Иногда, чтобы заставить человека увидеть вещи, которые находятся у него под носом, должна произойти трагедия. Я знала, что у меня были проблемы, но хранила их в укромном месте, задушив отрицанием. После ночей, проведенных на полу своей спальни, когда я дрожала и разваливалась на части прямо на глазах у Дома и Анжелы, они, наконец, убедили меня принять профессиональную помощь. Я вернулась к консультациям с доктором Коулом и, как бы я не хотела это признавать, эта имеющая на все готовый ответ стерва, была права. Мои страхи становились иррациональными. Я коллекционировала их как монеты или марки. Как крошечные бумажные звездочки. Как рюмки из разных уголков мира.

Однако мое тело и разум были не единственными, что шло на поправку. Когда меня выпустили из больницы, моя мать приехала из Филиппин, специально, чтобы заняться моим уходом. Мы поговорили. Покричали. Поплакали. И я, наконец, высказала ей все, что болезненно нагнаивалось у меня внутри.

Моя мама пережила невообразимое. Она подвергалась побоям и мучениям за все, что я только могла вообразить. Он забрал у нее все, не оставив ничего, кроме пустой телесной оболочки. И, будучи рожденной в традиционной азиатской семье, которая не верила в психологическое консультирование, при котором неизбежно выставление напоказ грязных семейных тайн, моя мать никогда не получала помощи, в которой нуждалась. Терапия была под запретом. Для них не являлось нормой делиться своими проблемами даже с близкими, не говоря уже о чужаках.

У моей мамы никогда не было и шанса на исцеление. У нее не было Дома и Анжелы. У нее даже никогда не было Блейна. Но у нее была я. И вместе мы сможем починить то, что когда-то сломалось. Это займет время, и, вероятно, огромное количество слез, способное заполнить Большой Каньон, но мы пройдем через это. Она была моей матерью. Она была мной. Восстановление наших отношений помогло мне вступить в борьбу с произошедшим со мной. С нами.

Я посмотрела на гитару, стоящую на своем месте, в углу комнаты. В последний раз я прикасалась к ней… еще перед нападением. Когда я еще была с Блейном. Простившись с ним, я распрощалась и с музыкой. Я попрощалась с единственной вещью, которая позволяла мне чувствовать себя цельной. Которая делала меня бесстрашной.

Музыка навевала вспоминания, тогда как мне нужно было забыть. Это было чертовски сложно. Черт, да это было невозможно. Но с каждым днем дышать становилось все легче. Я смогла научиться думать о Блейне, не разваливаясь на миллион частей и не рыдая до боли в груди. Я даже уже была в состоянии произнести его имя вслух. А когда Анжела рассказывала свежие новости о выступлениях «Анжел Даст» в «Глубине» по выходным, ей не приходилось исключать из рассказа любое упоминание о нем. Дерьмо, он не был Волдемортом. Но, тем не менее, я настояла, чтобы они свели новости, касающиеся Блейна, к минимуму.

Я по нему скучала. Адски тосковала. Но так было лучше для него. Он заслуживал здоровых, взаимных отношений. Таких, в которых девушка будет целовать землю, по которой он прошел и осыпать его своей любовью. Такую, которая не сломается, когда ее целиком поглотит страх. Блейн заслужил нормальную девушку, а я была безумно далека от такого определения. И для меня в этом не было ничего необычного. Я вплотную столкнулась с этим фактом. Я могла желать для него лучшего, зная, что не я принесу ему любовь, и ухитряться быть счастливой ради него. В конечном итоге.

Конечно, на словах этот поступок был очень благородным. Но на деле любить кого-то, зная, что никогда не сможешь с ним быть, заставляло желать его еще сильнее.

Видите, сердце — упрямая, эгоистичная сволочь. Так просто оно не отстанет. Оно никогда не будет делать того, что приказывает мозг, независимо от того, как сильно вы подталкиваете его к равнодушию. Продолжая биться, оно не перестает чувствовать. И чем больше ты будешь отрицать то, чего желаешь, тем больше оно тоскует по запретному плоду, тем сильнее возрастает желание его вкусить. Так что, хотя я стала менее болезненно воспринимать тот факт, что нас никогда больше не будет, я чувствовала, как разбивается мое сердце каждый раз, стоило лишь вспомнить его игривую улыбку. Или его запах. Или помечтать о его обнаженном теле, прижимающемся ко мне.

Я не позволяла себе интересоваться, скучает ли он по мне тоже. Я знала, что Блейн не останется одиноким надолго. Так проходили дни. Месяцы без какого-либо контакта с ним. После того, как я прогнала его из больницы, он больше никогда не пытался со мной увидеться. От него не поступило ни одного телефонного звонка, ни единого сообщения. Он покончил со мной раз и навсегда. И мне следовало удовлетвориться таким результатом. Я была права с самого начала, когда говорила ему, что я не та девушка, которую он ищет. Только теперь я ненавидела себя за то, что попыталась ею стать.

Наверное, я всегда любила Блейна Якобса. Но я любила его достаточно сильно, чтобы отпустить.

— Эй, Кам?

Я подняла глаза от листа бумаги, который мои пальцы неосознанно превратили в журавля. За последние несколько месяцев моя коллекция утроилась. К счастью, Дом предложил подарить большую часть центру, в котором работал. Они так сильно понравились детям, что он организовал раз в неделю специальные занятия по обучению оригами. Конечно же, ему пришлось потратить много часов, чтобы уломать меня этим заниматься. Но после того, как я увидела в глазах детей неподдельный восторг, я уступила. Многие из них страдали от чувства собственной ущербности и тревожных вопросов. Обладая терапевтическим эффектом, оригами помогало им найти выход. Имея изначально лишь чистый лист бумаги, который частенько просто выбрасывают или рвут в клочья, они могли создавать из него что-то красивое и изящное... Я рассматривала это как реальное вложение в будущее.

Я улыбнулась своему лучшему другу, и по совместительству соседу, и помахала ему.

— Шеф? Как работа?

Дом вошел, ослабляя свой галстук. Его коричневато-зеленые глаза выглядели устало, хотя в них еще горели искры энтузиазма.

— Утомительно. Сегодня к нам пришла молоденькая девочка, примерно одиннадцати или двенадцати лет, и уже сексуально активная. Ее мама не может с ней справиться уже сейчас, и если она не получит помощь немедленно, то грозится просидеть на кушетке целый год.

— Ого. Хитро.

— Да, — ответил он, усаживаясь на мою кровать. — Но это еще не самое худшее. Я почти уверен, что она подверглась сексуальному насилию.

Бросив журавлика на свой ночной столик, я обратила все свое внимание на Дома.

— Что? Ты уверен?

— Да. Все признаки на лицо. И если я прав, то ее распущенность — это результат той или иной пережитой травмы. Поэтому разговоры со мной не помогут. Они только еще больше ее напугают.

— Ты пытался?

— Конечно! Сначала она замолчала. А затем взобралась на меня. Клянусь, что не сделал ничего, чтобы спровоцировать такое поведение. Этот ребенок пытался склонить меня к сексу!

Я покачала головой.

— Боже мой.

Дом потянулся и взял меня за руку так, как он делал всегда, когда собирался попросить меня об одолжении. Я напряглась.

— Ты нужна мне в этом деле, Кам. Пожалуйста. Возможно, ты могла бы с ней поговорить.

— Я? Как я могу помочь?

— Ты могла бы рассказать ей свою историю. Ей нужно поговорить об этом с кем-то женского пола. С тобой она будет более откровенной. Кроме того, ты удивительная, Кам. Нет, фигня. Ты столько всего преодолела и осталась выше этого. И хочешь верь, хочешь нет, но ты сердечная и заботливая. Именно такой я представляю свою мать. Ты с легкостью направишь ее на путь истинный.

Мои глаза заволокло слезами, я покачала головой.

— Будь ты проклят, Доминик Тревино. Ты надавливаешь на мой материнский инстинкт. Это удар ниже пояса.

— Ты милая и участливая, — продолжил он, зная, что бьет по моему слабому месту. — Звук твоего голоса просто манит людей. Заставляет их слушать. Ты самый бескорыстный и добросердечный человек, которого я когда-либо встречал.

— Это не правда, — пробормотала я.

— Кам, пожалуйста. Эта девочка нуждается в тебе. Потенциально, ты могла бы спасти ей жизнь.

Я покорно вздохнула. Мне показалось, будто я очутилась в одном из тех старых мультфильмов, где Умник Элмер Фадд превращается в гигантский леденец на палочке после того, как Багс Банни разводит его по полной.

— Хорошо, хорошо. Давай так, если она придет на следующее мое занятие, я останусь после него и поговорю с ней. Но ничего не обещаю.

Дом налетел на меня, крепко и влажно целуя в щеку.

— Большое тебе спасибо, Кам. Клянусь, ты об этом не пожалеешь, вот увидишь. — Он поднялся на ноги, потянулся всем своим крупным, мускулистым телом и зевнул. — Я собираюсь вздремнуть. Сегодня ночью у меня назначено свидание. Спасибо, Кам. Люблю тебя.

Когда он уже был в дверях, я окликнула его, останавливая на ходу:

— Эй, Дом?

— Да? — ответил он, обернувшись.

— Я тоже тебя люблю.

Даже через всю комнату я увидела, как в его глазах заблестели слезы. Он улыбнулся и посмотрел в сторону, пытаясь взять себя в руки, а потом кивнул. Но прежде, чем он успел развернуться и покинуть мою спальню, я успела заметить на его щеках влагу.

Я готовила ранний ужин в пятницу вечером, когда на кухне появилась Анжела, заскочившая ко мне перед тем, как отправиться выступать в «Глубину». Выражение ее лица было не читаемым, однако я знала, что ее что-то беспокоило.

— Выкладывай, — сказала я, наконец, когда она схватила кусочек красного перца, который я нарезала для жаркого.

— Что ты имеешь в виду? — спросила она, прибегая к своему излюбленнуму приему «глаза как у лани».