Лизу. — Вы предлагаете какую-то совершенно неопределенную интонацию! О чем вы говорите, вы сами-то понимаете? В какую ситуацию попали, понимаете? Какое состояние у вас, понимаете?

— Мне кажется, понимаю, — сказала Лиза.

— Неужели? Хотелось бы послушать! — иронически заинтересовался Ефим Андреич.

Фаечка хихикнула. Он строго глянул на нее.

— Мне кажется, ей скучно.

— И все?

— И все. Пока. Зачем сразу что-то заявлять? Зрителю интересней именно неопределенность. Пусть гадает, пусть думает, что же происходит с этой женщиной. Пусть как можно дольше не знает, кого она любит, если вообще любит. Пусть решает вместе с ней, пусть увлечется этим. А пока ей скучно. Просто скучно. Без во-первых, во-вторых и в-седьмых. Пьеска-то глупенькая, зачем искать в ней то, чего нет? И прелесть как раз в ее глуповатости. Женщине скучно. Ей хочется кофе. Ей надоел этот разговор. Она спать хочет. И самое тяжелое для нее то, что от нее ждут каких-то значительных слов. А она не хочет никаких значительных слов. Она любить хочет. Поэтому и говорит так, словно между прочим.

И Лиза повторила реплику героини, но на этот раз неопределенность интонации стала окончательно определенной.

И она видела, что актерам это было интересно, они смотрели на нее с любопытством.

Но Ефим Андреич пришел в весьма дурное расположение духа.

— Мне очень приятно, — сказал он, — когда у актеров возникает своя концепция роли! Я вообще люблю думающих актеров!

Тут все рассмеялись. Очевидно, это была шутка со смыслом, понятным лишь своим.

— Но пока я ставлю этот спектакль, — веско сказал Ефим Андреич, — концепцию ролей и всего спектакля буду определять все-таки я. Или кто-то не согласен?

Несогласных не оказалось.

Что ж, Лиза произнесла реплику еще раз, каким-то внутренним чутьем угадав, чего именно ждет от нее Ефим Андреич.

Он удовлетворенно кивнул.

И все пошло как по маслу.

Но теперь не героине Лизы, а ей самой было скучно. Она уже почти не думала над смыслом произносимых слов, словно заработал какой-то внутренний автомат. Она даже раза два не смотрела в текст, вспомнив его (но не получая удовольствия от этого процесса). Ефим Андреич кивал все чаще и удовлетвореннее.